Из поступавших в ЧК сведений было известно, что за прошедший день товары из «Главсахара» развезли на три крупных склада. На каждом из них устроили засаду. А на соседней, рядом с домом номер 12, улице незаметно притаился автомобиль с чекистами…
Когда стемнело, на крыльцо дома вышел человек.
— Пряхин! — шепнул Дарчия Реллинскому. — Я видел его в «Главсахаре».
Громким голосом, ничуть не таясь, хозяин с кем-то разговаривал. Тот в ответ громко захохотал.
— И не боятся ничего! — негодовал Резо. — Едут, понимаешь, грабить и убивать, а смеются, как честные люди!
В тусклом свете, падавшем из окна, можно было различить, что второй человек лыс.
— Мохнатый! — догадался Георгий. — Так… Как только они тронутся, тихонько выезжаем следом. Дальше все по плану…
— Я сам все открою и все вам отдам, только не убивайте! — умолял сторож. — Помилуйте, господа хорошие!
— Ты меня видел? Больше не увидишь! — Бру-силович занес волосатую руку с ножом.
Но ударить не успел. Выскочившие из засады чекисты обезоружили его и других участников банды. Одному из них удалось вырваться. Он побежал по улице. В ночной тишине гулко отдавался стук каблуков.
— Куда?! — Дарчия бросился следом. — Врешь, не уйдешь!
— Догоните его! — приказал Реллинский двум молодым сотрудникам.
Погоня продолжалась недолго. Вскоре чекисты ввели беглеца с заломленными за спину руками. За ними маячила сияющая физиономия Дарчии.
— Это он! — переводя дух, выпалил Резо. — Аграмян… Думает, я армянский акцент не узнаю, да? У нас в Тифлисе каждый мальчишка говорит самое меньшее на пяти языках…
И он, усиленно жестикулируя, обратился к задержанному. Георгий Васильевич не понимал ни слова. Арестованный так же темпераментно отвечал, но размахивать руками не мог — они были связаны.
— Тоже тифлисец! — огорчился Дарчия. — Ты что, Мкртыч, позоришь наш город? Ой, как некрасиво!
— Погоди, Резо, — оборвал друга Реллинский. — Потом будешь его стыдить! Ты что, ранен?
На гимнастерке грузина расплывалось темное пятно.
— Порезал, собака, — удивленно оглядел себя Дарчия. — Эх ты, а еще земляк!
В суматохе погони и схватки Резо даже не заметил, что истекает кровью. Срочно вызвали карету «скорой помощи» и отправили чекиста в госпиталь.
Арестованных доставили в тюрьму.
Таких дел было много…
Глава 8
«ВАС ОЖИДАЕТ ТОВАРИЩ ПЕТЕРС»
Петроград, 1922 год
Да, уголовных дел было немало. Но много было и других, о которых Реллинский не любил вспоминать. Потому что опять начиналась бессонница. Он гнал от себя память о кронштадтском мятеже, в подавлении которого пришлось участвовать… Он был делегирован на X партсъезд и вместе со всеми его участниками 17 марта двинулся на штурм Кронштадта по льду Финского залива. Это была настоящая война… Как кричал тот молоденький матрос!
— Снова ты пьешь, — с укором говорила жена. — Побереги здоровье, не пей.
Георгий Васильевич согласно кивал. Но не пить он не мог. Потому что за ним числилось дело «кооператоров», которых он сумел поймать за руку, а приговорили их как изменников и антисоветчиков. А еще была «Петроградская боевая организация»… К ее ликвидации Реллинский тоже приложил руку. Он выслеживал белых офицеров, а потом увидел на скамье подсудимых старого профессора Тихвинского, своего знакомого еще по временам работы на нефтяных предприятиях Нобеля… Михаил Михайлович не мог быть антисоветчиком, не мог быть врагом! Георгий слишком хорошо знал его. Рядом с Тихвинским сидели другие профессора, теперь совершенно не академического вида, а в зале тихо плакала старушка жена…
Реллинский снова налил себе водки.
— Ну что ты так на меня смотришь? — сказал он Ирине. — Я противен сам себе. Не смотри, уходи.
— Ну что ты пьешь? — жена покачала головой. — Хоть бы в радость… Так нет же! Не праздник нынче…
— Есть повод, — угрюмо отозвался Георгий. — ВЧК больше нет. Мы теперь Государственное политуправление.
— Знаю, — Ирина досадливо поморщилась, — ты уже полгода, как в ГПУ, а все отмечаешь. Не нравится тебе твоя работа — уходи. Есть образование, специальность… Устроишься на службу, не пропадем. Я работать стану…
— Ну да, — Реллинский сделал глоток и закашлялся. — Не понимаешь сложной международной обстановки. Как я уйду? Капиталисты и белогвардейские недобитки только того и ждут.
— Не читай мне политинформацию! Можно подумать, без тебя рухнет мир! — жена с досадой хлопнула дверью и ушла спать.
Георгий Васильевич залпом допил водку.
Из «БЛОКЪ-НОТА» неизвестного
«Я конченый человек. Горько сознавать такое в пятьдесят. Но никто, кроме меня, не в состоянии оценить степень моего падения.
Вчера иду по коридору и слышу позади гнусный шепоток:
— Рожа помятая, видать, с перепою…
И хихиканье.
В кабинете посмотрелся в зеркало. Вид и впрямь неважный.
Ирина ушла к матери. Резо несколько раз пытался меня увещевать, но потом махнул рукой.
Что со мной? Когда, в какой момент жизни исчез прежний Реллинский и появился вот этот — запойный пьяница?
К операциям меня не допускают. Сижу за столом, разбираю дела: это на доследование, это в архив… Стараюсь их не читать. Если взгляну на страницу, становится не по себе. Наверно, я не создан для работы в ГПУ. Тем более что к химии она не имеет никакого отношения. Нет во мне этой святой уверенности, что надо беспощадно карать, карать и еще раз карать… Я видел множество невинных людей, расстрелянных или осужденных ни за что, по ночам я не могу спать… А если задремлю, просыпаюсь от самых настоящих слуховых галлюцинаций: крики, стоны, выстрелы…
…очень болен. Говорят, долго не протянет. Что тогда станет со всеми нами, с нашим карающим органом? Ведь на нем все держалось. «Чистые руки, холодная голова и горячее сердце» — эти слова об идеальном чекисте Феликс Эдмундович сказал о себе.
…Мне показалось, что я сошел с ума. Но нет! Прислушался. По радио передавали: «В ночь с 28 на 29 сентября четверо контрабандистов пытались перейти финскую границу. В результате двое были убиты. Третий, оказавшийся финским солдатом, арестован, а четвертый умер в результате тяжелого ранения… Установлена личность одного из убитых. Им оказался капитан Сидней Джордж Рейли, сотрудник английского разведывательного центра «Интеллидженс Сервис».
Я схватился за голову. Не может быть! Разведчика Сиднея Рейли не существует! Есть я — Георгий Васильевич Реллинский, который под этим именем вошел в доверие к Роберту Брюсу Локкарту, в результате чего возник «заговор послов»…
Но даже если бы я закричал об этом в полный голос, меня никто не услышал бы. Не доверять официальным сообщениям никто не осмеливается. Все решат, что это пьяный бред.
Но если я — вот он, живой и здоровый, то откуда на финской границе мой труп? Кто там лежит, что за человек? И для чего, кому понадобилось его убивать? Вопросы, вопросы, неразрешимые вопросы, на которые никто не даст ответа».
Москва, октябрь 1925 года
— Рад вас видеть, Георгий Васильевич… — глаза у Петерса по-прежнему острые, зоркие, от него ничего не скроешь. — Хорошо выглядите… А я слышал, будто бы у вас нелады на службе…
— Это дело прошлое, Ян Христофорович. Я пил, сильно пил. Жена от меня ушла. А теперь — все, завязал.
— Жена? — улыбка у Петерса неприятная. — Это какая же — Ирина Станиславовна? Та самая? Славная женщина. Тогда, в восемнадцатом году, мне с трудом удалось спасти ее от ареста.
— Как? — Реллинский не поверил собственным ушам. — Значит, вам все было известно? И Ирину не арестовали благодаря вашему заступничеству? Спасибо, Ян Христофорович…
— Не стоит… Срок ей грозил небольшой, в общей картине дела участие вашей супруги не имело никакого значения. А для вас, Георгий Васильевич, все обстояло иначе… Верно?
— Верно, — Реллинский опустил голову. — Виноват… Я должен был обо всем вам доложить.
— Что было, того не вернешь, — развел руками Петерс. — Помиритесь с женой, не теряйте ее. Поверьте, она вас очень любит и поможет вернуться в строй. Это особенно важно теперь, когда вы нуждаетесь в помощи близкого человека.
— Да, конечно… Но я записался к вам на прием совсем по другому вопросу, Ян Христофорович…
— По какому же? — Петерс нетерпеливо взглянул на часы. Такие же, как у Реллинского, серебряные, из реквизированных, с дарственной надписью на крышке.
— Я слышал сообщение о перестрелке на финской границе… Там был убит человек… Ну и, в общем…
— А-а! — Петерс засмеялся. Волосы у него по-прежнему длинные, как у семинариста. А седина почти не видна. — Вас, вероятно, здорово удивило, что одним из погибших оказался ваш тезка — Сидней Рейли?
— Да, признаться, я был поражен. Столько лет прошло… И вдруг снова… Но я — вот он я, жив-здоров… Кто же это был?
— А это, Георгий Васильевич, государственная тайна, — негромко и значительно ответил Петерс. — Одному вам скажу, товарищ Реллинский… Тот человек, которого застрелили на границе, — страшный враг Советской власти и нашего государства. И он заслужил смерть. Вы удовлетворены?..
— Спасибо, Ян Христофорович, за исчерпывающую информацию… за доверие…
— Вот еще что, — Петерс встал, это означало, что беседа подходит к концу. — Из партии вас исключили за моральное разложение, то есть за пьянку. С такой формулировкой восстановить вас в большевистских рядах мы не имеем права. Но раз вы, Георгий Васильевич, осознали свое недостойное поведение и к старому больше не вернетесь, пишите заявление в кандидаты. Я лично дам вам рекомендацию.
Реллинский стоял как громом пораженный.
— Служу Советскому Союзу! — отчеканил он, расправляя плечи.
Из «БЛОКЪ-НОТА» неизвестного
«Выйдя на улицу, я все еще чувствовал крепкое рукопожатие тов. Петерса. Я вдохнул полной грудью пыльный московский воздух. Хотелось, как в детстве, кричать от радости, прыгать, куда-то бежать. Но мне за пятьдесят, и поэтому я только ускорил шаг. Мир был прекрасен! Единственное, что несколько омрачало мое ликование, было известие о том, что состояние здоровья товарища Дзержинского еще больше ухудшилось. Сказывались годы, проведенные в царских застенках. Неужели мы потеряем этого кристального человека, Дон-Кихота революции, которого враги с опаской и уважением называют «железным Феликсом»?
Вернувшись в Ленинград, я немедленно позвонил Ирине. Она отвечала мне односложно, недоверчиво. Но я был настойчив, и в конце концов жена согласилась повидаться со мной. Я знал, что у нее никого нет. Сведения были вполне достоверными, у чекиста масса возможностей навести справки. Человек даже не заподозрит, что за ним ведется наблюдение! Мы провели чудесную ночь, как юные любовники, и к утру совершенно помирились…»
(Из книги В. Минаева «Подрывная деятельность иностранных разведок в СССР».)
Ленинград, 14 декабря 1927 года
— Ну что, скоро ты? — нетерпеливо спросил Реллинский.
— Оставь, — дернул его за рукав Дарчия. — В такой день… Пусть Ирина Станиславовна приведет себя в порядок. Она, конечно, и без помады красивая, но ты же знаешь женщин…
Наконец Ирина вышла из дамской комнаты — нарядная, оживленная, подкрашенная. Глядя на нее, Георгий Васильевич впервые подумал об их почти двадцатилетней разнице в возрасте и ощутил нечто вроде ревности, наблюдая, какие взгляды бросают на его жену молодые чекисты.
Народу в Мариинском театре было много. Все фойе были заполнены до отказа. Радостные группы людей толпились на лестницах. Костюмы и френчи мужчин подчеркивали светлые цветастые платья их спутниц.
— Не зря мы с тобой работали, Стратег, — Резо улыбался обаятельной грузинской улыбкой. — Орден Красного Знамени дали не только всему управлению, но и нам с тобой лично.
— И нас, многострадальных жен, не забыли! — звонко рассмеялась Ирина. — Что бы вы делали без жен, а, Резо?
Дарчия галантно поцеловал ей руку. И снова Георгий Васильевич ощутил укол в сердце.
Они протиснулись на свои места, приветствуя коллег по уголовному отделу. Все затихли, когда на сцене появился президиум.
— …Постановление Президиума ЦИК СССР о награждении ОГПУ орденом Красного Знамени! — провозгласил председательствующий. Зал разразился аплодисментами. — Слово для торжественного доклада предоставляется заместителю председателя Государственного политуправления товарищу Ягоде.
Снова овация.
— Во втором отделении будет концерт, — шепнул Резо Ирине Станиславовне. — Это поинтересней, чем доклад.
— Мне не скучно, — женщина просияла. — Это ведь говорят о вас, дорогие мои.
В перерыве Реллинский предложил зайти в буфет. Дарчия сразу насторожился.
— Да ты не волнуйся, — успокоил его Георгий Васильевич. — Я уже третий год — ни капли. Все, друг, с этим покончено навсегда. Хочу Ирине пирожных купить и лимонада.
— Это другое дело, — с облегчением сказал Резо.
Они заняли очередь в буфет.
— Вон там столик освободился, — показал жене Реллинский. — Ты пойди сядь пока.
Он смотрел, как Ирина ловко лавирует между стульями, и снова что-то сжалось в груди.
«Я старею, — вдруг понял Георгий Васильевич. — А она все так же хороша. Нет, даже лучше, чем когда мы встретились впервые. Это было… да, девять лет назад. В доме в Шереметьевском переулке, куда меня привел Френсис Аллен Кроми, Фрэнк… Он умер, а я так счастлив».
— Может, пива возьмем? — вывел его из задумчивости голос Резо.
— Нет, — отказался Реллинский. — Ты как хочешь, а на меня не рассчитывай.
— Ладно, — Дарчия повернулся к буфетчице. — Сделай нам, золотая, три пирожных, бутылку лимонада и кружку пива…
— Товарищ Реллинский? — к Георгию Васильевичу подошли двое сотрудников из другого отдела. Он знал их в лицо, а фамилий не помнил. — Можно вас на минутку?
Прозвенел звонок.
— Ты куда, Стратег? — Резо растерянно стоял с подносом. — Времени мало!
— Я сейчас, — Реллинский помахал рукой жене. — Найду вас в зале. Что за вопрос у вас, товарищи?
Коллеги отвели его в сторону.
— Сюда, пожалуйста… Вас срочно хочет повидать товарищ Потере.
— Ян Христофорович? — удивился Георгий. — Я как будто не видел его в зале. Разве он не в Москве?
— Товарищ Петерс ждет вас в фойе.
Торопливо, почти бегом они спустились вниз по лестнице.
— Где же Ян Христофорович? — Реллинский оглядел пустое фойе. — Это какое-то недоразумение…
— Только тихо, — внушительно шепнул один из коллег. — Без шума. Понятно?
Георгий Васильевич оторопел.
— Я что — арестован? Но почему? За что? В такой день, в таком месте…
— Я сказал — тихо! — с угрозой повторил коллега. — Не порть людям праздник.
Реллинский замолчал. Он ничего не мог понять.
«Какая-то ошибка, — успокаивал он самого себя. — Сейчас все выяснится, и я вернусь в зал, на концерт».
Больше всего он беспокоился за Ирину.