— Я больше с ним не сплю, — пробурчала ошарашенная Маша, не зная, что ответить на проповедь.
— Да уж понял, — Сергей снисходительно улыбнулся. — Не стала бы любовница состоятельного мужика ютиться в коммуналке, да и он не позволил бы болеть в одиночестве, без врачебной помощи, а тем более — в компании постороннего мужика. Только не пойму, как он тебя бросил? — он мазнул взглядом по лицу Маши. — Я бы под расстрелом не отказался… — последнее он прошептал, но она всё равно услышала.
— Я его бросила, — возмутилась Маша.
— Сама?
— А кто ещё? — Маша вспыхнула. — Что в нём такого, что и бросить его нельзя?! Взяла и бросила, — обиженно пропыхтела девушка. Игорь, конечно, хорош собой, состоятелен, состоит из сплошных барских достоинств, снизошедших до холопки Машки Шульгиной, но и Машка не в статусе крепостной крестьянки, а значит, слово своё сказать может, хотя бы попытаться.
— Сильна ты, Машенька Константиновна, — уголок рта Сергея пополз вверх. — Спи, воительница, — он коротко поцеловал в губы, Маша не успела углубить поцелуй, как губы отстранились.
Но самым важным плюсом для Маши стало иррациональное чувство уверенности в Сергее, поселившееся в ней после инцидента прошедшей ночью. Маша проснулась от сильно позыва, она выпила на ночь много морса, результат не заставил себя ждать. Подхватилась, не останавливаясь на поиски очков, и рванула в уже знакомом направлении.
Квартира, которую снимал Сергей, была небольшая, около тридцати метров, одна комната, коридорчик, совмещённый санузел — явно сделанный в бывшей комнатушке, там даже было окно, заложенное наполовину кирпичом, сверху свисали плотные жалюзи, — и кухня с видом на дерево и газон-клумбу во дворе-колодце, Сергей сказал, соседка-пенсионерка сажает там цветы. Квартирка эта некогда была частью огромной коммунальной квартиры.
Каким-то образом хозяевам удалось отделить часть квартиры, сделав чёрный ход основным входом в квартиру, приткнув санузел и кухню. Получилась симпатичная, небольшая, нетипичная квартира в старом доме Васильевского острова. Одним словом, всё было компактно, и заблудиться там, даже с закрытыми глазами, было невозможно. Три шага — кухня, три шага — комната, до входной двери пять шагов.
Маша бы не заблудилась, просто, выходя из уборной, она вдруг вспомнила, что без очков. Именно вспомнила, потому что объективного дискомфорта она не чувствовала. Всё рядом, всё видно, пусть не чётко, но то, что стол — это стол, а не трамвай — понятно. Нужно было сделать четыре шага вперёд, она окажется в дверном проёме, прямо — стол, рядом — раскладушка, вдоль стены мебельная горка из полок и встроенного комода с взгромождённым на него телевизором, два шкафа. Диван — справа, сразу у проёма, значит, несколько шажочков, и она у цели.
Легко сказать, а Маша застыла, смотря невидящим взглядом вперёд. Очертания мебели, стен, рисунок на обоях — всё расплывалось. Машу парализовал страх. Как она будет справляться, когда зрение ухудшится? Что она будет делать, если ослепнет? Когда ослепнет? Ладони похолодели, спина покрылась испариной, она стояла посредине чужой микроскопической прихожей, как в центре бескрайней вселенной и терялась, терялась, терялась, рассыпалась в собственном страхе и ничего не могла с ним сделать, даже закричать в ужасе, только крепко держаться на ногах, которые упорно подкашивались от страха.
Она видела, что подошёл Сергей, и даже разглядела, что глаза в темноте у него вовсе не ярко-голубые, футболка и пижамные штаны мятые, а волосы взлохмаченные.
— Маша? — голос прозвучал глухо, встревоженно, как сквозь заслон воды. — Ты видишь меня?
— Нет, кажется, — совсем неуверенно пробормотала в ответ Маша, она хотела попросить очки, хотела выбраться из этого вязкого состояния ужаса, хотела закричать: «Сделай что-нибудь, хоть что!» и не могла даже пошевелить губами.
Сергей обошёл Машу, встал со спины, почему-то Маша чувствовала каждый его шаг, каждое движение воздуха, она ощущала кожей колебания микрочастиц вокруг себя, как в фантастическом фильме.
— Закрой глаза, — зачем-то сказал Сергей, он стоял за спиной, Маша точно могла сказать на каком расстоянии, до миллиметра, до количества молекул воздуха между ними. — Закрой, — звук она не слышала, она его ощутила шестым чувством, седьмым, десятым?..
— Закрыла.
— Крепко закрой, — Маша зажмурилась. — А теперь иди.
— Я боюсь, — отрывисто пискнула Маша и вздрогнула от горячего, опаляющего дыхания у уха.
— Держу тебя, иди, — а ведь он не держал вовсе, он только стоял рядом, сзади, не обхватывал за плечи, не придерживал за талию, даже не прислонялся. — Держу, — повторил голос, и Маша сделала шаг вперёд, почему-то поняв, что Сергей держит.
Как? Она бы не ответила. Держит. Словно его большие тёплые руки с длинными ладонями, такие мужские и надёжные, обхватили воздух вокруг Маши, зафиксировали его. И Маша теперь не упадёт вопреки всем законам физики, она не упадёт. Первые шажки были робкие, малюсенькие, страх всё ещё парализовывал, не давал дышать, не то что уверенно идти, но Маша продвигалась вперёд миллиметровыми шажками и чувствовала — её держат. Не прикасаясь, удерживают и упасть не дадут. Потом шаги становились уверенней, а последний и вовсе был расслабленным, даже спокойным.
Те пять шагов станут самыми длинными в жизни Маши, самыми тяжёлыми, невыносимыми, но она сделала их, и только сев на диван, открыла глаза, поняв, что по щекам катятся слёзы. Она долго проплакала, а потом так же долго целовалась, кажется, немного сойдя с ума от желания и бьющейся в висках эйфории.
Сергей тогда ушёл на раскладушку, сославшись на «нестабильное эмоциональное состоянии» Маши, а она была настолько нестабильна, что не обиделась, а потом сбегала на кухню, попила чаю, когда Сергей сделал вид, что уснул. И только вернувшись обратно, уставившись на небольшую тумбочку рядом с диваном, она поняла, что ходила без очков, и ей не было отчаянно страшно, всего лишь неудобно. Завернувшись в одеяло, Маша сладко засопела. Оставался ещё один выходной.
16
Он проснулся раньше будильника на два часа, спать не хотелось совсем. Покосился в сторону Маши, откуда слышалось равномерное сопение, и уставился в окно. Март, уже март, а за окном снега навалило больше, чем в феврале и январе вместе взятых. Для Питера не аномальная погода, дождь в декабре, снег в апреле, жара в мае и снова снег в июне — всё в пределах нормы. Как и привязанность к Маше, свалившаяся на Сергея острой, мальчишеской влюблённостью — нормально для молодого организма, уставшего переживать болезненный разрыв.
Сергей посмотрел на спящую девушку, тусклый ночник давал увидеть румяные во сне щёки. Маша всегда просыпалась с румянцем в пол-лица, поначалу Сергей думал — от температуры, но последние два дня болящая не температурила, а румянцем во сне светила.
И что теперь делать с этой «нормальной влюблённостью»? Сергей оглядел внимательно маленькую, сопевшую в подушку девушку, завёрнутую в одеяло, как гусеничка, только одна лодыжка торчит, демонстрирую розовую пятку и ярко-синий лак на ногтях.
Что делать? Любить до потери пульса. Как же её не любить? Вот такую: сопящую, порой смешно похрапывающую, капризничающую как маленький ребёнок, плачущую от головной боли, пытающуюся прикрыть ладонями попу. Чистый детский сад, честное слово. Как не любить странную особенность Маши, как бы холодно ей не было, как бы она не куталась в сто одёжек, на грани сна она всё равно стащит с себя носки и пижамные штаны, а потом выставит ногу из-под одеяла. Пальцы того и гляди посинеют, но носок с возмущением отбрасывается, а одеяло скидывается. Всей Маше холодно, а одной ноге — жарко.
Как не любить упрямство, с которым Маша стремилась внести лепту в их нехитрый быт, игнорируя плохое самочувствие. Как не любить всю её, целиком, от тех самых посиневших пальцев на ногах до вихрастого затылка, принимающего человеческий вид только после укладки. От алых, как наливные яблоки, щёк до гордо вышагивающей из ванной худенькой фигурки в футболке и трусах с улыбающейся мордой Чеширского кота на попе.
Разве можно не любить её губы, отзывчивые, сладкие, манящие своей робостью, а потом выбивающие дух откровенностью, откликом, желанием, жадностью? Всё, что остаётся — любить здесь, сейчас и навсегда.
Маша завозилась, дыхание сбилось, Сергей закрыл глаза и слушал тихое копошение, потом шлепки ступней по полу — снова проигнорировала тапочки, — журчание воды в ванной комнате, топтание на кухне. Хотел встать, увидеть расширенные глаза, метнувшийся взгляд к своим голым ногам и вспыхнувшее личико, но остановил сам себя — не стоит лишний раз смущать девушку, она и без того места себе не находит, беспокоится, что причинила беспокойство его царской заднице.
А какое же это беспокойство? Одно удовольствие видеть у себя Машеньку, пусть и в мятой, бесформенной пижаме или смешных трусах. Где только нашла такие? Были у Маши и красивые комплекты белья, кружевные, фривольные, от одного у Сергея дух перехватило, но ажур он оставил в комоде, в комнате Маши, когда ходил за необходимыми вещами. Какое-то время он сомневался, чужой дом, чужие вещи, а они с Машей так мало знакомы… Но видя неудобства девушки, согласился выполнить её просьбу, не отпускать же мелкую в её коммуналку, ей и до уборной дойти проблема, свалилась бы с каким-нибудь осложнением, не дай бог на глаза. Сергей мало что знал о диагнозах Маши, из прочитанного в интернете понял — Кнопке сильно не повезло, и рисковать не стоит, не благородное это дело, в Машином случае.
Жилище может многое рассказать о человеке, со съёмным сложней, но всё-таки личные вещи всё равно подсказали Сергею о Машиной нехитрой жизни и увлечениях. Ровно лежавшие на столе раскраски-прописи учеников, с выведенными красной ручкой похвалами. Стопочка наклеек с принцессами, машинками и мультяшными героями, детские рисунки в отдельной папке, тут же, на столе.
Своих учеников Маша явно любила, она не перегорела, не озлобилась, несмотря на трудности труда молодого педагога в школе. Сергей знал о них не понаслышке, при том, что ему, как мужчине, директор школы, кровно заинтересованный в преподавателе физкультуры, делал поблажки. Маше же вряд ли кто-то помогал, свалили отчётности, обязанности, дополнительные часы, и она справлялась, радела за своих учеников, как сам Сергей за гавриков. Смешные они, наивные, лопоухие в самом широком смысле этого слова. Раз за разом заставляющие увидеть мир по-новому, удивляться ему, радоваться.
Поразили Сергея вышитые крестиком картины. Полотна тонкой, методичной работы. С Машиными глазками — практически героический труд. Сколько же дней и ночей нужно провести над одной салфеткой, а у Маши были едва ли не панно.
Видел Сергей вышивку и на блузках, футболках, джинсах — пришлось перетрясти вещи в поисках нужного. Похоже, Маша была бережливой, давала новую жизнь ношенным вещам. И в целом всё жилище, нехитрый скарб, косметички, ровно расставленные баночки с кремом, духи в коробочках, шкатулочка с нехитрыми украшениями, аромосаше среди белья, кружки, отмытые до блеска, выставленные дном вверх на салфетке, стратегический запас шоколадок и печенья в специально отведённой коробке — всё было пропитано той самой, пресловутой «женской рукой», тем, что так нравилось Сергею. Домашний уют, который создать под силу только женщине.
Маша тихонечко пробралась в комнату, скользнула под одеяло, закопалась, изображая гусеницу, тяжело вздохнула. Сергей почувствовал на себе взгляд, полежал совсем немного недвижимо, потом заворочался и потянулся, косясь в сторону дивана.
— Ой, — шёпотом пискнул Маша, до встречи с этой крошкой Сергей не знал, что шёпотом можно пищать. — Я разбудила тебя? Прости, пожалуйста.
— Ничего страшного, — он перевернулся на бок, упёрся на локоть и стал разглядывать Машу. Умылась, безуспешно попыталась уложить волосы, футболку сменила на такую же безразмерную. — Я давно не сплю.
— Да?
— Угу. Уже и чай попил.
— И правда, чайник на кухне горячий… Тебе на работу сегодня.
— А тебе к врачу, — Маша всё-таки взяла больничный, не могло быть и речи, чтобы после праздников выйти на работу. — Во сколько приём, кстати?
— В пять. Собираемся?
— Куда? — Сергей не понял вопроса.
— Ты на работу, а я домой, — Маша вздохнула.
— Мне пока рано собираться, полтора часа точно есть, — прикинул время, покосившись на телефон. — А тебе зачем домой? — он искренне удивился, даже привстал.
— Ну… Ты на работу, я… — Маша близоруко прищурилась, смотря на Сергея, выпроставшегося из-под одеяла и подошедшего к дивану. Интересно, Кнопка перестала паниковать, когда оказывалась без очков, с оправой на носу ей было явно комфортней, но и без она могла выскочить на кухню или добежать в ванную.
— Оставайся, — Сергей сел рядом, пододвинув «гусеничку». — Оставлю ключи, к пяти соберёшься, закроешь дверь.
— А ключи?
— Я вечером заберу, или ты принесёшь, — Сергей выразительно повёл бровями. Маша не менее выразительно покраснела.
— Неудобно, — выдохнула она и приоткрыла рот, всё той же буквой «О», пухлые губки складывались идеальной, самой соблазнительной «О» на свете.
— Четыре дня здесь жила, а сейчас стало неудобно? — Сергей улыбнулся и приблизился к смущённому личику.
От Маши пахло шампунем с вечера, кремом, немного гелем для душа, цветами и шоколадом. Умопомрачительный аромат, сносивший выдержку, здравый смысл, опоясывающий нестерпимым желанием, требованием тела. Стало ясно, как божий день — он хочет чувствовать этот аромат каждый день своей жизни, встречать им утро и провожать вечер. — Переезжай жить ко мне, — прошептал Сергей, скользя губами по шее, останавливаясь в яремной ямке, чувствуя быстрый, захлёбывающий пульс.
— Ты торопишься, — Маша нахмурилась, смотря на Сергея, что-то ища в его лице, когда он посмотрел на неё в упор.
— Я едва не опоздал на половину жизни. Давай вторую проведём вдвоём? С пятницы и начнём.
— Сегодня вторник.
— С прошлой пятницы, — Сергея пробила дрожь, он был серьёзен как никогда, в то же время, простреливающее желание не давало говорить и мыслить чётко. Он хотел Машу в своей жизни, хотел на своём диване, просто хотел, остро, жадно, жгуче.
— А как же конфетно-букетный период? — как понарошку, проговорила Маша, кажется, больше её занимали губы напротив, чем ответ на вопрос.
— Клянусь носить тебе букеты и кормить конфетами. Будем ходить в кино, хочешь, съездим в Финку на HIM или на балет, как ты относишься к балету? — Серёге было всё равно, если Маша любит балет, он его тоже полюбит, хотя бы научится делать вид, что парни в трико — это интересно.
— Не очень, — признала Маша, запустив пятерню в волосы Сергея, потянув на себя.
— А опера? Любишь оперу? Мазепа, например.
— У меня нет слуха, — с улыбкой, тихонечко ответила Маша. — Я и к оперетте не очень. А вот фильмы Марвел люблю. Дэдпул, ум-м-м-м.
— Мне ревновать? — Сергей нырнул под одеяло, ладонь скользнула по гладкому бедру вверх, не дойдя совсем немного до края белья, опустилась вниз, огладила коленку, приподнимая и сгибая её.
Вопрос остался без ответа, Сергей прижался губами, вдыхая запах шоколада, слизывая его кончиком языка, встречая юркий язычок мягким поглаживанием. Как же ему нравилось целовать Машу, смаковать её вкус, запах, мягкость податливых губ, он сходил с ума от колотящегося, сжатого, как пружина, желания, граничащего с похотью, но целовал неспешно, дурея от откровенного ответа.
Они так и не переступили эту самую черту, сначала было не до этого, а единственный, долгий, умопомрачительный поцелуй пришлось прервать, Маша была явно не в себе, не хотелось ещё раз пользоваться её беззащитностью и растерянностью.
В паху немилосердно давило, болезненно простреливало, не железный же он, в конце концов. Если с самого начала о сексе думать было кощунством, то последний день мысль свербела безостановочно, превращая Сергея в похотливый клубок нервов.
Он скользнул под одеяло, укрыв себя им, прижимая Машу к себе, чувствуя, насколько она худенькая, маленькая, при этом чудовищно женственная. Грудью он чувствовал небольшие холмики грудей, под рукой — упругие ягодицы и гладкие округлые бёдра, а другой — тонкую талию и дрожь женского тела, желанного, совершенного для него. Губами ощущал горячее дыхание и сладость шоколада, цветов, любви.