— Простите, Дмитрий Петрович, — смущенно, но решительно заговорила эта сероглазая стерва. — Но тут конкурс проводится для юных исполнителей. Всего триста долларов надо для участия, — лепетала она, сжимая руки, с надеждой и страхом вглядываясь в побагровевшее лицо.
— Что? Триста долларов? На какой-то гребаный конкурс? Пошла отсюда, белобрысая крыса.
Злобно зыркнув на захлопнувшуюся вслед убегающей девочки дверь, он покачал лысой головой.
"Надо же — триста долларов".
Да он давал такую сумму своей любовнице — да и то, раз в неделю, на "карманные расходы".
Поражаясь такой наивной глупости, мужчина снова углубился в бумаги.
* * *
Лиза почувствовала, как сдавливает грудь — дыханье сперло от подступивших рыданий и горечи — никогда, никогда ее не выпустят отсюда.
Она ощущала себя зачарованной принцессой в плену у огнедышащего дракона. Какой смысл быть принцессой, если красота твоя гниет в черном замке, где живут только мерзкие крысы и дракон?
И снова возникло жуткое ощущение удушья — словно она тонет в холодной черной воде…
Но неожиданно в голове вспыхнула еще одна дурацкая идея — и Лиза ухватилась за нее, словно утопающий за ветку.
Быстро спустившись в столовую, позавтракав чем придется, она взглядом быстро нашла компанию "оторв".
Главной среди них была Леся — худая, уродливая, но чрезвычайно наглая малолетка. В свои неполные тринадцать та с одинаковым равнодушием как показывала всем, так и давала использовать потасканные половые органы.
Она была похожа на вороватую, бесстыдную цыганку — костлявая, похожая на скелет лошади, криво ухмыляющаяся сгнившими черными зубами.
Две ее "подкаблучницы", Инга и Саша, были чуток посимпатичнее, но все равно казались сбежавшими с бойни заморенными коровами.
Худые, вонючие, в ярких, "попугайских" тряпках, с кучей пластиковых украшений. И всегда раскрашенные — клоун бы позавидовал.
Вспомнив об их настойчивых приглашениях, Лиза сама подошла к ним в коридоре.
— Если я с вами пойду, я смогу заработать триста долларов? — холодно поинтересовалась она, глядя куда-то в сторону, между ними.
— Да без проблем, — отозвалась крайней удивленная Леся. — Можешь и больше, но сто долларов наши.
Лиза кивнула. В другое время ее бы вывернуло от подобной компании, но желание вырваться из затхлого болота затмевало все другие чувства.
* * *
Петр Илюшин обожал нарушать законы и придумывать правила собственных игр.
По правде говоря, ему было скучно.
Его жена уже лет пять как организовала собственную фирму — и дела шли довольно успешно. Фирма раскрутилась, появились иностранные филиалы.
Впрочем, сам Петя даже и не знал, чем жена занимается. Ему это было параллельно. Он никогда не работал: сперва его содержала мать, а потом — жена.
Еще с детства Петя осознал ценность своего пола. Мама осталась одна и постоянно скулила, восклицая, как плохо в доме без мужчины. С возрастом он стал для нее этим самым "мужским символом" женского благополучия.
Жену же он выбрал по образу и подобию матери. Елена была некрасивой — и очень хотела замуж. Взял он ее "старой девой", чем несказанно осчастливил. Окрыленная "иконой в образе мужа", женщина начала пахать еще усерднее. Ей так хотелось, чтобы муж был всем доволен и, не дай Бог, не ушел.
Сперва появилась фирма — причем он не внес ни копейки — она продала трехкомнатную квартирку в центре, доставшуюся ей от бабушки.
Затем в их квартире наконец-то был проведен модный евроремонт под руководством нанятого дизайнера.
Потом — машина. Сначала ему, а потом уже и жене.
Петя стал щеголять в модных, "с иголочки", костюмах, разъезжать на иномарке с тонированными стеклами. Кушал хорошо, много. Пил только американский виски, лучший грузинский коньяк, а если и водку, то от лучших производителей.
По старинке он любил запонки, но теперь носил золотые, с жемчугом.
Одеколоном поливал себя так, что от него шарахались даже бомжи, но зато слетались мухи.
Неподалеку от дома, на остановке, где он когда-то ждал троллейбус, а теперь вальяжно проезжал мимо на машине, Петя однажды приметил трех довольно уродливых девочек. Проследив за ними от скуки, Петр сообразил, что они явно торгую собой. Коротенькие юбки, небрежно положенная одна нога на другую — и тоненькие трусики не могут скрыть "мех" между ногами.
Впрочем, ноги были в царапинах, синяках, худые, как кривые палки.
Отвращения не было — лишь любопытство и смутное желание. К тому же, девчонки не вызывали опасения, как взрослые, распутные стервы. Которые и шантажировать его могли.
А Петя не собирался терять столь выгодную жену, благодаря которой они стали богатыми. И время от времени ездили в "Турции и Египты", куда она его одного все-таки не пускала.
"Ревнует" — с гордостью думал он, чувствуя собственную значимость.
И рисковать своим состоянием он не собирался. Конечно, были короткие интрижки с вполне красивыми шлюшками, но его бесило, что эти твари еще и хотели от него денег. Правда, некоторым, поглупее, хватало прокатиться в "крутой тачке" и ужина в ресторане.
Петя давно уже мечтал о чем-то "погорячее". В эротических кошмарах ему чудился Таиланд, где "все можно", и молоденькие девочки покорны и безумно-дешевы.
Понаблюдав за юными шлюшками на остановке, Петя ощутил новые возможности.
Таиланд сам приперся к нему в гости. Прямо с доставкой на дом.
* * *
Несколько дней подряд Петя возбужденно приглядывался — несмотря на развязные позы, дырявые трусы и отсутствие лифчиков под облегающими топами, малявки его не очень вдохновляли.
Уж слишком жалкими они выглядели. А еще и грязными. Он готов был поклясться, что от них воняет, как от тухлого мяса.
Почти разочарованно Петр выезжал из-за поворота, собираясь объехать остановку, чтобы таки съездить в центр и подцепить кого-то получше, как его нога сама собой резко нажала на тормоз.
Хорошо хоть не врезался никуда.
Он не мог поверить своим глазам: рядом с отвратительными нищими шлюхами сидела классическая красавица. И не старше тринадцати. Молочно-белая кожа, правильные, тонкие черты, белоснежные и густые волосы.
Изящная, тоненькая фигурка с безупречной талией и длинными ногами.
Несмотря на тот же вульгарный наряд: коротенькая юбочка, топик, облепляющий маленькую грудь, — она не выглядела проституткой. И даже почти не была накрашена: серебристый блеск на губах, тушь, чуть подчеркнувшая ресницы — и все.
И сидела она плотно сдвинув ноги, отстранено глядя вдаль.
Она ему напомнила американскую куклу "Барби", которую глупая владелица почему-то одела в тряпки собственного изготовления.
Мужчина ощутил нестерпимый зуд в паху.
И подъехал прямо к остановке, где никого, кроме этой мелюзги, не было.
— Эй, ты, белобрысая, иди сюда, — позвал он, опустив стекло и яростно махая рукой.
По-другому он и не знал, как ней обратиться.
Девчушка выглядела, как ожившая гитлеровская мечта об арийской расе… Но ведь она же явно торговала собой.
Дернув плечом, девочка резко встала и подошла к нему, пронзив ярким взором льдистых глаз.
— Садись в машину, — велел он.
Девчонка упрямо покачала головой, угрюмо глядя на него: — В машину не полезу, вы меня в лес завезете и убьете. И вообще, мне нужно триста долларов — у вас они вообще есть?
Ошалевший от подобной наглости, но находящийся под властью чувственного гипноза, мужчина кивнул и вытащил из барсетки пачку долларов.
Две подкравшиеся сзади девочки завистливо уставились на зеленые бумажки.
— А вы чего приперлись, кыш отсюда, — крикнул он. Те, ворча, отступили.
— Хорошо, не хочешь в машину, пошли туда, — он указал на маленькое здание, возле которого стояли огромные мусорки.
Она кивнула.
Поставив машину возле какого-то дома — и на сигнализацию — он кивнул ей на стенку непонятного здания, отгороженного высокими каштанами и кустами от дороги.
Дождавшись, пока она подойдет к нему, он быстро расстегнулся, словно собирался ссать возле стены.
— Возьми, возьми в рот, — приказал он срывающимся от возбуждения голосом.
Кивнув, она медленно присела на корточки, неуверенно охватила ладонью его багровый, распространяющий странный, неприятный запах возбуждения, влажный орган. Осторожно взяла его в рот, брезгливо морщась, словно живого краба.
Схватив ее за волосы, мужчина начал заталкивать свой член в маленький ротик…
Облив ее личико спермой, Петя благодушно протянул ей чистый, накрахмаленный платок.
Она быстро и брезгливо, с явным отвращением, вытерлась. В глазах же по-прежнему был холод — сама Арктика.
Глядя, как она вытирается, он снова возбудился, помянув недобрым словом долгие отсутствия жены на работе.
— Давай, снимай трусики, — он начал задирать ее юбку.
— Нет, я не хочу, — упрямо и зло отвечала она, бешено отбиваясь.
— Это мамочке своей будешь рассказывать, чего ты не хочешь, — он всунул руку ей между ног и попытался затолкать палец во влагалище.
Не помня себя, Лиза схватила его за волосы, как совсем недавно он ее — и от всей души шарахнула об стенку. Еще и еще раз.
Перед глазами плясали цветные пятна, застилавшие видимость, но главным было избавиться от наглой руки в трусах…
Глядя на распростертое на земле тело с лужицей крови возле расколотой, словно орех, головы, она ощутила, как колотится сердце. Но постепенно на нее снизошло ледяное, отстраненное равнодушие.
Она села на корточки и ухватила барсетку. Расстегнула, вытащила все деньги, пересчитала. Там оказалось 500 долларов.
Триста она спрятала в карман, а двести сжала в руке, которая была в крови.
Возвратившись к поджидавшим ее уже в приюте "подружкам" — те на всякий случай сбежали, — она спокойно отдала им двести долларов. По дороге Лиза нашла лужу, вымыла окровавленную руку, поправила одежду и направилась ко Дворцу пионеров, где регистрировали новых участников конкурса "Молодая надежда". Там она вручила деньги, поклялась, что директор их приюта согласен на ее участие — Лиза знала, что ему все равно — и заполнила анкету.
ГЛАВА 2.
Лиза могла жить только этим конкурсом. Она считала минуты и дни до его начала.
Зоя Вадимовна, заразившись ее энтузиазмом, даже где-то раздобыла вполне приличное платье и туфельки, правда, на размер больше — но ведь можно было напихать туда ваты.
В классной комнате, где стоял старый, исцарапанный, слегка расстроенный рояль, и стопкой высились желтоватые, пыльные ноты, они часто оставались одни, так как другие дети заниматься не хотели и не любили. Тем более — музыкой.
Лиза с мечтательным видом музицировала, ее руки легко и уверенно порхали над клавишами, словно аристократически-белые бабочки. Непокорные густые волосы были уложены в толстую косу, скрепленную не цветной, веселой ленточкой, а черной резинкой.
Сухощавая, похожая на вяленую рыбу женщина в дешевеньком костюмчике цвета старой горчицы и "дулькой" жиденьких волос, с упоением смотрела на, как она считала, живого ангела.
Ей нравилась музыка, рожденная пальцами девочки: мелодия была агрессивно-жестокой, иногда медленной и плавной, словно дикий зверь, набирающий скоростью, чтобы накинуться на свою жертву, сожрать ее. Нет, в этой музыке совсем не было женственной мягкости и возвышенности. Эта музыка разрывала душу — и в этом была ее прелесть. Сыгранные мелодии заставляли заглянуть в свою собственную душу, в самые черные ее глубины, где затаился ад.
Иногда Зоя признавалась себе, что боится заглядывать в серые, иногда кажущиеся брильянтовыми, глаза своей подопечной. Она слышала, что серые глаза не могут скрыть ни единого чувства, ни одной мысли, в них все можно разглядеть, как на дне прозрачного горного, ледяного ручья.
В этих же глазах была чаще всего космическая пустота, от которой стыло сердце в груди.
Зоя никак не могла привыкнуть к этим ледяным, бесчувственным глазам на таком прекрасном, идеальном, словно произведение искусства, лице.
Иногда ей даже смутно хотелось взять девочку к себе, усадить за собственное пианино, — и услышать, как звуки неведомой музыки наполняют ее одинокую гостинку.
Оживляя ее. Но она бы никогда не осмелилась на такой решительный поступок. Да и свыклась со своим давным-давно продуманным бытом. А детки — это всегда проблемы. А тут эти проблемы взяло на себя государство, которое, конечно, никому и никогда не сможет стать родной матерью, но вот мачехой — да. Грубой, злой, жестокой, равнодушной.
Поэтому Зоя любила навещать своего ангела в приюте, преподавать ей музыку и языки, наслаждаясь необыкновенной сообразительностью и отличной памятью этой милой девочки.
Женщина никак не могла взять в толк, почему такая красавица, умница, очень воспитанная и интеллигентная девочка, до сих пор не удочерена.
Ведь и она сама время от времени довольно сильно хотела забрать девчушку. Подслушав разговоры нянек и других учителей в столовой, во время обеда, она все поняла.
Лизу все ненавидели — от детей до обслуживающего персонала.
"Эта подзаборная сучка строит из себя принцессу" — злобно высказалась уродливая нянька Римма. "Забыла, небось, что ее под наши двери подкинули? И никто ни разу не поинтересовался ее судьбой"
"Ага, ходит тут, носик задирает" — покивала толстая няня Вика.
"Ничего, как выкинут на улицу в шестнадцать лет, так и поймет, почем фунт лиха, — злобно ощерилась еще одна няня. — Сразу забудет свои царские замашки. В свое время таких расстреливали. Ишь, интеллигентка выискалась"
И Зоя с ужасом осознала, что те достоинства, перед которыми она сама преклонялась, являлись для других той самой пресловутой красной тряпкой для многочисленного стада местных заморенных быков.
От мысли, что девочку специально лишают немногочисленных шансов на удочерение (а их на самом деле было слишком мало), ей стало плохо. И даже появилась желание побороться за талантливую девочку, собственную вымечтанную протеже. Но от решительных действий ее остановила собственная, глубоко укоренившаяся робость, происходящая в первую очередь от крайней нищеты и приличного воспитания.
Мама строго наказывала, чтобы она была умнее — и всегда помалкивала. Зоя неукоснительно следовала этому правилу и старалась избегать житейских бурь.
"Не вижу, не слышу, ничего никому не скажу" — девиз трех мартышек ей вполне подходил.
Правда, и особенной пользы от этого совета не было. Вокруг, куда не плюнь, все наглые, жестокие, те, кто умел расталкивать других локтями, а потом и топтать ногами — пробивались, получая блага жизни в изысканном, гламурном ассортименте.
Она же сама сидела в своей плохо обустроенной и совсем даже не уютной заднице. Мужа не было — она являлась классическим, почти книжным примером старой девы.
Втайне она часто ненавидела саму себя за трусость и пассивность. И безумно радовалась, что драгоценная Лиза наконец-то получила ШАНС.
Глядя, как настойчиво та репетирует, с какой тщательностью снова и снова переписывает свои композиции, постоянно выписывая ноты в нотной тетради, — женщина даже не сомневалась, что Лиза этим шансом воспользуется.
У девочки даже откуда-то появилась кое-какая косметика, хотя Зоя старалась не думать, откуда. И новость, что ее "ледяная принцесса" стала общаться с местными, широко известными на весь приют "оторвами", ее тоже не порадовала.
Но почему-то даже спросить, а не то, чтобы устроить разнос, женщина не могла, почему-то побаиваясь свою протеже, как всех, в ком чувствовала внутреннюю силу, отсутствующую у нее.
* * *
Лиза же чувствовала себя окрыленной, и постоянно боялась, что ей крылья обломают. Как уже случалось неоднократно. Например, когда приходила очередная приличная семейная пара, желающая забрать ребенка, желательно — девочку. Ее тогда куда-то спроваживали, чуть ли не в вонючем туалете запирали. Либо говорили про нее разные гадости. Что она чуть ли не СПИДом больна. Или что она — сумасшедшая и развалит квартиру благодетелей по винтику. Или попытается их убить.