— Так в чём подвох? — продолжаю не понимать. — Мы же не сделали ничего предосудительного. Наоборот, спасаем человека. Тьфу три раза, да ещё же ничего и не закончено…
— Хороший руководитель, Саня, начинает готовиться к сложной ситуации до того, как она настанет, — назидательно поднимает в воздух указательный палец Котлинский. — А будет как минимум шквал интереса от тех, кому не повезло с диагнозом, как и Анне. Так, сегодня у нас понедельник… По плану — собрание отделения, где я вам отчитываюсь по количеству принятых на патронаж. И объявляю финансовые планы. Саня, а иди-ка ты сюда.
Сажусь за приставной «Т»-образный стол сбоку и Котлинский передает мне один за другим три листка из принтера:
— Первый лист — список принятых на сегодня на патронаж по беременности. Количество, номер, сумма взноса. По первой или по второй программе. Второй лист — движение денег. Сколько денег зашло, на сколько это месяцев, какие суммы помесячно к выплате в итоге. Третий лист — список каждого участника процесса. Находи там себя.
— Так, нашёл… Вижу цифру. Эквивалент шестисот долларов. — добросовестно докладываю Котлинскому.
— Это то, что КЛИНИКА предлагает тебе сейчас. Забегая вперёд: Саня, это очень неплохая зарплата для врача в городе. Тем более, ты у нас… — Котлинский три раза свистит сквозь узко сжатые губа. — Но вот теперь начинается самое главное.
— По деньгам претензий не имею. Даже наоборот, знаю, что это более чем достойно, — сразу открещиваюсь от негатива, — у меня же Лена врач. Я периодически с ней дежурю в неотложке. Ну, как дежурю… Сижу в ординаторской по ночам… Вижу, как они работают и с чем сталкиваются. Если говорить об окладной части, шестисот долларов, мне кажется, даже Стеклов там не имеет.
— Приятно говорить с умным человеком, — кивает Котлинский. — Стеклов там даже пятисот не имеет, не то что шестисот. А работа и ответственность — не приведи Господь. Ну да ты и сам видел. Но речь не об этом. Я сейчас вижу, что использовать тебя на патронаже для беременных — это садить из гаубицы по воробьям. Если не хуже. С беременными мы и без тебя, худо-бедно, как-то всю жизнь справляемся. Под «мы» я сейчас имею ввиду медицину, а не КЛИНИКУ, — уточняет Котлинский. — А вот если мы положительно завершим эксперимент по этой опухоли, это действительно будет прорыв. Не имеющий ни аналогов в мире. Ни иных шансов для онкобольных. Вот теперь я не знаю, что делать.
— Тогда давайте откровенно. — решаю, что уж Котлинскому теперь можно выложить всю правду. Тем более, я за последние сутки очень многое обдумал, сопоставил и сделал нужные выводы. — Игорь Витальевич, я, когда начинал бодаться с опухолью, имел только желание. Правда, очень сильное. Потом я вычислил «рабочую методику», если можно так выразиться. Опираясь на свои личные возможности, которые не поддаются тиражированию. Потом теоретически вычисленное обоснование методики я доработал практикой. Теперь мы с вами не только предполагаем, а ещё и умеем практически делать так, чтоб иммунная система организма начинала «видеть» раковые клетки.
Котлинский устраивается в кресле поудобнее, отодвигая от себя бумаги, и внимательно слушает меня.
— Вначале я не видел и не чувствовал. Сейчас, хоть до конца ещё далеко, но я уверенно говорю: иммунитет организма на клеточном уровне «видит» эту опухоль. Ну, когда я её «подсвечиваю». И иммунитет пациента — тренируемая на клеточном уровне величина. Анну мы, скорее всего, вытащим. Я это не буду говорит ей, но вам скажу: помните, Сергей Владимирович говорил, что у неё процентов двадцать шансов по статистике?
Котлинский кивает.
— Вот сейчас я лично даю девяносто. По той картине, которую каждый день наблюдаю с девяти до двенадцати лично. Десять процентов оставляем на отсутствие опыта. Хотя, организм — очень точная и логичная система. С очень предсказуемыми результатами задействования тех или иных процессов или органов.
Котлинский снова кивает и откидывается назад ещё сильнее:
— Вот теперь нам с тобой надо решить, что будем делать с потоком таких, как Анна. В то, что поток неизбежен, можешь поверить моему опыту и логике.
— Верю безоговорочно. Но я бы разделил вопрос на две части.
— Какие же? — удивлённо поднимает бровь Котлинский.
— Первая, я лечу. Если вы не возражаете, это не обсуждается. Давайте помогать если не всем, то хотя бы кому сможем. Если другие методы бессильны. Второе: сортировка больных. Я от неё отказываюсь. Мне шестнадцать, лично я сортировать больных не захочу и не смогу. Мою производительность вы знаете. Давайте, решать, кого ко мне направить, будете вы?
— Об этом не подумал, — качает головой влево-вправо Котлинский. — Я думал, раз есть разные типы опухолей, ты сам будешь выбирать, с чем работать.
— Если конкретно опухоли — думаю, справлюсь со всеми. Не важно, как она образовалась. Важно, чтоб иммунная система её распознала. А мне всё равно, какую цель «подсвечивать», — делюсь мыслями. — Ну и, если с кем-то не справлюсь, лично я это увижу в течение недели. Всегда есть возможность попытаться помочь кому-то другому, если с конкретным пациентом мои усилия окажутся бессмысленными.
— Сортировать, значит, мне? — почему-то хмурит брови Котлинский.
— Я потеряю в качестве и скорости лечения. Если начну лично кому-то отказывать, — честно признаюсь. — А справиться даже с пятью такими, как Анна, одновременно я не смогу. Мне кажется, нам логично браться только за тех, от кого отказалась либо вот-вот откажется официальная медицина.
— Да я сам об этом подумал. Если кому-то онкодиспансер даёт восемьдесят процентов шансов, если этот человек не настроен на наши «новаторские методы», то зачем его тащить насильно. Такой, впрочем, и не придёт, — прикидывает вслух Котлинский. — К нам как раз ломанутся такие, как Анна. Эххх…
— А если так. — Меня осеняет мысль, которую могу оценить только я сам; Котлинский не чувствует того, что чувствую я. — Допустим, пять больных. Таких, как Анна. Одному достаточно сорок минут в день со мной для «разворота процесса вспять». Да, если мы потратим на него три часа в сутки, он вылечится за шесть недель. Но для того, чтоб он не умер и выздоравливал, скажем, полгода, достаточно сорока минут. Второй пациент — пусть час двадцать…
— Индивидуальный график по каждому пациенту? Минимальная по времени, достаточная для ремиссии поддерживающая терапия? — резко выпрямляется в кресле, подвигаясь к столу, Котлинский?
— Ну, да… если я вас правильно понял.
— Хм… Это лучше, чем ничего. Если больных несколько, я согласен, что лучше не дать умереть всем. Но лечит дольше. Чем половину вытащить со скоростью звука, а остальных потерять… Принимается. — Котлинский хлопает ладонями по столу. — Как проект решения, годится. Тем более, как ты говоришь, давайте, цинично говоря, вначале ещё доживём до этого момента. Пардон за тавтологию. И Саня, вопрос финансов…
— Меня вполне устраивает эта цифра, — быстро киваю на три листа, которые он мне дал в самом начале.
— Меня не устраивает. Давай так. Я пока не знаю, как мы вообще официально оформим это «подвижничество». Но я, в отличие от тебя, с высоты опыта знаю правило: у уникального специалиста должны быть уникальные условия. Не сочти за корявый комплимент, это не он. Это моя оценка онкопрактики в НОВОЙ КЛИНИКЕ, как руководителя.
— Не понял, о чем Вы сейчас.
— Не перебивай. Давай так. Пиши, сколько ты в неделю зарабатываешь на мойке.
Делаю как он просит и подвигаю лист к нему.
— Это максимум или минимум? — спрашивает Котлинский, бросив быстрый взгляд на цифру.
— Это нынешнее средневзвешенное. По состоянию на сегодня.
— Вроде бы, ты же там больше зарабатывал?
— Больше зарабатывал, когда сам руками работал, — пожимаю плечами. — Сейчас взял двух сотрудников, восемьдесят процентом уходит им. Мне, как стороннему наблюдателю, остаётся двадцать. Вернее, как контролёру и руководителю, — поправляюсь.
— Саня, я прошу тебя сегодня же рассчитаться с мойкой. — серьезно говорит Котлинский, глядя мне в глаза. — Если хочешь, сумму за следующие двадцать недель я тебе выдам наличными прямо сегодня. Либо переведу на тот счёт, на который скажешь.
— Объясните, пожалуйста? — недоумеваю я.
— Если у нас есть шанс вылечить хотя бы пятерых в год с третьей стадией, как Анна, эти деньги не стоят того, чтоб микроскопом забивать гвозди, — кивает на сумму моих доходов на мойке Котлинский. — Ты же, по факту, продаёшь своё время? Вот давай это время у тебя куплю я. Авансом, чтоб тебе было спокойнее. А ты, вместо мойки, лучше ходи сюда вечером. И хоть одного пациента веди дополнительно.
— Дайте подумать секунду…
— Не дам. — Так же серьезно говорит Котлинский, так же глядя мне в глаза. — Тут не о чем думать. Без тебя на мойке справятся?
— Уже да. Процентов на девяносто.
— А если вообще не справятся, что будет? — продолжает задавать смешные вопросы Котлинский.
— Машины грязными останутся.
— А сказать тебе, что будет, если мы вылечим на трёх человек в полгода меньше, чем могли бы? — смотрит мне в глаза Котлинский. — Ты уверен, что это сопоставимые величины? Грязная машина с одной стороны — и неоказание помощи только потому, что ты на мойке?
— В таком разрезе не думал. — честно сознаюсь Котлинскому. — Как-то привык, что забочусь о себе сам. Что риски нужно сводит к минимуму. Любые авансы — это риски. Но правы вы, я не спорю…
— Хорошо, давай как бизнесмены. Напиши на листке, сколько за неделю у тебя потенциальных рисков на мойке. Учти, что можете испортить салон, что зальёте водой систему, ещё что-то такое. Да я сам со своим эскалэйдом попадал, — отвечает он на мою вопросительно поднятую бровь. — потому в курсе, что риски тоже есть!
Дисциплинированно пишу цифру, немного подумав.
— Нет, мне давать не нужно. — отказывается смотреть в цифру Котлинский. — Сам смотри. Теперь приложи свой недельный заработок. Он уже записан. Оцени стоимость риска на мойке. А теперь зачеркни риск и оставь только доход. Повторюсь, это — компенсация от клиники за твоё время, чтоб на работу ты ходил только сюда.
— Так, конечно, привлекательнее. — не могу спорить с очевидным.
— И чтоб не осталось недоговорок. Саша, специалист, который хотя бы одну онкологию в жизни вылечил успешно, без работы не останется. В нашем мире точно. Никогда и нигде. Даже если в НОВОЙ КЛИНИКЕ, тьфу-тьфу… не буду продолжать… Даже с финансовой точки зрения тебе лучше у меня практиковаться убирать эти опухоли. Особенно если мы возьмём не недельную перспективу, а хотя бы полугодовую.
— Мне нужно время передать дела на мойке.
— Без проблем. Никто не гонит. Тем более, до ожидаемого мной шквала, ещё нужно как минимум долечить Анну.
Я заметил, что природная скорость моих мыслительных процессов почему-то здесь периодически снижается. Возможно, какая-то разница в метаболизме. Сейчас был именно такой момент.
Когда я понял, что банально «торможу» в разговоре, я сконцентрировался и «досчитал» очевидную ситуацию до конца. С той скоростью, с какой надо.
Потому, окончательная оценка ситуации и окончательный ответ много времени не заняли.
Проблема в том, что я сам не чувствую, когда начинаю «тормозить». Надо обдумать, что с этим делать и как бороться.
Глава 22
Анна, оказывается, всё время нашего разговора сидит в приёмной и ждёт, пока мы закончим. Неудобно, не знал.
Сегодня Котлинский никуда не уходит. Когда мы с Анной начинаем работать, он старательно наблюдает за нами обоими из своего кресла, потом начинает писать какие-то вопросы на бумаге и дает их прочесть мне. Видимо, чтоб я ответил.
К сожалению, его почерк таков, что я не могу не то что ответить, а даже просто прочесть ни слова из его каракулей. Вместо «шифрования», предлагаю общаться шёпотом.
В конечном итоге, он выясняет, что именно я «вижу», что и как мы делаем, какова роль иголок, и потом спрашивает:
— Саня, а вот эти иголки китайские… Ты уверен, что это резонаторы?
— Если точно, камертоны и резонаторы одновременно. Да, уверен.
Следующий его вопрос ставит меня в тупик:
— Если китайцы создали такую сложную систему, не обсуждаю эффективность, просто констатирую… Может, и у них есть кто-то, кто, как и ты, умеет «тренировать иммунитет»?
— Всё может быть. Мне откуда знать? — шепчу Котлинскому. — Пекинский Университет Китайской медицины в русской версии сайта ничего не объясняет толком. В английской — как в русской. А по-китайски я не силён. Другие аналогичные заведения, если и есть, мною в сети не обнаружены.
— Понял, «будем искать», — явно пародируя кого-то, что-то лихорадочно строчит в телефоне Котлинский. — Ладно, мне всё ясно я пошёл.
…
Ровно в двенадцать ноль одну мой телефон начинает нервно вибрировать в кармане. Поскольку с Анной мы уже закончили, отвечаю, не глядя на экран:
— Да.
— Мелкий, ты всё?
— Да.
— Тогда быстро спустись, я на стоянке. Это срочно.
Предлагаю Анне одеться и выйти самостоятельно, а сам, как есть, прямо в халате бегу вниз. Внизу оказывается, что ничего страшного не случилось и что мне нужно срочно подписать какую-то бумажку. Лена отвозит меня в какую-то нотариальную контору, почему-то не в ближайшую, где я ставлю автограф. Потом она забрасывает меня домой.
— Мелкий, можем быстро поесть? Что угодно, лишь бы домашнее? Ела последний раз вчера, — кричит Лена из комнаты, где вижу, как она меняет джинсы и футболку на деловой костюм.
— Кальмар? — так же громко спрашиваю в ответ. — Ничего другого быстро не сделать!
— Давай!
Через десять минут, когда Лена на скорость ест на кухне, спрашиваю, как мне кажется, аккуратно:
— А зачем тебе сейчас переодеваться?
— Мне сейчас в суд. Надо выглядеть солидно. Если приеду в резаных джинсах, судья может решить, что его или её не уважают. А наш юрист говорит, важны все мелочи. И вообще, Мелкий, не каркай под руку. Выходит так, что именно сейчас всё и будет решаться…
— Лен, а зачем ты бельё сменила? — надеюсь, мой вопрос звучит вообще никак эмоционально не окрашено.
Лена поднимает глаза от тарелки, удивлённо смотрит на меня, потом всматривается во что-то внимательнее и через две секунды расплывается в улыбке:
— Ва-а-а-аа-ха-ха! Железный Шурик ревнует! И-и-и-ихи-хи-хи-хи… Шурик, могу успокоить. Хочешь — погнали со мной. Только костюм надень. Можешь меня блюсти, хе-хе… А почему меняю бельё, я тебе письменно отчитаюсь. Вышлю на ватсапп пояснения и отчёт, там будет время, когда уйти нельзя, а делать нечего. Ты ж моя радость, чмок, — Лена искренне веселится ещё с минуту.
А что я такого сказал?
Лена уезжает, а я собираюсь на плавание.
В бассейне упаковываю телефон в специальный герметичный чехол, купленный по дороге, и прошу Смолякова звать меня в случае звонков.
— Блин, да ты совсем крутой? — ворчит Смоляков, пряча, тем не менее, телефон в карман. — Ладно, посекретарю. И Саш, на будущее. Если для твоего регулярного посещения нужно, чтоб у тебя был доступ к телефону, ты только скажи. Я тебе сам буду секретарить, лишь бы ты ходил регулярно. Только скажи, тебя на все звонки из воды с дистанций вытаскивать? Или только на определённые номера?
Сегодня из срочного у меня может быть только Лена, что и сообщаю Смолякову:
— Виктор Александрович, вот только от этого контакта может быть что-то срочное и важное. Пожалуйста, зовите меня, если звонки, и читайте все сообщения. Извините за наглость, но если срочное сообщение — тоже зовите.
Смоляков только пожимает плечами:
— Да вообще не вопрос. Ты только тренируйся…
За всё время тренировки, Лена не звонит ни разу. Результаты и сегодня неплохие. Смоляков по концовке говорит:
— Боюсь сглазить, но у тебя всё совсем не так плохо, как я думал. Что надо, чтоб ты не пропускал?
— Виктор Александрович, не от меня зависит. Не могу всего рассказать, но есть обстоятельства… Если вопрос будет как сегодня — чтоб я на связи был — с вашего разрешения, воспользуюсь вашим предложением. И буду телефон отдавать вам.
После этого Смоляков, явно смущаясь, передаёт мне телефон: