А смотрит-то как, подумал Харальд, вскидывая повыше светильник. Спросил с насмешкой:
— Значит, ждешь, что я тебя вот-вот убью?
Она вдруг оттолкнулась от стенки, сделала крохотный шажок к краю сундука. Пошевелила губами сначала безмолвно, словно решаясь. Глянула на старуху, снова на него…
И наконец что-то сказала.
— Когда убьешь, тогда и убьешь, — со всхлипом перевела старуха. — Но мне, ей то есть, с тобой хорошо.
Что-то непонятное, темное захлестнуло вдруг Харальда. Он оскалился уже по-настоящему, рыкнул:
— А убивать начну, то же самое скажешь?
Старуха, с хрипом вдыхая воздух, перевела.
Забава застыла, потом неуверенно потянулась к нему рукой. Погладила его голову — от виска назад. Тонкие пальцы запутались в волосах, стянутых в косицы.
Замерла, глядя на него уже испуганно. С заминкой отдернула руку.
А Харальду вспомнилось все — как девчонка молча глотала обиды от сестры, но при этом в первую их ночь колотила его по щекам… на что ее сестра так и не решилась. К морю кидалась, но перед этим крышу в его доме разобрала.
Нельзя же так, подумал он.
Он привык все мерить меркой, прямой, как меч. И все люди, что его окружали, в эту мерку укладывались. Даже сестра самой Добавы была для него ясна и понятна.
А девчонка нет.
Битый щенок, подумал он наконец.
И успокоился, найдя хоть какое-то объяснение.
Битый щенок. Часть костей сломана, но хребет еще цел. И костяк растет, пытаясь вытянуть щенка в тот рост, который был положен ему от рождения.
А прожила бы еще несколько лет в семье своей сестры, мелькнула у него вдруг мысль, и стала бы в точности такой, как рабыня рядом. Несчастной, боящейся всего…
Интересно, какой бы она стала, доведись расти при родном отце и матери, в любви и заботе? Веселой и смешливой? Или молчаливой, гордой…
Хватит, приказал себе Харальд.
И протянул светильник старухе. Та молча приняла.
Он сдернул Добаву с сундука — намеренно резко, так, что она налетела на него всем телом, уткнувшись носом ему в грудь. Сказал, приобняв одной рукой, чтобы не выскользнула:
— Если тебе со мной хорошо, тогда веди себя как положено. Слушайся. Иди туда, куда я прикажу. Делай то, что я скажу. Поняла?
Он глянул на старуху, та быстро забормотала. Добава подняла к нему лицо. Кивнула, помедлив.
— Дальше. В двух днях пути от нас убили конунга, имевшего гораздо больше воинов, чем я. Его поместье захватили. Понимаешь, что стало с бабами, что там жили?
Бабка рядом заговорила с надрывом. Девчонка наконец опять глянула испуганно. Кивнула.
— У меня больше не будет воинов, чтобы охранять тебя. Поэтому сиди в поместье тихо. И мне не нравится, что ты боишься свою сестру. Охранять тебя я не могу — воины сейчас нужны для дозоров и охраны поместья. Присматривать за моими бабами они больше не будут. Если хочешь, завтра я прикажу выпороть твою сестру…
Девчонка, выслушав старуху, молча блеснула глазами. Потом решительно покачала головой. Сказала слово, которое Харальд знал и по-славянски:
— Нет.
Так и знал, что не захочет, мелькнула у него мысль.
— Тогда будет так, — с угрозой сказал Харальд. — Отпор ей дашь или ты — или мой кулак. Сейчас у меня нет времени, чтобы отвлекаться на бабские вопли в поместье. Реши это дело сама, или вмешаюсь я. Ты поняла?
Добава, помедлив, неуверенно кивнула.
— Теперь ты, — он оглянулся на старуху, замершую рядом со светильником в руке. — Раз уж она все знает — с завтрашнего дня начинай учить ее нашему языку. И побыстрей.
Старая рабыня закивала.
Харальд глубоко вздохнул. Девчонка прижималась к нему немного боком — но он чувствовал упругий холмик груди.
— Ступай, — буркнул он, в последний раз глянув на старуху. — Дальше я объяснюсь сам.
Когда та вышла, Харальд еще несколько мгновений смотрел на макушку, украшенную золотистыми искрами с той стороны, где до нее дотягивалось сияние светильника.
Если девка не берет с него за свой страх золотом, а говорит, что ей хорошо с ним… выходит, он ей все равно платит, чтобы не плакала. Только ласками.
Харальд шевельнул бровями. Платить ласками ему еще не приходилось. Тут поневоле задумаешься.
Поместье разгромили по соседству, думала Забава. Как же так? Выходит, война…
А людей, бабка Маленя сказала, там всех поубивали. И баб снасильничали. И деток малых порубили.
Она судорожно вздохнула и прижалась к груди Харальда, прикрытой рубахой из грубой шерсти. Осторожно прижалась — вдруг ему не понравится? Вон как недовольно сегодня с ней разговаривал.
От колкой ткани под щекой пахло мужским потом, солью и морем. Так стоять было хорошо и спокойно. Рука Харальда, переброшенная через ее плечо, держала крепко, согревая сквозь холодный шелк.
И даже то, что он бабий убивец, казалось уже не таким страшным — по сравнению с тем, что случилось в том поместье.
Как же так, думала Забава. Выходит, и сюда могут нагрянуть? А если Харальда тоже убьют?
Она, задохнувшись, вцепилась в его рубаху. Матушка-Мокошь, не муж он ей, да к тому же баб своих убивает — а сердце все равно болит…
Зато сегодня ударить пригрозил, мелькнула вдруг нехорошая мысль.
И хоть Забава понимала, что он в своем праве, что она его прилюдно ослушалась, а за такое даже дядька Кимрята на тетку Насту осерчал бы — но было обидно, что он даже не спросил, почему она так сделала. Почему не захотела идти в его покои…
Мысль эту Забава отогнала. Не до того сейчас — если и впрямь война.
Харальд-чужанин шевельнулся, убирая руку с ее спины. Она поспешно отступила в сторону — назад отступить мешал сундук.
И глянула на него виновато — может, он не сегодня-завтра в бой пойдет, под мечи и стрелы? А она свои мелкие обиды тетешкает.
Вон и тело у него все шрамами посеченное. Это сколько же ран было? И как он жив остался после такого?
Девчонка смотрела уже виновато, и Харальду это понравилось. Так лучше.
Глядишь, больше не будет своевольничать, да еще прямо во дворе, где любой может это увидеть.
Потому что если ярла не слушается даже его собственная рабыня — какой он, душу его в Хель, ярл? Сначала воины будут поглядывать удивленно, потом начнут посмеиваться за спиной…
И на смерть за него никто не пойдет. Так, побудут рядом, пока все хорошо и в походах удачлив. Но как только придется туго, начнут разбегаться. Чтобы не смеялись потом над ними в Нартвегре, что стояли насмерть за того, кого учат уму-разуму его собственные рабыни.
Харальд нахмурился, посмотрел на девчонку еще строже, чтобы покрепче запомнила урок. Бить ее, по правде говоря, не хотелось — все-таки красивая. Жалко такое лицо портить.
Добава вдруг задышала чаще и посмотрела на него странным взглядом. Потом потерла глаза, всхлипнула…
И Харальд с изумлением понял, что она смотрит на него с жалостью. Слезу при этом пуская.
Он стиснул челюсти так, что зубы клацнули. Подумал, темнея лицом под жалостливым взглядом своей рабыни — поболтали, и хватит. Вечер на дворе, день выдался пусть и не трудный, но тревожный. В баню, а потом спать.
Завтра, подумал Харальд мельком, может быть уже не до мытья. Вернутся те, кого он послал во Фрогсгард и Мейдехольм. И новости могут принести еще тревожнее, чем Снугги с Торвальдом.
Он двинулся к сундуку, где лежала чистая одежда. Взял смену для себя, потом, оглянувшись на Добаву, добавил еще одну рубаху. Содрал с кровати из-под мехового покрывала льняную холстину, сунул все это ей в руки…
А потом, сведя брови на переносице, кивком указал на дверь. И вышел первым, чутко прислушиваясь к тому, как мелко, почти неслышно, топочет следом за ним по камню Добава.
По двору за Харальдом-чужанином Забава почти бежала, втихомолку утирая слезы. Вокруг успело стемнеть, но у ворот поместья горел маленький костерок. Рядом, под темными стенами, что-то поблескивало. Копья Харальдовых ратников?
В бане на этот раз они только мылись. Забава, глянув на спину, по которой крест-накрест шли два толстых, в палец толщиной, красных рубца, содрогнулась.
И обратно шла, чувствуя себя еще виноватее, чем прежде. Чистая рубаха Харальда колола распаренную кожу — он прихватил для ней одежду из своих запасов, из грубой шерсти.
Но Забава под ней даже не ежилась. Ветер дул, льняная холстина, которую она накинула поверх рубахи, чтобы прикрыть голые ноги, хлестала по коленям…
Девчонка стала шелковой. Смотрела печальным взглядом, пока он раздевался в предбаннике. А едва зайдя в парилку, тут же зачерпнула воды в бадейку и поднесла ему.
Покивала, осторожно ставя рядом с ним на скамью — мойся, мол. Острые грудки в такт кивкам маняще дрогнули…
Харальд в ответ грозно глянул и качнул головой.
Добава оказалась понятливой. Тут же мышкой ускользнула в другой угол бани и больше не пыталась обихаживать его, как старую бабу.
Жаль, что старуха ушла, размышлял Харальд, возвращаясь в опочивальню. Спросить бы, с чего это девчонка вдруг так рассопливилась.
С другой стороны, слушается — да и ладно. Не время сейчас с девичьими слезами разбираться.
Он, нарочно задержавшись у порога, поглядел, как Добава, опять глянув жалостливо в его сторону, мелкими шажками дотопала до кровати. Сама, без понукания. Собрала быстро меховое покрывало, застелила обратно льняную холстину.
И замерла, снова уставившись на него с печалью. Он кивнул на кровать — девчонка, не снимая рубахи, бочком опустилась вниз. Со взглядом таким… и лицом жалостливым настолько…
Что Харальд, коротко хохотнув, пошел сгонять это выражение с ее лица.
Харальд-чужанин содрал с Забавы рубаху не сразу. Сначала рванул вверх, оставив на локтях — и толчком ладони запрокинул ее руки назад, за голову. Пальцем погрозил, чтобы не двигалась…
Сам тут же улегся сверху. Низко, так, что лицо его нависло над Забавиной грудью.
Целовал Харальд-чужанин жестко, с прикусом. Натертые колкой шерстью соски заливало от этого жаром, и Забава задыхалась. Жалость к нему ушла как-то сама собой — не до нее стало.
А он сверху еще и глазами сверкал — серебряными, ярче огонька, танцевавшего на конце светильника. От этого воздуха Забаве не хватало еще больше. Руки, не смея его ослушаться, она держала на подушке за головой, в складках колкой рубахи…
Ойкала, когда Харальд прикусывал соски жестче прежнего.
И тяжесть его тела на ее ногах была такой обжигающей, что снизу, под животом, все горело. Словно давило там — толчками, с током крови. А еще сжималось, билось что-то внутри…
Когда Харальд наконец скользнул вверх, вскинутой рукой стаскивая с Забавы рубаху до конца, она прогнулась. Сама не зная зачем. И жесткое навершие его мужского копья приняла с выдохом, настолько похожим на стон, что сама его тут же застыдилась.
Тяжелое дыхание Харальда морским прибоем билось ей в уши. И потолок опочивальни качался, и жаркие волны по телу шли накатом — все оттого, что внутри себя она чувствовала его. И с каждым тяжким толчком между ног чувствовала все сильней.
А щеки горели. Уже и не поймешь, от стыда или от чего другого…
Наступивший день был хмурым, и тучи ползли так низко, что почти касались скал над фьордом.
Харальд проснулся засветло. Прогулялся вдоль стены, проверил стражу. Сходил на псарню, с руки покормил черных кудлатых кобелей. Подумал — если новости из Фрогсгарда и Мейдехольма будут тревожными, псы, притравленные на волков еще прошлой зимой, могут пригодиться…
Он перекусил в общей зале, посматривая на воинов, сменившихся с ночной стражи и зашедших поесть. Тревоги в голосах и словах не было — только усталость от бессонной ночи. Потом кто-то припомнил, как жарко покрикивала рабыня, которую один из викингов, свободных от стражи, выманил ночью к коровнику. Все загоготали…
И ни осторожности в словах, ни опасливых взглядов в свою сторону Харальд не заметил. Добрый знак. Ему доверяют.
Он уже выходил из общей залы, раздумывая, а не сплавать ли к верфи, проведав по пути дозоры, ходившие на весельных лодках перед устьем фьорда, когда заметил метку дыма, лениво вставшую над скалами вдали.
И замер, всматриваясь в воздух над фьордом.
Мгновенье спустя с причала грянул вопль. Со стороны мужского дома, громыхая оружием, к спуску в скалах побежали свободные от стражи викинги. Харальд, мимо которого уже неслись те, кто только что сидел в общей зале, зашагал следом. Размашисто, торопливо…
Запыхавшийся Кейлев нагнал ярла у начала лестницы.
— Не спеши, — бросил Харальд ему через плечо. — Это не драккар, это лодка. Кто-то решил нас проведать…
Большая часть его воинов уже успела забраться на драккар — на тот случай, если ярл решит встретить гостей на воде. Где-то с десяток остались стоять на причале. Посторонились, когда Харальд прошагал мимо.
Он дошел до конца дощатого настила, замер в шаге от его края.
Приближавшаяся лодка оказалась крупной, на три пары весел. Но ветер дул со стороны фьорда — и суденышко ходко шло под парусом. Харальд разглядел на корме фигуру в красном плаще.
Нахмурился. Дорогой плащ на человеке, приплывшем в одиночку…
Кейлев, замерший у ярла за левым плечом, вдруг бросил:
— Баба.
Но Харальд и сам уже видел поток светлых волос, падавших на красный плащ. Кто-то из воинов восхищенно крикнул у него за спиной:
— Это же Рагнхильд Белая Лань. Ольвдансдоттир. Откуда она тут? Я-то думал, всех дочерей Ольвдана…
Возглас оборвался — кто-то наконец догадался ткнуть крикуну под ребро.
— Да, похожа на дочку убитого конунга, — хмуро согласился с говорившим Кейлев. — Не к добру это.
Харальд молчал, вглядываясь в подплывавшую лодку.
Рагнхильд собрала парус незадолго до причала — уверенными красивыми движениями. Встала на носу, пока лодка на остатках набранной скорости шла к сваям. Поглядела прямо в глаза Харальду…
И веревку, чтобы закрепить на причале, бросила прямо в него.
Харальд поймал, не отводя от нее взгляда. Потом выкинул руку вбок, разжал пальцы. Кейлев, стоявший сзади, подхватил конец, дернул, закрепил на резном столбе, торчавшем из угла настила.
Борт лодки стукнул о сваи. Рагнхильд Белая Лань стояла на носу лодки, вскинув голову. Смотрела на него и надменно, и беззащитно — все вместе, как умеют только женщины.
Потом громко сказала:
— Приветствую тебя, ярл Харальд. Я Рагнхильд Ольвдансдоттир, дочь конунга, убитого Гудремом Кровавой Секирой. Позволь сказать тебе то, что услышали мои уши в Йорингарде. Потом я уйду. Разреши ступить на свою землю, потому что вести, которые я принесла, тебе лучше узнать наедине.
Харальд молчал, рассматривая ее.
Ему доводилось слышать о красоте Белой Лани Рагнхильд. Все похвалы, что ей воздавались, оказались правдой. Высокая, белокожая, с глазами цвета неба в солнечный день. Волосы, отливающие снегом. Безупречные скулы, прямой точеный нос, крылья надломленных посередине бровей…
И губы, красоту которых воспевали скальды во всех тингах Нартвегра. Алые, как рассветное зарево перед грозовым днем.
— Приветствую тебя, Ольвдансдоттир, — ответил наконец Харальд. — Будь моей гостьей, если того желаешь.
Он шагнул к краю помоста, нагнулся, опершись одной рукой о колено, а вторую протянув вниз. Рагнхильд вцепилась в его ладонь обеими руками. Харальд рывком выдернул ее на помост, развернулся, больше не глядя на гостью.
Тихо сказал, проходя мимо Кейлева:
— Угощение в общий зал. Но не сразу.
Он взобрался по лестнице, слыша за спиной не только шаги Рагнхильд, но и шепотки воинов. И едва шагнул на дорожку, ведущую к главному дому, наткнулся взглядом на Добаву, бежавшую к кухне. Старуха-славянка ковыляла за ней следом, не хватало только брехливого щенка…
Девчонка на ходу улыбнулась ему — тихо, мимолетно. И застыла, увидев идущую следом за ним Белую Лань.