— Но сперва надо пробраться к генералу Пулю, — напомнил Берзинь. — Военная поддержка все-таки важнее подкупа…
После их ухода Локкарт немедленно послал своего помощника Хикса за сотрудниками других иностранных посольств, которые выразили свою готовность помочь англичанам в случае переворота.
— Найдешь французов на запасных путях Ярославского вокзала, — сказал Локкарт. — Они поселились прямо в поезде; надеются не сегодня, так завтра отправиться домой.
(Из книги Р. Локкарта «Воспоминания британского агента».)
Москва, 17 августа 1918 года
— Мы поможем вам добиться независимости Латвии, — Роберт Брюс говорил торжественно, почти патетически. Красные командиры внимали ему. — Мы поможем вам в праведной борьбе с большевиками. Наконец, мы поддержим вас денежными средствами.
— Я бы рекомендовал, — тонким голосом вставил консул Гренар, — создать для начала национальный латышский комитет.
— И наконец, — не слишком довольный вмешательством француза, Локкарт нахмурился, — вот удостоверения, с которыми вы отправитесь в расположение британских войск для переговоров с генералом Пулем…
«Британская миссия в Москве. 17 августа 1918 года. Всем британским военным властям в России. Предьявитель сего поручик Ян Буйкис, латышский стрелок, направляется с важным поручением от Британской штаб-квартиры в России. Обеспечивайте ему свободный проезд и оказывайте всемерное содействие. Р. Локкарт. Британский представитель в Москве».
— Да, с такой охранной грамотой можно перейти линию фронта, — удовлетворенно заметил Бер-зинь, получивший такой же документ на имя капитана Крыппа Кранкаля.
— А деньги когда же? — Буйкис-Шмидхен продолжал играть роль человека, который интересуется в основном материальными ценностями. — И на подкуп… И на дорогу туда и обратно…
— Деньги получите от меня, — подал голос Реллинский, который на протяжении всей беседы, как бы скучая, молча сидел в углу. — И в дальнейшем вы будете держать связь со мной. Господин Локкарт слишком занят. А я человек свободный и в настоящий момент постоянно нахожусь в Москве. Встречаться будем на конспиративной квартире…
Он протянул Берзиню визитную карточку с адресом: Цветной бульвар, 8. Эдуард заметил, что рука Георгия дрожит. Он знал почему.
В этот день в Петрограде умерла Татьяна Филипповна, жена Реллинского.
1979 год Москва, пункт приема вторсырья № 398/2
После происшествия в квартире Эдика Вики не было ровно неделю. Она не приходила, да и у Бодягина не было особого желания ее видеть. Клиенты тоже не досаждали, и он коротал время за чтением все тех же тетрадок со шпионскими мемуарами. Скорее всего, этот чувак страдал раздвоением личности. Или работал в органах и записывал показания разных людей. А потом, как тот палач из анекдота, таскал халтурку дом. А может, и в самом деле, как Мата Хари, был двойным агентом и снабжал данными все разведки сразу. Только при чем тут англичанин, который помер в первую мировую?
Бодягин и сам не думал, что так увлечется. Он залез в энциклопедию, но почерпнутых оттуда знаний о Рейли было явно недостаточно для того, чтобы идентифицировать его с Розенблюмом или Реллинским. Противоречия и неувязки сильно раздражали и никак не хотели складываться в общую картину. Одно только Эдик знал наверняка: как всегда, здесь не обошлось без КГБ… точнее, ОГПУ. Да чекисты, собственно, сами этого не скрывали. Наоборот, гордились, что спровоцировали «заговор Локкарта». Бедный Рейли вообще тут не пришей кобыле хвост. Небось в гробу перевернулся, когда узнал, что гэ-бэшник Реллинский присвоил себе его фамилию. А Розенблюм при чем?
«…Надел новый костюм и отправился на Красную площадь, — продолжал читать Бодягин. — Чудесное весеннее утро. Люди нарядные, радостные… На трибуне товарищ Сталин, лихие кавалеристы товарищи Ворошилов и Буденный…»
— Можно? — отвлек его знакомый голос.
В дверях стояла Вика с двумя связками старых газет.
— А, это ты… — Эдик неохотно поднялся и отложил «Блокъ-ноть».
Он молча взял у нее из рук макулатуру и погрузил на весы. Так же молча отсчитал мелочь и звякнул медяками об стол.
— Извини меня, пожалуйста, — тихо сказала Вика, не притрагиваясь к копейкам.
— За что? — Бодягин пожал плечами.
— Я поступила очень некрасиво, — девушка готова была расплакаться. — Но, честное слово, это совсем не то, что ты подумал…
— А что же тогда?
— Меня интересовало, — после недолгого колебания призналась Вика, — женат ли ты…
— Ну, и тебе полегчало? Да, я был женат…
— Почему ты не сказал мне об этом?
— Я что, должен отчитываться? И какое это имеет значение?
— Для меня имеет… Мне казалось, мы должны доверять друг другу… между нами не может быть тайн…
— И поэтому ты шарила у меня по карманам? Лучше бы спросила.
— Я больше не буду! — всхлипнула Вика. — Честное слово!
Бодягину стало жалко ее. Он подошел и прижал Вику к себе.
— Ну, не надо… Ладно… Я уже простил…
— Не обижаешься? — сквозь слезы пролепетала девушка.
— Все уже, не обижаюсь, — успокоил ее Эдик.
Они лежали обнявшись на узкой медицинской кушетке, которую Бодягин месяц назад приволок из поликлиники, где работала мать. Списанная мебель не раз служила им ложем. Но сегодня впервые Эдик почувствовал, какая кушетка неудобная. И вообще день выдался пасмурным и серым.
Глава 4
ВСЕ ДЛЯ КОНСПИРАЦИИ
Москва, 18 августа 1918 года
Возлюбленная, а по совместительству и личный секретарь Локкарта Мура что-то тихонько напевала, прибираясь в спальне.
— Наши планы рухнули, — шепотом, чтобы не волновать ее зря, сказал Роберт Брюс. — Я узнал от германского посла, что большевики уже три месяца, если не больше, знают шифр, которым я пользовался, посылая телеграммы в Лондон… Представляете? Все до одного — и Чичерин, и Троцкий, и Ленин, и главный их чекист Дзержинский — все в курсе наших дел.
— Ерунда! — небрежно бросил Рейли. — Если они до сих пор ничего не предприняли, вам не о чем беспокоиться.
— Это еще не все… Я получил сведения, что на помощь с севера нам нечего рассчитывать. В Архангельск из Мурманска пришла всего лишь тысяча двести пехотинцев… О каком походе на Москву может идти речь? Даже если допустить, что латыши повернут оружие против Советов… Генерал Пуль попадет в ловушку, из которой не выберется! Что такое тысяча с небольшим человек против Красной Армии?
— М-да, — задумчиво произнес Георгий Васильевич. — Новости, конечно, неутешительные. Военные действия, следовательно, отпадают… Но сидеть сложа руки мы не станем! Сдаваться рано, Брюс, положение отнюдь не безвыходное!
— Тише, Сидней, тише, — Локкарт покосился на спальню. — Давайте пока переждем. Заляжем на дно, а через несколько дней ситуация прояснится…
— Через несколько дней? — Реллинский раскатисто захохотал. Он знал, что перед его напором англичанин не устоит. — Предлагаю другой план. На 28 августа назначено заседание Совнаркома. Преданные нам латыши, вместо того чтобы охранять господ большевичков, захватывают всю их головку… Устраиваем показательный суд… Советских главарей под конвоем отправляем в Архангельск… Нет, это рискованно, они могут сговориться с конвойными… Решено! Ленина, Троцкого, Свердлова и компанию немедленно расстреливаем… А что? Мировая общественность на нашей стороне! И советский режим рассыплется, как карточный домик…
— Звучит убедительно, — Локкарт неуверенно улыбнулся. — Но… уж слишком попахивает авантюрой. Надо бы обсудить ваш план при более широком круге участников. Давайте позовем Хикса… А еще лучше — французов… Лавернь и Гренар отличаются эдаким, знаете ли, галльским здравым смыслом…
— Мы попусту потеряем драгоценное время, — с досадой сказал Реллинский. — Учтите, если они откажутся, я проведу всю операцию сам. Дайте мне два миллиона рублей — и латышские части принесут нам власть в России на блюдечке…
Роберт Брюс не стал спорить, и деньги перекочевали к Рейли.
— На эту сумму, — Георгий Васильевич взвесил на ладони толстую пачку купюр, — можно не только захватить Кремль, занять Госбанк, телеграф, телефон и прочие учреждения, но и купить всю территорию, которую еще удерживают большевики…
— Вы слишком верите в подкуп, — возразил Локкарт. — Существуют ведь и люди идеи…
— Что такое идея? Воздух, пшик… А человек любит то, что можно подержать в руках, на что можно купить картошку, крупу, сало. Вы, вероятно, не предполагаете даже, что за стенами вашего дома люди пухнут с голоду и мрут, как мухи… Для них получить одну такую бумажку, к которой вы относитесь столь пренебрежительно, равносильно сохранению жизни…
— Наверно, вы правы, — вяло отозвался Локкарт, — и Россию знаете не в пример мне… Но я что-то не верю, будто в наше время политику можно вершить путем дворцовых переворотов…
Из «БЛОКЪ-НОТА» неизвестного
«Весь мир — театр, а все люди, живущие в нем, мужчины и женщины, — суть актеры». Эти шекспировские слова я не раз припоминал, разыгрывая роль своего антипода. Никогда не знал, что могу так притворяться. Порой я уже сам не различал, где он, а где я. Представляю: если б я погиб, никто так и не узнал бы, кто это был на самом деле…
…Сегодня Л. пригласил меня на встречу. Я понял это так, что он даст наконец долгожданный ответ. Но выбор места! Почему-то он решил, что мы должны встретиться в Большом театре, где проходил V Всероссийский съезд Советов.
— Не слишком подходяще для конспиративной явки! — сказал я недовольно. — Слишком много свидетелей!
Разумеется, я не стал добавлять, что случайно могу наткнуться на знакомых сотрудников московской ЧК, которые раскланяются, назовут меня моим настоящим именем и тем самым выдадут.
— Наоборот! Мы затеряемся в толпе! — возразил Брюс со свойственным ему легкомыслием. — Все будут смотреть на сцену, а на нас никто не обратит внимания…
В этом есть логика. К тому же сидеть мы будем не в партере, а в ложе, где легче укрыться от посторонних глаз.
Короче говоря, я согласился. И не пожалел об этом. Потому что события приняли неожиданный оборот.
Итак, мы находились в ложе, переговариваясь вполголоса, а на сцене, за покрытым кумачом столом, сидели вожди революции…
— Господи, ну и рожи! — то и дело ахал мой собеседник. — Что за уголовные типы!
— Не отвлекайтесь, — шикнул я на него. — У нас еще будет время посплетничать о красных лидерах…
И мы продолжили переговоры.
Внезапно у входа в ложу затопали сапоги, раздались слова команды…
Локкарт побледнел, как полотно, и вскочил на ноги.
— О Боже! — воскликнул он шепотом. — Театр полон чекистами. Нас арестуют…
— Сядьте! — я силой усадил его обратно в кресло. — Вы дипломат, вас не тронут.
— У меня нет иммунитета, — губы у него дрожали, он с трудом выговаривал слова. — Я почти неофициальное лицо.
— Держитесь уверенней, — посоветовал я, — и все обойдется. Вы что, струсили?
— Нет, — Брюс попытался взять себя в руки. — Но у меня с собой шифрованные записи…
— Давайте сюда, — предложил я.
— Да-да, — обрадовался Брюс. — Надо затолкать их куда-нибудь под кресла. — И он протянул мне шифр.
Я изорвал его на мелкие куски. В дверь ложи постучали. Делать было нечего: сунув бумажные обрывки в рот, я принялся их разжевывать.
— Войдите, — сдавленно произнес Брюс. — Не заперто.
Ложа наполнилась красноармейцами.
— Простите, товарищи, — вполголоса сказал командир. — У вас не найдется нескольких свободных мест для моих бойцов? Мы опоздали к началу заседания, и теперь мне некуда посадить своих людей.
К этому времени мне удалось проглотить шифровку.
— Да-да, пожалуйста, — торопливо согласился Локкарт. — Здесь можно поместить всех.
— Ни в коем случае, — возразил я. — Товарищ командир, эту ложу занимает дипломатический представитель союзного государства. Могут возникнуть неприятности международного масштаба.
— Ой, извините! Мы не знали, — испугался командир и стал выводить красноармейцев из ложи. — Я найду другие места.
— Вы человек отчаянной храбрости! — с восхищением выдохнул Брюс. — Сколько выдержки, сколько хладнокровия!
— Ерунда! — отрывисто бросил я. У меня тоже полегчало на душе — оттого, что среди незваных гостей не было моих знакомых. — Как видите, тревога оказалась ложной. Так что мне совершенно напрасно пришлось съесть ваши записи. Блюдо, честно признаться, не из самых аппетитных… Вы не могли бы в дальнейшем пользоваться папиросной бумагой? Премного обяжете.
Локкарт засмеялся.
— Вот что значит настоящий конспиратор! Я восхищаюсь вами, Сидней! Вы спасали меня, рискуя своей жизнью!
— В следующий раз поступайте так же, и вы застрахованы от неприятностей… — поделился я ценным «шпионским» советом. — Единственное, что грозит вам в случае разоблачения, — промывание желудка. Но и при таком печальном походе никто никогда не сумеет прочесть ваш шифр.
— Вы профессионал, — заметил Брюс. — А я… Ни то ни се… Так и не определился в жизни. Не дипломат, не журналист, не разведчик…
— Ну, в вашем возрасте все еще возможно, — успокоил я его. — Учтите, что я намного старше и давно выбрал себе судьбу. Странно было бы ожидать иного от человека в сорок четыре года от роду…
Это был переломный момент! Локкарт, как я понял, относился к определенному типу молодых людей, которые позарез нуждаются в покровительстве. Что тому виной? Невнимание со стороны отца или недостаток личной мужественности? В данном случае это неважно. Нравится ему смотреть на меня снизу вверх — что ж, это меня устраивает. Хотя, признаюсь откровенно, всегда недолюбливал эдаких никогда не взрослеющих мальчиков, заглядывающих старшим в рот в поисках идеального образца человека…
Спустя много лет я неожиданно узнал, как Брюс творчески использовал мой опыт в проглатывании компрометирующих материалов. Читая его воспоминания, я иной раз не мог удержаться от смеха, потому что в каждой строчке узнавал все того же великовозрастного юнца, который хочет казаться взрослым. И вдруг дохожу до следующего фрагмента… Речь в нем идет об аресте Локкарта в восемнадцатом году:
«В боковом кармане моего пиджака я внезапно нащупал свою записную книжку, в которую вносил тайным шифром пометки о выплаченных мною суммах. Чекисты обыскали мою квартиру… но позабыли осмотреть то платье, которое мы надели на себя во время нашего ареста. Содержание этих записей было понятно только мне, но шифры могли в руках большевиков оказаться компрометирующим меня материалом. Мысль о записной книжке мучила меня. Как мне от нее избавиться?.. Я попросил у наших четырех караульных разрешения сходить в уборную. Разрешение мне было дано».
Ну не смешно ли? Ладно Брюс, это вполне в его легкомысленном духе — таскать в кармане шифрованные записи. Но что касается чекистов и их странной «забывчивости» при обыске… Не верю! Эпизод этот, надо полагать, целиком и полностью вымышлен. Уж очень молодому человеку хотелось быть похожим на настоящего разведчика, каким он его представлял».
Москва, 22 августа 1918 года
— Они отказываются! — Реллинский возбужденно ходил по комнате взад-вперед. Это была та самая конспиративная квартира на Цветном бульваре, которую ВЧК выбрала для тайных встреч Рейли и Берзиня.
— Я предлагаю им готовый план, а они не желают его принимать! Может, у них возникли подозрения?