Он прошел мимо нее, спеша к Кейлеву, стоявшему возле драккара. Покосился на Убби, замершего рядом со стариком и жадно глазевшего на Рагнхильд.
Подумал — попадись она Убби и его людям в тот день, разделила бы судьбу своих сестер. Но ей повезло. А безумие того дня кончилось.
Хотя Рагнхильд, пожалуй, смогла бы выкрутиться даже тогда…
— Вот эту, — приказал Харальд Кейлеву, с ходу махнув рукой в сторону Кресив, — поселишь в покои рядом с моими. Обыщи все сундуки в Йорингарде. Самые дорогие платья — ей. Лучшие плащи — тоже ей… и чтобы еду этой бабе приносили только на серебряных тарелках. Как мне. Приставь к ней двух рабынь. Но не славянок. Чтобы не могли с ней болтать.
— Как скажешь, ярл, — Кейлев посмотрел в сторону красивой рабыни уже по-другому. Неужели ярл устал от своей светловолосой, пока его самого не было в Йорингарде? Или случилось что-то еще?
Вот и ладно, подумал Харальд, отступая от Кейлева. Пусть все смотрят на красавицу Кресив, каждый день гуляющую по двору в роскошной одежде — и видят, кого выбрал для себя ярл. Надо будет еще набрать золотых безделушек из казны Гудрема, и дарить их Кресив по одной.
Чтобы все понимали — вот его избранница. Он с ней щедр, и он ей открыто благоволит.
А девчонка пусть ходит в платье простой рабыни. Никакого золота — во всяком случае, пока он не покончит с Гудремом. К тому же она сама отказалась и от шелков, и от украшений…
И все это он теперь использует, чтобы отвлечь от нее внимание.
Конечно, болтать будут все равно, особенно рабыни. Возможно, даже те, кого он приставил к Добаве. Если, конечно, осмелятся. Но слова рабынь — одно, а блеск золота на плечах и высокой, налитой груди Кресив — совсем другое.
Главное, чтобы темноволосая выходила во двор в середине дня. Так, чтобы все ее видели. А Добава — или утром, или вечером. Но всегда в разное время.
Харальд довольно шевельнул бровями. По губам скользнула тень улыбки.
Маленя, со страхом смотревшая на подходившего ярла, задышала ровней. Вроде бы не сердится, даже чем-то доволен.
— Ты, — негромко бросил ей ярл Харальд, — иди за мной.
Он зашагал к главному дому, старуха заковыляла следом.
Дорожка, ведущая к воротам крепости, сейчас была пуста. Все, кто высыпал на берег встречать пришедший драккар, уже разошлись — или отсыпаться перед стражей, или поглазеть на Рагнхильд, идущую к женскому дому.
Так что Харальд, не боясь, что его услышат чужие уши, бросил через плечо:
— Знаешь, почему я тебя не убил, несмотря на твою болтливость? И почему велел привезти сюда?
Бабка Маленя, припомнив, что проговорилась Забаве о привычке ярла убивать своих баб, оступилась на камне. Сказала, заикаясь от страха:
— Не… не знаю, ярл.
Харальд остановился, развернулся, окинув взглядом фьорд. Тот лежал между скал широко раскинутым куском серо-голубого шелка. По небу бежали частые облака — быстро, торопливо.
Погода меняется, подумал он. К вечеру на море будет шторм. Возможно, Кейлев не сможет завтра уйти в Хааленсваге.
Старуха замерла на полушаге, согнувшись в поклоне.
Может, запретить ей учить Добаву языку, мелькнула у Харальда мысль. Чем меньше девчонка знает — тем меньше морщится. И тем меньше проявляет непослушание.
С другой стороны, может, если она начнет его понимать, ему удастся хоть что-то ей втолковать? Там, в Хааленсваге, когда он пригрозил, она вроде бы поняла. И даже на какое-то время присмирела.
А потом смотрела на него с жалостью… Харальд едва успел подавить вылезшую на лицо улыбку. Совершенно ненужную сейчас. Сказал строго:
— Ты мне нужна, чтобы девчонка уяснила — она должна меня слушаться. Постарайся втолковать ей это. Говори Добаве об этом с утра до вечера… и еще кое-что. Если она начнет спрашивать тебя о том, что случилось здесь в крепости, когда я ее захватил — ты ничего не знаешь. Был бой, но ты его не видела. Тебя привезли только сегодня, и ты ничего не слышала. А теперь пошли. Переведешь ей то, что я хочу сказать.
Он развернулся, зашагал к главному дому. Влетел в свою новую опочивальню, бросил рабыням, сидевшим по сундукам, как куры на насесте:
— Вон.
И за плечо втащил внутрь старуху. Задвинул засов.
Потом посмотрел на Добаву, сидевшую на кровати и мрачно глядевшую на него. В руках какие-то нитки — плетет что-то? Сама нашла себе занятие, это хорошо.
Все эти три дня, после того, как он поселил Добаву в своей новой опочивальне, Харальд с ней не спал. И не только потому, что хотел показать свое недовольство, но и потому, что в крепости осталось слишком мало народу.
А главное — не было Кейлева. Убби служил у него недавно, и Харальд, хоть и доверял бывшему ветерану Хрорика, но полагаться на него полностью пока остерегался.
Так что половину ночи он мотался по стенам, вставая перед рассветом. Спал урывками на драккаре — в покоях, за толстыми бревнами, тревогу можно и не расслышать. А над водой звук летит далеко.
К Добаве он забегал вечером, чтобы проведать — и выгнать рабынь на ночь. Еще чтобы проверить стражу, поставленную им у дверей опочивальни. В обед заходил взглянуть, как она…
И все.
Похоже, Добава так ничего и не уяснила — потому что смотрела на него так же хмуро, как смотрела все эти три дня.
— Переводи, — приказал Харальд, не глядя на старуху. — Скажи, Добава — в ваших краях мужа и господина встречают так же? Недовольным лицом и злым взглядом?
Он встал у изножья кровати, сгрузил на пол секиру, с которой в эти дни не расставался. Глянул сурово…
И получил в ответ почти такой же суровый взгляд.
— Она говорит, ты ей не муж, — всхлипнув, просипела старуха. — А только господин.
Разбаловал я ее, с сожалением подумал Харальд. А как быть? До сих пор помнилось, как она к краю скалы бежала…
И как он сам пришел к ней с сияющей мордой на лице.
Тут нужно давить так, чтобы не сломать, решил он. Чтобы не оказалось потом, что прийти уже не к кому.
— Господина, — угрожающе сказал он, — положено встречать даже ласковей, чем мужа. Теперь мы будем жить здесь. Тут, в этой крепости — где много народа и много глаз. Здесь будут следить за мной и за тобой. Добава… помнишь, я обещал тебя ударить, если снова не послушаешься? Помнишь? Отвечай.
Убивец бабий, думала Забава, слушая, как бабка Маленя сбивчиво пересказывает ей слова Харальда.
Сердце у нее гулко стучало. Бабы, которых к ней приставили, смотрели на нее испуганно, в ноги кланялись. И все время порывались то плечи растереть, то в новую одежду переодеть. Приносили какую-то воду с душистым запахом, обтирали — все с поклонами, с испуганными взглядами.
Но из опочивальни не выпускали. И на слова ее не отвечали.
Забава понимала, что страх этот не перед ней, а перед Харальдом. И одежда, что ей приносили, тоже от кого-то…
Похоже, он себя тут уже показал, думала она. Да так, что баб, к ней приставленных, от одного взгляда на него шатает.
Может, Харальд даже начал баб здесь убивать — но других. А ее пока бережет.
От этой мысли ей стало не страшно, но тоскливо.
— Ответь ты ему, девонька, — задыхаясь и пришептывая, попросила бабка Маленя. — Он ведь теперь не только там, где мы жили, хозяин — но и здесь, в этом городище. А оно не маленькое, я по нему уже прошлась. Разве можно, чтобы какая-то рабыня его не слушалась, да еще и не отвечала? Убьет ведь…
— Да он по любому меня убьет, — тоскливо сказала Забава. — Так и так. Днем раньше, днем позже.
Следом она поглядела на Харальда.
Тот стоял, держа одну руку на рукояти громадного топора, без которого в последнее время не появлялся. Смотрел на нее сверху вниз…
— Спроси у него, — велела вдруг Забава.
И, отложив поясок, который плела из ниток, найденных в одном из сундуков, встала. Быстро подошла к Харальду — в два стремительных шага.
— Что с бабами, которые тут жили, стало? А еще скажи — то, что он с их тел содрал, я носить не буду.
Договорив все это, Забава испугалась собственной храбрости — а может быть, неразумности? И застыла.
Харальд вдруг улыбнулся. Сказал что-то медленно.
— Бабы здешние все живы, — торопливо перевела бабка Маленя. — Все до одной. Просто он их держит сейчас взаперти, чтобы не попадались мужикам на глаза. Как и тебя, горемычную. Ты ведь тоже взаперти сидишь?
И неизвестно почему, но Забава ему поверила.
— А что до одежды — тебе сегодня же принесут ткань. Такую, к которой ты привыкла. Не хочешь чужой одежды — шей свою. И он спрашивает, что еще ты хочешь знать?
Где ты спал все эти дни, хотелось ей спросить.
Но на это, понятное дело, она не решилась.
— А место это, городище… — Забава запнулась.
Зачем только спрашиваю, подумалось вдруг ей. И так все ясно. Но она все-таки договорила:
— Он с боя взял? Сам налетел — и захватил? Зачем?
Харальд выслушал то, что сказала ему бабка Маленя. Глянул на Забаву насмешливо, проговорил что-то.
— Это место захватили еще до него, — бабка Маленя уже не задыхалась — может, потому, что успела отдышаться, а может, потому, что в голосе у ярла больше не звучала угроза. — Он его только отбил. А поскольку хозяина здешнего убили еще до него, как и людей хозяйских — хозяином здесь отныне будет он, ярл Харальд. Чтобы в этой округе стало тихо. И люди зажили спокойно под его рукой и защитой. Чтобы он сам не ждал отсюда нападения.
А раз так, растеряно подумала Забава, то и выходит, что она взъелась на него без дела. По глупости. И по дурному.
Ни за что, как тетка Наста на нее саму.
— Он опять спрашивает, — тихо проговорила бабка. — Помнишь ли ты, как он обещал ударить тебя за непослушание?
Провинилась, так отвечай, мелькнуло в уме у Забавы. Чтобы не судила человека не подумав, как ее саму всегда…
Она виновато глянула на Харальда, сейчас спокойно смотревшего на нее с высоты своего роста.
— Помню. Он в своем праве. Пусть наказывает.
И подошла еще ближе. Чуть повернула голову, подставляя щеку. Отвела взгляд…
Но он не ударил. Только что-то сказал — негромко, придушенно.
— Обещал вечером наказать, — перевела бабка Маленя. — А сейчас велел садиться за шитье. Ткани скоро принесут.
Харальд, подхватив свой топорище, уже выходил.
Пока Рагнхильд плыла по двору, жадные мужские взгляды чувствовала всем телом. И шла мягко, скромно глядя себе под ноги. Не позволяя себе ни лишнего жеста, ни лишнего взгляда.
Только захлопнув за собой дверь женского дома — за которой стоял теперь на страже один из викингов Харальда — она вскинула голову и выпрямилась. Крикнула:
— Ингеберг. Сигрид. Сестры.
Из маленьких опочивален, рядами идущих справа и слева, начали появляться женщины. Двигались они неловко, ноги переставляли так, что становилось ясно — каждую насиловали, и не по разу.
Сердце у Рагнхильд сжалось, но на лице не дрогнула и жилка. Тут были не только ее сестры, но и жены хирдманов ее отца. Их дочери…
Она дождалась, пока вокруг соберутся восемь ее сестер. Спросила, оглянувшись:
— А где Сиври и Грюдвелл?
Одна из сестер, ее любимица, Сигрид, тихо сказала:
— Они же самые маленькие были… Гудрем, когда ты сбежала, их зарубил. Сказал, что у него нет желания дожидаться, пока они вырастут, чтобы улечься на его ложе — а за твой побег и то, что ты сделала, кто-то должен заплатить.
Я тоже заплачу тебе, Гудрем, молча поклялась Рагнхильд. Когда-нибудь. И тебе, и всему твоему роду. Самой кровавой платой.
Потом, вздохнув, сказала:
— Как вы? Ингрид, тебя вроде бы не тронули? Шагаешь, смотрю, ровно.
— Ее и Трювви оставили для ярла Харальда, — сморщившись, доложила Сигрид. — Поскольку Гудрем так и не успел взять их к себе на ложе…
— Значит, вы девственницы? — Рагнхильд глянула на Трювви и Ингрид.
Две девственницы, это уже кое-что, мелькнула у нее мысль. К тому же их оставили для Харальда. Может, он все-таки женится на одной из дочек конунга? Это будет подобающий брак, учитывая, что девушка нетронутая…
Ингрид и Трювви молча кивнули.
Нет, Трювви Харальда не очарует, подумала Рагнхильд, присматриваясь к этим двум. А вот Ингрид может.
— Как вы сейчас живете? — спросила она. — Вас хорошо кормят?
Сигрид скуксилась еще больше.
— Не все ли равно, как и чем нас кормят. Все равно мы теперь рабыни…
— Не совсем, — объявила Рагнхильд. — Ярл… то есть теперь уже конунг Харальд, позволил отдать вас замуж. Или найти мужчин, которые возьмут вас как свободных наложниц. Потому теперь вы должны привести себя в порядок. Отлежаться, снова стать чистыми и красивыми дочерями конунга…
— Да как мы ими станем? — со всхлипом спросила Ингеберг. — Эти проклятые рабыни… они даже не заглядывают сюда теперь. Нам приходится самим выносить ведра с нечистотами. Ходить на кухню за едой. Сигрид попыталась призвать рабынь к порядку, она даже сходила в рабский дом. И знаешь, что ей ответили? Что им досталось не меньше нашего. И что теперь мы тоже рабыни, так что можем и сами заботиться о себе. Они же не просят нас вынести за ними ведро с нечистотами.
Рагнхильд прищурилась. Махнула рукой, обрывая жалобы и всхлипы сестер. Твердо сказала:
— Все они еще поплатятся за свою наглость. Я научу этих рабынь уважать свободных женщин. А пока — молчите. И радуйтесь тому, что есть. Вы живы, ваши лица не изуродованы, вам дают еду на кухне. Это уже кое-что. Пересмотрите свои сундуки. Спрячьте под тюфяки на кроватях свои самые красивые платья…
Как раз в этот момент и пришел Кейлев — потрошить их сундуки.
Дуреха, подумал Харальд, выходя из комнаты. И он еще раздумывал, учить ли ее языку. Конечно, учить. Если она с такой легкостью верит ему на слово…
С другой стороны, он, можно сказать, и не соврал. Просто не рассказал ей всю правду до конца. О том, что женщины в поместье едва ноги таскают после его хирда. И может, кто-то из них еще и умрет. Он, собственно, пока что не совался ни в женский дом, ни в рабский. Со временем за всем этим будет приглядывать Кейлев или кто-нибудь еще. А он здешним подолам не сторож…
Но больше всего Харальду понравилось то, что девчонка так и не спросила о морде, горевшей на его лице после штурма. Не хочет говорить о нем при старухе?
И пусть сам он об этом не беспокоился — знал, что рано или поздно той выболтают всю правду о штурме другие рабыни — но то, что Добава промолчала, не став расспрашивать его через чужого человека, было хорошо. Она не глупа. Научить бы еще девчонку побольше думать о себе, не замечая того, что замечать не положено — и не принято…
Харальд глянул на двух баб, поджидавших в коридоре. Указал кивком на дверь, за которой сидела Добава. Те рванулись вперед, столкнувшись в проеме.
Потом он повернулся к паре воинов, стороживших проход. Подумал — Кресив вот-вот приведут.
— Сейчас сюда придет моя женщина, — объявил Харальд.
И выждал, давая воинам возможность сначала ухмыльнуться, а потом стереть ухмылки с лиц. Указал рукой на дверь опочивальни у выхода.
— Скажете, я приказал поселить ее там. И помните — с головы моей бабы не должен упасть и волос. Наружу ее выпускать только раз в день, после обеда — но при этом охранять. Один из вас всегда должен находиться при ней. Двое — сторожат вход на хозяйскую половину. Во дворе к ней никого не подпускать. Ни баб, ни мужиков.
Он помолчал, давая парням время запомнить его слова. Пусть считают, что ярл бережет свою бабу от всего — даже от других баб…
Потом нахмурился, сказал строго:
— Все ясно? В ее опочивальню пускать только тех рабынь, что к ней приставят. Больше никого. Саму выпускать один раз в день, под вашим присмотром. Головами отвечаете. Дверь закрыть, засов снаружи задвинуть. И передайте это тем, кто вас сменит.
Сделано, подумал Харальд, выходя из главного дома. Воины будут меняться, рано или поздно через этот проход пройдет весь хирд.