— Чего же ты хочешь? — спросила я в отчаянии, понимая, что нахожусь полностью в его власти. У меня был нож, но вряд ли я смогу воспользоваться им — дочь графа Марча никто не учил обращаться с оружием.
— Хочу тебя, — сказал он низким, волнующим голосом. — Ты мне нравишься.
— Но ты мне не очень, — сказала я, сжимая рукоять ножа до боли в пальцах.
— Почему боишься? — спросил он, пряча руки за спину, но делая шаг вперед. — Смотри, я не нападаю на тебя и не собираюсь этого делать. Никогда еще не брал силой ни одну женщину.
— Весьма похвально, — тут же сказала я, отступая. — Тогда позволь пройти, потому что мне и вправду пора домой.
— Разве ты пришла сюда не для того, чтобы эльфы доставили тебе немного наслаждения? — спросил незнакомец, медленно наступая.
Я пятилась, пока не натолкнулась спиной на ствол дерева.
— Эльфы искусны в этом, можешь мне поверить, — продолжал мужчина.
Он уронил флейту в траву, и его пальцы пробежались по чехлу гульфика, лаская скрытую тканью плоть, совсем как раньше, когда он ласкал музыкальный инструмент. — Тебе нравится, я вижу.
Я посмотрела на него испуганно и беспомощно, и утонула в янтарных глазах.
Взгляд мужчины очаровывал, сковывал волю. Никогда раньше я не чувствовала себя такой беззащитной, такой… бесстыдной. Потому что в этот момент вдруг подумала, что совсем не против получить немного наслаждения и так же приласкать ту часть его тела, которой уже было тесно в тканевом чехле.
Боги! Что за мысли! Ахнув, я прижала ладонь ко лбу. Про эльфийскую магию говорили много, но только сейчас я поняла ее силу.
— Ты сама этого хочешь, — говорил между тем незнакомец, наслаждаясь моим смятением. — Признайся, ведь ты хочешь сыграть на моей флейте. Для этого и пришла.
— Я пришла, чтобы нарвать роз к завтрашнему празднику, — сказала я, противясь колдовским чарам изо всех сил, и выставила нож: — Не подходи! Ты не околдуешь меня и не получишь! Слишком высокая цена за лесные розы!
— Смотря какой монетой расплачиваться, — произнес он и одним незаметным движением выхватил у меня нож.
Мое единственное оружие упало в траву рядом с флейтой, а я сама оказалась зажата между деревом и эльфом, который приник ко мне всем телом. Рябиновая ветка нисколько не помогла. Он и не заметил ее сразу. А когда заметил, то выбросил, чтобы между нами не было никаких преград. Проследив с отчаяньем за упавшей рябиновой веткой, я могла только уклоняться от мужских губ, которые искали поцелуя, и лихорадочно соображала — надо ли пугать эльфа именем отца.
А вдруг лесной народ разозлит, что дочь графа, подписавшего с ними мирный договор, сама же и нарушила границы? Нет, лучше сохранить свое имя втайне. И не показывать, что я отчаянно боюсь. — Если причинишь мне вред, — сказала я, упираясь ладонями в обнаженную грудь эльфа, — то договор между вами и людьми будет расторгнут, за меня жестоко отомстят, мой отец — вассал графа Марча.
— Но я не собираюсь причинять тебе вред, — сказал он, скользя руками по моим плечам до локтей. — Наоборот, подарю наслаждение. Ты такая миленькая, что трудно сдержаться, — он потерся о меня бедрами. — Чувствуешь? Я уже твердый как камень… Я загорелся, только встретив тебя… — Зато я не горю, — ответила я, хотя мысли путались от его напора. Сквозь ткань платья и шоссов я чувствовала, его напряжение. Как сказала бы Лита — лук натянут и стрела направлена. Имея такую служанку, волей-неволей узнаешь многое из того, о чем не следовало бы знать леди. — Ты мне, правда, не нравишься, — сказала я, пытаясь разжать объятия эльфа. — Вы живете по древним законам, но у нас, людей, другие законы. Мы не ложимся с первым встречным на полянке, под осинками.
— Можем лечь под бузиной, — предложил он.
— Нет! — почти простонала я, и тут он накрыл мои губы своими.
Меня никто не целовал раньше. Кто бы осмелился поцеловать дочь графа Марча?! Но этот осмелился. И в поцелуе его не было ничего учтивого — его губы нападали, дразнили. Я застонала, потому что в лесу, де воздух свеж и прохладен, мне внезапно стало душно, и поцелуй эльфа стал еще настойчивее. Он принудил меня приоткрыть губы и скользнул между ними языком, прикоснувшись к моему языку. Это было так неприлично, так странно, пугающе и… сладко. Голова закружилась, колени подкосились, и я бы упала, если бы эльф не прижимал меня к дереву всем телом.
Поцелуй длился целую вечность и в то же время оказался немилосердно коротким — так мне показалось. Когда эльф оторвался от меня, дыша тяжело, словно взбирался в гору, я не знала, чего в это мгновение желаю больше — продолжения или бегства.
— Ты нежная, как роза, — прошептал он, распуская шнуровку на корсаже моего платья, — никого не встречал слаще тебя.
— Отпусти… — превозмогая колдовство, я ударила его по руке и постаралась запахнуть корсаж, хотя пальцы предательски дрожали, не желая подчиняться.
— И такая же колючая, — хрипло засмеялся он, бешено горя глазами. — Зачем противишься, если тебе нравится? — Нет, нет… — больше я ничего не могла произнести, как ни старалась.
Не знаю, что случилось бы дальше, но в это время от Картехога поплыл колокольный звон.
«Бомм! Бомм!» — надрывался большой колокол, и ему вторили маленькие колокола.
Этот звон придал мне сил и вернул в настоящий мир из мира фей и эльфов.
Откуда только силы взялись — я вцепилась эльфу в черные волосы, да так, что он завопил совершенно по-человечески и отпустил меня.
Этого хватило, чтобы я бросилась наутек. Никогда еще я не бегала так быстро. Я бежала и не оглядывалась, потому что боялась, что сейчас эльф догонит меня, схватит и…
Но я добралась до ручья, перешла на ту сторону, поскальзываясь на камнях, взобралась на четвереньках по откосу, и готова была припустить до самого замка, когда раздалась музыка.
Запела флейта, я ее звуки остановили меня так же властно, как веревка, наброшенная на шею. Мелодия была незнакомая, странная, но чарующе-прекрасная. Эта мелодия звала, манила, не отпускала, привязывая навсегда.
Против воли я остановилась и оглянулась, испытывая странное томление, будто сознание мое погружалось в полудрему, и я еще наяву начинала видеть прекрасный сон.
Эльф стоял по ту сторону ручья, у самой кромки воды, и играл на флейте. Губы, которые совсем недавно целовали меня, сейчас касались горлышка флейты так нежно, словно она была его любовницей. И я в то же мгновенье взревновала к ней.
Взревновала? Что за глупость?! Наверняка это опять была эльфийская магия!
Ноги сами понесли меня вниз. Усилием воли я смогла остановиться, только когда брызги воды замочили подол платья, но всё же ручей не перешла. Эльф опустил флейту и смотрел на меня пристально, обнаженная грудь его вздымалась и опускалась мощно, как кузнечные меха, глаза горели мрачным огнем. Нас разделяло несколько шагов бурлящей воды, но эльф не мог переступить ее по каким-то непонятным мне причинам, а я не желала переходить на его сторону, хотя все мое существо рвалось к нему. Его близость дурманила сильнее музыки.
Никогда раньше я не испытывала ничего подобного — томление в груди, как будто слушаешь балладу, в которой рыцарь спасает возлюбленную из лап дракона, и сладкую боль в животе и чуть пониже, как когда мечтаешь о первой ночи после свадьбы. Хотелось склонить голову музыканту на грудь, обвить его шею руками и отдаться на его милость.
— Как твое имя? — спросил он меня.
— Тебе не надо этого знать, — ответила я.
— А как зовут меня, спросить не хочешь?
В ответ я лишь покачала головой.
— Меня зовут Тэмлин, — сказал эльф. — И ты придешь ко мне и попросишь, чтобы я взял тебя здесь, — он указал флейтой на взгорок, — на поляне, де цветут белые розы.
Я снова отрицательно покачала головой.
— Я буду ждать тебя, — сказал он.
— Будешь ждать, пока не состаришься, — пообещала я ему, а он только усмехнулся. Заставив себя сделать шаг назад, потом другой, я почувствовала, что магия ослабевает. И вместе с тем, как упали магические цепи, сковывавшие мою волю, на смену страстному томлению пришла злость. Я — дочь графа Марч, а со мной обращались, как с деревенской девкой. Если он надеется, что я прибегу, как собачонка к хозяину, и взмолюсь о любви — то ошибается. Дочь графа Марча никогда ни о чем не просит. Повернувшись к эльфу спиной, я приподняла юбку, чтобы было легче идти через валежник, и пошла прочь, мысленно ругая себя за безрассудство и слабость. Боги!
Даже отвечала ему на поцелуй!
— Эй! Человеческая дочь! — донеслось вслед.
Я свирепо оглянулась.
Эльф Тэмлин держал в руке мою корзину, полную цветов:
— Ты кое-что забыла.
Если он думает, что я настолько глупа, что вернусь…
Но Тэмлин не стал подзывать меня. Перебросив корзину на мой берег, он взял коня за гриву и пошел в сторону чащи, больше не посмотрев в мою строну.
Опасаясь ловушки, я простояла на взгорке с четверть часа, переминаясь с ноги на ногу. Потом спустилась, схватила корзину и бросилась бежать, что есть духу.
Глава 3
— Какие цветы, миледи! — Лита помогала мне выкладывать цветы из корзины, подрезая стебли, и восхищалась каждым так громко, что я уже не сдерживала горделивую улыбку. — Какая вы смелая! — говорила служанка. — Я бы ни за что не осмелилась пойти в лес. Вы никого там не встретили?..
— Встретила, — сказала я многозначительно.
Лита уставилась на меня с немым вопросом, а я сказала совершено серьезно:
— Барсука и кучу муравьев.
Похлопав глазами, Лита расхохоталась. Я тоже засмеялась, хотя вспомнила при этом совсем о другой встрече. Теперь приключение с эльфом казалось мне совсем не страшным, а лишь волнующим. Будет о чем рассказать внукам на старости лет.
— Я слышала, — начала сплетничать Лита, — что приедет Руперт Фицалан, про него говорят, что он самый красивый мужчина на сто миль вокруг.
«Вот уж вряд ли», — подумала я, вспомнив лесного эльфа.
— Он увидит вас — и влюбится с первого взгляда, — продолжала болтать Лита, прикладывая цветы к ленте, которая была приготовлена для завтрашнего праздника, чтобы представить, как будет выглядеть венок. Лента была синяя, расшитая серебром, а голубое платье уже лежало на сундуке, выглаженное и надушенное. — А миледи Элеонора наденет красное…
— Красное? — насторожилась я. — С чего это моя мачеха решила вырядиться в красный цвет? Мы же не встречаем короля, а она уже давно замужняя дама, ей не полагается ярких цветов! — Красный, — ответила Лина, опуская розы в воду до самых соцветий. — А волосы она украсит маками. Она уже отправила мажордома в горы, чтобы к утру привез ей цветы.
— Она будет в красном, а я — в голубом? — я совсем по-другому посмотрела на приготовленное платье. — Все ясно, она хочет, чтобы никто не заметил меня рядом с ней! Я надену другое платье.
— Но это самое лучшее! — воскликнула Лита. — Милорд привез его с востока!
— Оно умрет рядом с красным, — отрезала я. — Нужно другое. Доставай, что у меня есть.
Розы были до времени забыты, а мы с Литой принялись ворошить наряды.
Платье, которое отец привез с юга — из темно-красного бархата — шло мне бесподобно. Но по сравнению с алым оно будет казаться грязным пятном.
Зеленое — недостаточно яркое. Из золотой парчи — слишком праздничное, я берегу его для свадьбы. Оставались еще несколько синих, но они тоже не подойдут.
— Да почему вы так хотите перещеголять леди Элеонору? — спросила Лита, когда мы уселись посреди шелковых, бархатных и льняных волн. — Она, конечно, строга, но вы прямо воевать с ней собираетесь.
— Увидишь, она еще себя покажет, — повторила я слова, которые произносила раз двести за последние полгода.
Лита фыркнула и разгладила кисточки на поясе от золотистого парчового платья.
— Да вы что ни наденьте, все будете хороши. Хоть в мешке придете, хоть в исподней рубашке…
Я вскочила и бросилась к другому сундуку, де лежало белье. — Что это вы задумали? — заволновалась Лита, когда я принялась расшвыривать нижние рубашки.
— Вот что мне подойдет, — сказала я торжествующе, вытаскивая шелковую рубашку, которую ни разу не надевала. Подарок бабушки, после поездки на поклонение в Святую Землю. Рубашка была белоснежной, а в глубине складок — голубоватой, вырез глубокий, треугольный, окантованный золотистой тесьмой. Такая же тесьма была на широких рукавах, расширявшихся от локтя, и на подоле. Руки искусных белошвеек выложили из тесьмы узоры в виде цветов и листьев, а сердцевины цветов были из маленьких, полупрозрачных жемчужин. — Надену ее.
— Вы с ума сошли, миледи! — завопила Лита, перепугавшись еще сильнее, чем когда я собралась в Картехогский лес. — В нижней рубашке идти — все равно, что голой!
— Да кто поймет, что это — нижняя рубашка, — сказала я, вертясь перед зеркалом, — зато в белом я буду одна, никто еще не надевал белое. Я буду первой. И розы прекрасно подойдут.
Час яростной перепалки с Литой закончился моей полной победой. Ценой победы послужили три псалма, которые я должна была заучить наизусть, зато завтра я должна была выйти на праздник в белом. Эта мысль нравилась мне все больше и больше. Но нужен пояс… Взяв золотистый, парчовый, я приложила его к белому шелку. Подходит идеально!
Лита, увидев это, снова пришла в негодование:
— Это же от свадебного платья! Вы не можете его надеть! Плохая примета!
— Я же не само платье надеваю, а всего лишь пояс, — порой Лита меня раздражала. — Какая ты глупая и всего боишься.
— Плохая примета, — повторила она упрямо. — Ты так же и про эльфов говорила, — поддразнила я ее. — А все обошлось.
— Зато вы ничего не боитесь, — проворчала служанка, собирая разбросанные наряды и укладывая их в сундук. — Нельзя так, миледи, поверьте мне на слово.
— Прекрати каркать, — беззлобно одернула я ее. — Надоела до смерти.
— Если надоела, так попросите леди Элеонору, чтобы она вам другую служанку назначила, — обиделась Лита. — Мону или Штефи.
— Только не это! — я закатила глаза, а потом бросилась обнимать и тормошить Литу. — Ну не сердись, не сердись! Ты же хочешь, чтобы я была самой красивой?
Она этого очень хотела, и даже согласилась сшить другую ленту, чтобы подошла к новому платью.
Я легла спать, полная радостных предчувствий, но во сне в эту ночь мне постоянно снился лес, залитый луной, белые розы, тонущие в тумане, и чарующие звуки флейты.
Утром я проснулась с головной болью и решила пролежать в постели до обеда, чтобы придти на праздник с хорошим цветом лица, а не бледной, как смерть. Лита прикрепляла на ленту белые розы и отобрала два самых красивых бутона, чтобы приколоть их к поясу.
— Леди Элеонора тоже не выходила, — рассказала она, орудуя иглой. — Наверное, тоже бережет цвет лица. — А лорд Руперт приехал? — спросила я, сидя на кровати и уплетая за обе щеки оладьи с медом.
— Еще нет. Но его ждут с минуты на минуту. А будут еще лорд Мельборн, лорд Рэндел и маркграф Намюр. Леди Брина хочет подсунуть ему кого-нибудь из дочерей.
— Маркграфу?! Он же старый!
— Зато богатый. У него шесть сыновей, а городов восемь. Это значит, что вдова в любом случае не останется бездомной.
— Ради замка спать со старым боровом? Благодарю покорно! — я даже плечами передернула от одной этой мысли.
— Вам легко рассуждать, — упрекнула меня Лита, — вы — единственная наследница, Картехог все равно достанется вам. А у бедных дочерей леди Брины ничегошеньки нет. Я сама слышала, как леди Брина говорила леди Элеоноре, что совсем отчаялась найти им мужей.
— А что ответила мачеха?
— Она сказала, что их беда не в отсутствии приданого.
— А в чем же?
— Могли бы уродиться и покрасивее.
— Вот змея, — сказала я, доедая последний кусочек. — Называет себя подругой леди Брина, а сама так и жалит прямо в сердце.
— Чем ее осуждать, лучше бы вставали и умывались, — рассердилась Лита. — Солнце скоро дойдет до большого камня, вам надо быть готовой. Лита сердилась зря. Я была готова вовремя — и умыта, и причесана, и убрана цветами, как и подобает женщине на праздник середины лета. И даже моя строптивая служанка должна была признать, что нижняя рубашка и белые розы подходили друг другу-лучше не придумаешь.
— Вы такая красивая, — похвалила меня Лита. — Совсем как ваша покойна матушка.
А она была самой красивой на весь Винланд.
— Да, повезло мне уродиться не в папочку, — ответила я, любуясь на себя в зеркало.