Сейчас он с удовольствием избавился бы от всех троих, только не знал, как.
— Я видел у входа выставляют превосходных жеребцов, — заметил он, будто бы невзначай, — присмотрел себе одного. Арабская масть. Как по-твоему, Сант, стоит покупать?
Темноволосый патриций отвлёкся от помоста, на котором выставляли рабов, и теперь посмотрел на него.
— Арабская масть? — уточнил он. — У тебя разве мало арабских жеребцов?
Маркус пожал плечами. Он, наконец, выцепил взглядом проход в помещения для бойцов и теперь внимательно смотрел туда, где за массивной дверью скрывалась его цель.
— Думаю, никогда не помешает завести ещё одного, — сказал он. — Пожалуй, куплю его после боёв.
Лицо Санта отобразило напряжение. Даже не оглядываясь на него, Маркус чувствовал, как корёжит его от мысли о том, что у Цебитара будет что-то, чего нет у него.
— Мне особенно понравилась его стать, — продолжил он. — Уверен, в твоих конюшнях такого не было никогда. Впрочем, — Маркус сунул торговке монетку и отобрал у неё кувшин с вином. Сделал глоток и только потом продолжил: — Когда он мне надоест, я могу его тебе проиграть.
Напряжение на лице Санта стало ещё сильней.
— Прошу прощения, — сказал он, через силу наклеив улыбку на лицо, — у меня дела. Я догоню вас потом.
Кэнсорин насмешливым взглядом проследил за тем, как растворяется в толпе его синий камзол.
— По крайней мере этот жеребец существовал? — поинтересовался он.
— Кажется, да, — сказал Цебитар. — Хочешь — сходи, проверь.
Кэнсорин фыркнул, а затем, прищурившись, посмотрел на него. Маркусу показалось, что тот о чём-то размышлял.
— Пожалуй, — наконец сказал он, — это будет забавно. Надеюсь, ты не будешь без меня скучать.
— Постараюсь не сойти с ума от тоски, — Маркус отвернулся от него. Теперь он смотрел куда угодно, только не на дверь, прекрасно понимая, как опасно выдавать перед этим даэвом свой истинный интерес.
Маркус знал обоих патрициев достаточно хорошо, чтобы ни один из них не мог его удивить.
Сант, семье которого покровительствовал Марс, был не то чтобы глуп, но слишком прост, чтобы принести настоящий вред. Он был по натуре таким же гвардейцем, как и сам Маркус, с той только разницей, что ему никогда не приходилось бороться за власть. Сант любил азартные игры, лошадей и женщин, с которыми можно было побыть собой.
Санта, как и самого Маркуса, с детства готовили к тому, что всю свою жизнь он будет воевать. Однако время завоеваний закончилось вместе с последними походами их отцов. Они же сами едва успели поучаствовать в финальных победоносных боях. И теперь все сражения проходили в кулуарах императорского дворца — а в этих играх Сант был не слишком силён.
Маркус хотел бы сказать то же самое о себе, но не мог. Ему приходилось разбираться в придворных делах с тех самых пор, как вступил в сонм предков его отец, а сам он, тогда ещё семнадцатилетним юнцом, переехал из провинциальных владений в Рим. Кто-то должен был представлять семью при дворе — и поскольку дядя Маркуса был убит на последней войне, этим кем-то оказался он.
В далёкой Александрии, на востоке, о котором с таким сомнением говорил теперь Сант, остались его сестра и усадьба, в которой он рос. Любить Рим — столицу Вечной Империи — Маркус не хотел и не мог. Его с детства учили почитать Рим, но абсолютно другой. Рим торжественных стягов, блестящих армий и легионов, марширующих в ряд. Здесь же последний нищий, казалось, пропах розовым маслом так, как будто каждое утро купался в нём.
— Ничего удивительного, — сказал как-то Кэнсорин, когда Маркус поделился этим наблюдением с ним, — в Риме самые богатые нищие на материке. Я слышал, один собрал на свадьбу две сотни человек — говорят, на Форуме особенно хороший доход.
Кэнсорин слышал и видел всё, и потому Маркус никогда его не любил.
Если они с Сантом принадлежали к старой аристократии, оказавшейся не у дел в новые времена, то семейство Кэнсоринов возвысилось не так давно. Отец Тавио был потомком древнего рода, но лишённый доходов с войны, последние годы провёл бы на голодном пайке — если бы не его северянка жена. Эта женщина хоть и не принадлежала к почитаемой расе, да и римлянкой никогда не была, имела хватку куда более жёсткую, чем многие из тех, кому титул достался по наследству. Благодаря своей красоте она имела немалый успех при дворе, так что многие поговаривали о том, имеет ли Тавио Кэнсорин отношение к патрицию Кэнсорину вообще. Кроме того, ей довольно быстро удалось наладить поставки бесполезных на южном побережье материка, но весьма любимых знатными римлянками редких пушистых мехов, так что финансовое положение супруга довольно быстро пошло вверх.
Так или иначе, при ней семейство Кэнсорин заняло почётное четвёртое место среди знатных семей, хотя руна, доставшаяся им от их покровительницы Венеры, была не слишком почитаема и не слишком сильна.
Тавио Кэнсорин, воспитанный ею в смешении традиций северных земель и нового Рима, полного роскоши и разврата, представлял собой олицетворение всего того, чем Маркус боялся стать когда-нибудь. Всего того, что он не одобрял и не понимал. Но к тому же ещё и всего того, что, как он знал, несло в себе опасность для него. Потому что, как бы ни привык Маркус к дворцовым интригам, эта жизнь всегда оставалась для него чужой. Как бы ни старался он понять окружающих людей, призванием его оставалась война.
Тавио Кэнсорин же мастерски умел манипулировать любым, кто вставал у него на пути, и это было для него так же естественно, как дышать.
Только убедившись, что тот покинул вестибюль, Маркус вздохнул наконец свободно и направился туда, куда стремился всей душой, но стоило ему сделать несколько шагов, как Клемента выросла перед ним и, кокетливо прикусив бархатистый фрукт, спросила:
— Не хочешь посмотреть рабов? Мне кажется, ты давно никого не покупал.
Маркус подавил тяжёлый вздох.
Он хотел было ответить грубостью, но не смог. Клемента оставалась единственной, кому он доверял и кого мог подолгу терпеть рядом с собой, а потому не имел ни малейшего желания её терять.
— Я думала, тебе захотелось светловолосой экзотики, — сказала она растерянно, заметив выражение его лица.
— Пойдём, — Маркус взял её под руку и направился к помосту для рабов. Клемента, обрадованная его вниманием, заметно расцвела и, минуя шеренгу крепких южан, а затем и ряды пышнотелых восточных гурий, стала пробираться туда, где стояли несколько более редких экземпляров. Маркуса она тянула за собой.
Девушек человеческой крови Клемента сразу отмела — подобная конкуренция была ей не нужна. Оставалось ещё двое валькирий, мужчина и женщина, каждый из которых мог по-своему Маркуса заинтересовать.
— Как тебе эта? — спросила Клемента. Она взяла за руку высокую, по меркам крылатого народа, светловолосую рабыню и заставила повернуться вокруг оси.
Маркус критически смотрел на предложенный ему предмет. Рабыня была красива холёной городской красотой, от которой у него сводило зубы. Бледная кожа обтягивала нежный овал лица с едва чётко очерченными уголками скул — характерной чертой её народа. Узкие, как и у всех крылатых, плечи были округлыми и почти нежными. Высокую грудь приподнимала шёлковая лента. Она походила на ту, кого Маркус по-настоящему хотел приобрести, не больше, чем Дариусу Санту удавалось походить на него самого.
— Она знает четыре языка, — сообщил подскочивший к ним мангон, — играет на флейте, а как поёт в постели!.. — полноватый торговец закатил глаза.
Маркус даже не обернулся на него. Он разглядывал рабыню и пытался понять для себя, что же с ней не так.
— Хотите, покажет прямо сейчас? — спросил торговец, и рабыня по щелчку опустилась на колени и поползла к нему.
— Если она попытается расстегнуть мне штаны, я ей руки оторву, — сказал Маркус равнодушно, наблюдая как рабыня приближается к нему.
Рабыня побелела, но продолжила ползти.
— Я не шучу, — сказал Маркус и стоило рабыне коснуться полы его камзола, схватил за запястье и вывернул так, что та не сдержала вскрик.
— Маркус, прекрати! — Клемента попыталась отцепить его пальцы от запястья рабыни. — Она же просто хочет тебя ублажить! У неё приказ!
— А я не хочу, — сказал Маркус, но всё-таки оттолкнул от себя рабыню.
— Её же теперь изобьют! — прошептала Клемента ему на ухо.
Маркус перевёл на неё рассеянный взгляд.
— И это значит, что я должен терпеть капризы борова, который её продаёт?
Клемента закатила глаза. Она начинала подозревать, что идея с рабами была не так уж хороша.
— Я её куплю, — торопливо сказала она, заметив, что мангон в самом деле достаёт кнут. — Какова цена?
Начался торг, но Маркус не стал вслушиваться в разговор. Он повернулся и приблизился к последнему крылатому. Как и девушка, этот был почти целиком обнажён, но тело его было куда более жилистым, плечи казались острей.
Рука сама собой взлетела, и Маркус прочертил кончиками пальцев линию вдоль его плеча.
— Как твоё имя? — спросил он и собственный голос услышал будто издалека.
— Дайнэ Инаро, — ответил тот. Голос раба был глубоким и чарующе холодным.
— Что ты умеешь? — спросил Маркус, продолжая разглядывать его. Он обошёл раба со всех сторон.
— Убивать таких, как ты, — сказал тот.
Маркус снова остановился перед ним. Валькир смотрел прямо ему в глаза.
— И что ты сделаешь, если я тебя куплю?
Валькир молчал, но Маркус и без того понял ответ.
— Я буду рад, если тебя отдадут львам, — сказал он и отвернулся к Клементе, примерявшей ошейник на вторую рабыню.
— Как и я, если отдадут тебя, — услышал Маркус из-за спины, но лишь усмехнулся — придавать значение словам раба было смешно.
— Маркус? — Клемента, явно довольная приобретением, стояла с поводком в руках и поглядывала то на раба, то на него. — Я тебе ещё нужна?
— Иди, — Маркус махнул рукой. Улыбка его стала чуточку теплей. — У меня осталась пара дел.
— Я загляну к тебе вечерком, — сказала Клемента, но Маркус уже не слушал её. Он направлялся к двери, которая не давала ему покоя до сих пор.
Больно. Но что ещё хуже — страшно. К боли она давно привыкла.
Риана поднесла ладонь к плечу, перемотанному грязной тряпкой. Было бы проще, если бы всё закончилось на арене. Она хотела этого. Она знала, что здесь некому помочь ей. Некому — нигде. Рука будет кровоточить и гнить, и всё, что она сможет получить, это грязную тряпку вместо бинта. Для арены она в таком виде бесполезна. Но хозяина арены, похоже, не сильно волнует сохранность имущества. Впрочем, даже без руки она смогла бы неплохо драться. Иногда ей казалось, что убивать она смогла бы и вовсе без рук. Это было единственное, что получалось у неё хорошо. Но чтобы жить без руки, её следовало ампутировать, а так, как есть… гангрена, заражение — и долгая мучительная смерть, вместо быстрой смерти в когтях ящера.
Она перевернулась на спину и стиснула зубы. Подстилка пропиталась кровью и потом. Лежать было противно, сил встать не было. Риана повернула голову и увидела ледяные глаза, смотревшие на неё сквозь решётку.
Бледное лицо в обрамлении чёрных волос. Этот даэв совсем не походил на того, который отправил её сюда. На другого… того, златовласого, которого она почти что уже успела позабыть.
Риана зажмурила глаза, силясь преодолеть накатившую боль. Риана была убийцей — но она всё-таки была валькирией и умела ценить красоту. Она ненавидела красивых даэвов ещё сильней, чем таких, как её последний господин — потому что не могла их презирать.
— Ты? — она заставила себя открыть глаза. Риана хотела заговорить в полный голос, но сумела выдавить лишь бесшумный вздох. — Почему ты меня спас?
Даэв долго не отвечал.
— Меня зовут Маркус Цебитар, — сказал пришелец наконец. Он явно не знал, какой эффект произведёт на воительницу его имя, но увидел что-то своё в её глазах. — Скоро ты будешь мне принадлежать.
«Он», — пронеслось в голове. «Цель».
Риана сделала усилие и кое-как поднялась на четвереньки. Большего сделать не удалось.
— Ты хорошо дралась.
Слова даэва током пробежали по спине. Риана ненавидела себя за то, что они доставляют ей такую радость. Она хотела было ответить, что искусство катар-талах не обрадовало бы даэва настолько, если бы Риана ещё была свежа и здорова, когда тот оказался возле неё. Но только молчала, глядя в зелёные глаза с золотыми искорками, всё отчётливее проступавшие в темноте.
«Опять», — отчаянно пронеслось в голове. Им никогда не рассказывали, что у даэвов есть таинственная сила — одним взглядом, голосом подчинять себе. Риана узнала это сама за годы, проведённые в плену. Большинству из них ей удавалось противостоять. До сих пор — кроме одного.
И вот ещё один даэв пробовал свою силу против неё.
Не получив ответа, зеленоглазый шагнул вперёд, открывая взгляду Рианы светлокожее, будто выточенное из мрамора лицо.
— Не знал, что валькирия умеют проливать кровь. Кто научил тебя?
«Мастер Инаро», — пронеслось в голове, но Риана заставила себя промолчать и плотнее сжать зубы. Даэвам нельзя доверять. С ними вообще нельзя вступать в диалог. Сказав лишь слово — ты уже проиграла.
— Покажи мне свои крылья. Они черны как ночь, ведь так?
Пришелец наклонил голову вбок. Риана смотрела, как рассыпаются по чёрному бархату камзола угольные пряди шелковистых волос. «Ты должна его убить», — напомнила она себе, — «Таков твой долг. И, может быть, Тот сдержит своё слово… и освободит. Позволит умереть».
Как не вовремя эта слабость. Впрочем… может, как раз — вовремя?
— Ты станешь мне служить?
Она не сразу поняла, что Цебитар задаёт ей вопрос.
— Я не служила и никогда не буду служить никому, кроме зиккурата Сизых Облаков, — голос хрипел, когда Риана произносила это вслух.
Маркус постоял за решёткой ещё недолго, развернулся и пошёл прочь.
Риана осталась одна. Закрыла глаза и, преодолев боль, попыталась провалиться в сон. Она лгала. Не смела сказать вслух о том, за что до самой смерти будет себя презирать.
«Ты служила даэву, жалкая тварь», — неумолимо настаивал голос внутри неё. — «Ты предала всё, чему присягала».
Золотые волосы, рассыпавшиеся по белым плечам, промелькнули у неё в голове.
«Будь проклята их красота. Будь прокляты они все».
Если бы валькирия верили в богов, Риана молилась бы своим, упрашивая простить за всё, что успела совершить. Но у валькирий были только храмы, в которых они поклонялись сами себе.
«Ты не заслуживаешь, чтобы кто-то тебя искал», — подумала она. — «Ты не заслуживаешь ни свободы, ни смерти. Мастер Инаро никогда не позволил бы тебе войти в храм, если бы знал, кем ты стала».
Маркус уже почти покинул Колизей, когда дорогу ему преградило тучное тело распорядителя арены.
— Многие были недовольны, патриций. Вы сорвали хорошее пари.
Маркус поморщился. Говорить с Луцио было ниже его достоинства, но иногда приходилось делать и это.
— Что вы хотите? Чтобы я вернул вам разницу?
— Нет-нет, патриций. Кто-то был недоволен, кто-то напротив… Когда люди увидели вас на арене, ставки на местах подпрыгнули.
Распорядитель понял, что ляпнул, и попятился назад. Маркус молча смотрел на толстяка.
— Луцио, — сказал он неожиданно, — что вы будете делать с этой гладиаторшей? Завтра снова выставите её на пари?
— Думаю, да. Что ещё я могу с ней делать?
— Вы видели её? Она едва может встать. Такой боец только подпортит вам репутацию.
— Она принесла мне немало денег, принесёт и ещё. Ну, отлежится немного.
— Я бы дал вам денег прямо сейчас.
— Сколько? — Луцио прищурился, будто принюхивался, пытаясь угадать, в каком кармане Маркус держит золото.
— Скажем… сотню. Она при смерти, — напомнил Маркус, заметив, что распорядитель теряет интерес. — Ну, хорошо… пятьсот.
— Патриций, знаете, сколько я на этой рабыне сделал за неделю?
Маркус качнул головой.
— Тридцать тысяч монет. Чистого золота, — сообщил Луцио. — И это до того, как люди поняли, на кого следует ставить. А теперь давайте подумаем. Рану можно прикрыть плащом. Стоит она всегда кое-как. За это её и любят. Такое, знаете ли, воплощение Вечной Империи. Усталость и вселенское безразличие. Так, о чём это я.