Я посмотрела на него с удивлением.
— Она, наверное, лет на двадцать старше его. А ему, сколько… тридцать пять? Круто.
— Он старше её, — ответил он сдержанно. — И тебе лучше дважды подумать, прежде чем выносить суждения о ком-то вроде Сары.
Если Азазель был старше Сары, тогда я была Девой Марией.
— Я не выношу суждения, — быстро выпалила я, следуя за ним вглубь коридора в сторону очередного ужасного, отвратительного, богом проклятого, грёбанного лестничного пролёта. — И я серьёзно. Слишком часто как раз у мужчин более молодые возлюбленные. Я искренне добродушно отношусь к парням-игрушкам.
— Думаешь, Азазель — парень-игрушка? Его повеселит эта идея.
— Господи, только не говори ему, что я так сказала! Полагаю к этому времени их брак куда более платонический, чем что-либо ещё.
Он забавлялся, и это раздражало ещё больше.
— Думаю, у них бурная сексуальная жизнь, хотя я могу попросить Азазеля рассказать тебе подробности, если пожелаешь.
— Незачем, — второпях произнесла я. — Это не моё дело.
— Не твоё, — ответил он в странной полуформальной манере.
Я подняла глаза на непомерно высокую лестницу. «Это последняя», — сказал он. Конечно же, она должна быть самой крутой и самой высокой. Сделав глубокий вдох, я приготовилась к подъёму. Я справлюсь. Даже если это убьёт меня, я сделаю это.
— А что её дети думают о её новом муже?
Если я смогу заговорить его, может он не заметит, как долго я поднимаюсь по лестнице.
— У неё нет детей, а Азазель не её новый муж. Он её единственный муж.
Я вспомнила нежное, чуткое отношение Сары.
— Как печально, — сказала я. — Она была бы чудесной матерью.
— Да, — единственное слово в ответ, но в нём таилось огромное значение.
Внезапно я вспомнила полосу пляжа перед домом, широкое раздолье лужайки. На пляже не было разбросанных ни безделушек, ни игрушек. Что-то в этом месте было не так.
— А где здесь живут дети? — спросила я обеспокоенно.
— Дети?
— С Сарой были женщины… она сказала, что они другие жёны. Некоторые из них довольно юные, тут должны быть дети.
— Здесь нет детей.
— То, что у вас происходит, идёт вразрез любому безумному культу. Вы отправляете детей прочь?
Я была праведно возмущена, и это прибавило мне сил. И конец ступенек был уже виден, слава Богу. Я уже готова была броситься на верхнюю площадку и, расплакавшись, прокричать «Земля!»
— Женщины здесь не имеют детей.
— Почему?
Чёрт, это была не верхняя ступенька, а просто площадка. Я замялась, свернув и посмотрев на то, что должно было быть последним рядом ступеней. Может быть. Мне захотелось заплакать, но я так и не заплакала.
Ещё до того, как я успела осознать, что он собирается сделать, он сгрёб меня в свои руки и начал подниматься по последнему пролёту ступенек.
Я была слишком шокирована, чтобы воспротивиться. Его руки были как железные обручи, его тело было твёрдым и холодным и неуютным, на долю секунды я подумала было заспорить, но потом передумала. Лучше так, чем самой подниматься.
— Знаешь, если бы не ступеньки, я и сама бы без проблем справилась, — сказала я, стараясь быть такой же окоченелой, как и он.
Он фыркнул, ничего не сказав. Достигнув верхней ступеньки, он поставил меня на ноги, буквально за секунду до того, как я смогла бы потребовать, чтобы он опустил меня. Коридор оказался короче, чем внизу. В центре коридора была всего одна двойная дверь. «Должно быть, я была почти на самой вершине этой проклятой высотки», — подумала я, вспомнив консольные рифы, растянувшиеся над океаном.
Он снова оставил меня и уже открывал одну из дверей, и вновь я пошла вслед за ним, чертовски возмущённая, пока не шагнула в тускло освещённые апартаменты.
Дверь за мной закрылась автоматически, и у меня перехватило дыхание в изумлении.
Казалось будто я стаю на носу корабля. Внешняя сторона комнаты состояла из ряда окон, выходящих на чёрный как ночь океан. Несколько окон было открыто, и я смогла почувствовать богатый солёный запах, услышать шум волн, когда они плескались о скалы внизу. На расстоянии летали чайки, и я выдохнула короткий вздох облегчения. Хоть что-то в этом безумном месте было нормальным.
— Сядь, — сказал он.
Он стоял в тени. В комнате было две на вид старинные испанские софы, обитые белым льном, и между ними стоял низкий столик. На столике стоял накрытый крышкой поднос, ведро со льдом и бутылкой шампанского, и открытая бутылка красного вина.
Я подозрительно уставилась на столик.
— Чёрт, — сказала я.
Даже не спрашивая, я уже знала, что под крышкой на подносе лежит мясной хлеб и картофельное пюре.
— Как ты это сделал?
— Садись и ешь, — сказал он. — Я устал и хочу пойти в постель.
Я одеревенела.
— И какое отношение имеет ко мне твоё желание пойти в постель?
Такой красивый рот, и такая угрюмая улыбка.
— Поскольку я не намерен быть рядом с тобой, когда пойду в постель, меня не будет поблизости, чтобы ответить на все твои бесконечные вопросы. Так что если ты хочешь получить ответы, сядь.
— Какой же ты кретин.
Я села и сняла крышку с подноса. Запаха мясного хлеба хватило, чтобы я застонала от удовольствия. Проигнорировав его, я принялась за еду, и подняла глаза только когда осознала, что он налил мне бокал красного вина и подтолкнул его в мою сторону.
«Явно, хочет заставить меня почувствовать себя невоспитанной обжорой», — угрюмо подумала я.
— Воспитанной, — сказал он.
— Что?
— Воспитанной обжорой. Ты не истекаешь слюной и не роняешь еду, и не…
Я уронила вилку.
— Прекрати! Я не знаю, как ты это делаешь, но прекрати!
Он пригубил вино в своём бокале, откинувшись на подушки на противоположной софе, с утомлённым вздохом.
— Прости, — пробормотал он. — Невежливо с моей стороны.
— Не то слово, — рявкнула я.
Все мысленные штурмы за день, его вторжение в мои мысли почему-то казались хуже всего остального. Я должна была иметь возможность обладать своими шальными мыслями при себе. Особенно, когда я смотрю на Разиэля, они становятся очень шальными. Когда он не раздражал меня.
Но мне лучше вести себя благоразумно.
— Прости. Я тоже была груба. Не хочешь немного поесть? — я указала на уменьшившийся кусок мясного хлеба.
Он покачал головой.
— Я не ем мяса.
Настала моя очередь фыркнуть.
— Нет, ешь. Ты ел хот-дог, — я задумалась. — Откуда мне это известно? Когда это я была рядом с тобой, и ты ел хот-доги?
— Я не ем мясо, когда я в Шеоле, — сказал он.
— Так называется это место? Это иное название ада?
— Это означает «скрытное место», — ответил он. — И ты не в аду.
Я прекратила набивать рот едой и выпила немного вина, понадеявшись, что оно сможет успокоить меня. Я подняла глаза и поняла, что Разиэль наблюдает за мной своими странными чёрными с серебром глазами, наблюдает слишком пристально, и, к сожалению, в его глазах стояла не разнузданная похоть.
— Я хочу домой, — резко сказала я, оттолкнув поднос.
— Ты ещё не попробовала земляничное печенье, — сказал он. — Я открою шампанское…
— Не хочу я никакого шампанского, я хочу домой.
— Ты не можешь пойти домой. У тебя больше нет дома.
— Почему? Как же долго меня не было?
Он обратил всё своё внимание на бокал вина.
— В Нью-Йорке? Полтора дня.
Я тупо уставилась на него.
— Это невозможно. Как мои волосы могли так сильно отрасти за полтора дня?
— У тебя же до сих пор волдыри от той обуви, так ведь?
Мне не надо было и прикасаться к пятке, чтобы проверить. Волдыри всё ещё были там.
— Если меня не было всего полтора дня, тогда моя квартира должна быть всё ещё при мне. Я хочу вернуться.
— Ты не можешь.
— Почему?
— Ты мертва.
— Чушь, — сказала я.
Глава 8
Я ОЧЕНЬ ОСТОРОЖНО ПОСТАВИЛА БОКАЛ НА СТОЛ, радуясь, что моя рука совсем не дрожит. Не то чтобы я не подозревала об этом — в конце концов, я не дура. Мужчины с крыльями, адское пламя, кровососы. Только что я была в Нью-Йорке, занималась своими делами, глазела на великолепного мужчину у лотка с хот-догами, а в следующий момент упала в кроличью нору. Это не означало, что я сдамся без боя.
— Как такое вообще возможно? — мой голос был хриплым, но в остальном совершенно спокойным.
Я научилась скрывать свои эмоции от матери, святой Хильдегарды.
— Думаешь, ты была бессмертна? — спросил Разиэль. — Все рано или поздно умирают. В твоём случае, это была комбинация твоих идиотских туфель и городского автобуса.
Ладно. Я откинулась на спинку софы, и мясной рулет застрял у меня в животе, плавая в луже подливного жира.
— А ты что там делал? Ты был там ещё до того, как я перешла улицу. Ты стоял передо мной в очереди у лотка с хот-догами. Теперь я вспомнила, — я уставилась на него, совершенно сбитая с толку. — Теперь я всё вспомнила. Почему? Почему я вспоминаю сейчас, но не могла вспомнить раньше?
— Я поднял то, что мы называем Благодатью. Это один из наших даров, способность заставлять кого-то забывать. Ты хотела вспомнить, поэтому я поднял её.
— Ты должен называть это тем, чем оно является: траханьем мозгов, — сказала я, чувствуя себя определённо раздражённой. — Что ты там делал? Что я здесь делаю?
— Я был там, чтобы забрать тебя.
Я чуть не растаяла на полу и не просочилась сквозь сидение на пол, нуждаясь в чём-то твёрдом под собой. Я не собиралась задыхаться. У меня не было приступов паники с тех пор, как я была подростком и имела дело с попытками моей матери спасти меня от дьявола. Наверное, мама провалила эту миссию, потому что, судя по клыкам и склонности Разиэля к сосанию крови, я всё-таки отправилась к дьяволу. «Спокойно», — напомнила я себе. Шум моря успокоил бы меня, если бы я смогла сосредоточиться на нем, хоть на пару минут.
Опасность миновала, и я выпрямилась, собираясь с силами.
— А кем именно ты…
— Помолчи, и я расскажу тебе всё, что тебе нужно знать, — раздражённо сказал он. — Твоё время закончилось. Моя работа — собирать людей и перевозить их к следующему… этапу существования. Ты не должна была драться со мной. Никто не сопротивляется.
Я окоченела сильнее, чем когда лежала на мокром песке.
— Что я могу сказать, я дерусь со всеми, — мрачно сказала я.
— Я верю в это. Как бы ты ни раздражала меня, я всё ещё был уверен, что ты невиновна, и я…
— Зависит от того, как определять невиновность.
Он свирепо глянул на меня, и я умолкла.
— Я думал, что веду тебя в место… которое ты могла бы назвать раем. К сожалению, я ошибся, и в последнюю минуту я стал глупо сентиментальным и оттащил тебя назад.
— Из пасти ада, — подсказала я. — Моя святая мать была бы так рада.
На это он никак не отреагировал. Возможно, он знал всё о моей сумасшедшей матери. Наверное, он был её лучшим другом, будучи ангелом. Нет, он же был ещё и кровопийцей — она бы такой дружбы не допустила.
— Одним словом, да, — сказал он.
— Тогда, может быть, мне не стоит так сердиться на тебя, — я постаралась быть справедливой. Если он спас меня от вечного проклятия, значит, он заслужил свою благодарность: — А что было потом? Ты заболел?
Эта мысль вызвала у него отвращение.
— Мы не выносим огня. Точнее адский огонь, но мы не любим никакого рода пламя. Женщины здесь должны следить за свечами и огнём, когда они нам нужны. Я опалился, выдернув тебя обратно, и это отравило мою кровь. Он убил бы меня, если бы ты не попросила о помощи.
Для меня это было новостью.
— Неужели? Кого же я просила о помощи?
— Не знаю, я тогда был без сознания. Я думаю, ты просила Бога.
Учитывая, что у меня всегда были смешанные чувства по поводу существования Бога, я сомневалась в этом. Если Бог создал мою возрождённую мать, у него было очень неприятное чувство юмора.
— И Бог послал их? Люди, которые принесли тебя… перенесли нас сюда?
— Бог не вмешивается в повседневные дела. С тех пор, как была изобретена свобода воли. Но если ты попросила Бога о помощи, Азазель услышал бы тебя, и именно он пришёл за нами.
— Азазель, муж Сары? Сомневаюсь. Он ненавидит меня.
— Азазель никого не ненавидит. Хотя, если бы он услышал, как ты грубишь Саре…
— Я не была груба, я была завистлива, — сказала я. — Итак, они пришли, нашли нас и принесли сюда. Как?
Он отхлебнул вина, отвлекшись.
— Как?
— Знаешь, это займёт целую вечность, если ты сама ничего не поймёшь, — сказал он.
— Хорошо, я вне всякого сомнению сделаю выводы, и ты сможешь сказать мне, права я или нет. Я предполагаю, что ты… Боже, ты некто вроде ангела. Если ваша работа собирать души людей и перевозить их в другой мир, то это обычно работа ангелов, не так ли? По крайней мере, согласно иудео-христианской мифологии.
— Иудео-христианская мифология часто весьма точна. Ангелы также сопровождают души умерших в исламе и религии викингов.
— Так вот ты кто? Чёртов ангел? Вы все ангелы?
— Да.
Так или иначе, я ожидала большей дискуссии.
— Я тебе не верю, — решительно сказала я.
Он раздражённо вздохнул.
— Ты сама до этого додумалась.
Проблема была в том, что я действительно ему поверила. В каком-то безумном смысле всё это имело смысл. Это означало, что все мои слегка атеистические предположения были теперь выброшены в окно, и моя мать была права. Это угнетало даже больше, чем смерть.
— А как они перенесли нас сюда из леса? Они летели, не так ли?
— Я же сказал, я был без сознания в то время. Но да, я думаю, они летели.
— У них есть крылья.
— Да.
— У тебя есть крылья.
— Да.
Это было уже слишком.
— Я их не вижу.
— Тебе придётся принять это на веру, — проворчал он. — Я не собираюсь устраивать демонстрацию.
— Итак…
— Просто помолчи несколько минут, ладно? — сорвался он.
— Ты не слишком добр для ангела, — пробормотала я.
— Кто сказал, что ангелы должны быть милыми? Слушай, всё просто. Ты погибла в автокатастрофе. Я должен был взять тебя на небеса. Но по какой-то причине тебя направляли в ад, я испытал момент безумия и потянул тебя назад, и теперь ты застряла. Ты не можешь вернуться. Ты мертва и твоё тело уже кремировали, поэтому я не могу вернуть тебя, даже если бы посчитал это возможным. Сейчас ты здесь, в Шеоле, с семьей ангелов и их жёнами, и тебе придётся смириться с этим, пока я не решу, что с тобой делать.
— Это не имеет смысла. Если я мертва и кремирована, почему я здесь? — я взглянула на своё слишком реальное «я». — Я настоящая, моё тело настоящее, — я приподняла руки и обхватила себя, и его взгляд упал на мою грудь. На настоящую грудь, которая откликнулась на его взгляд, пожелав его прикосновений.
Я сходила с ума. Во-первых, я не хотела, чтобы он прикасался ко мне. Во-вторых, когда я проверяла в последний раз, моя грудь была неспособна думать. Я была единственной, кто хотел ощутить его прикосновения на себе.
Я была безумна.
— В этом месте ты существуешь, и твоё тело реально. Но не в смертном мире, — он с облегчением отвёл взгляд от моего тела.
— Так что я застряла здесь с кучей Стэпфордских жён. Разве нет девушек-ангелов?
— Нет.
— Да ну на хрен! Разве Бог не слышал о женской свободе?
— Бог ничего не слышал, он не вмешивается. Свобода воли, помнишь?
— Мужской шовинистический засранец.
— Бог не мужчина.
— Ну, он уж точно не женщина, — огрызнулась я.
Не то чтобы я зря тратила энергию. Иудео-христианская теология была патриархальной и мужской?
Сюрприз, сюрприз.
— Совершенно верно.
— Значит, вы живёте вместе в этой маленькой счастливой коммуне и перевозите людей на небеса и в ад. Разве это не слишком большая работа для вас? Сколько людей умирает каждую минуту каждого дня?
— Один в семьдесят восемь десятых секунды, сто семь в минуту, шесть тысяч четыреста восемь в час, почти сто пятьдесят четыре тысячи в день, пятьдесят шесть…
Боже. Меня должно быть спас педант.
— Не надо так буквально, я всё поняла. Ты не переутомился?
— Большинству людей эскорт не нужен.
Он налил себе ещё бокал вина и указал бутылкой на мой бокал. Я покачала головой. Я и так была слишком взволнована — ещё не хватало, чтобы алкоголь ухудшил ситуацию.