— Я здоров. Просто не охота ни пить, ни играть, — помолчав, ответил Лопух.
— Ну, спи, раз так, — сквозь зевок протянул приятель.
Какое-то время держалась тишина, даже гуляки приумолкли. Час был поздний, и хмель всё сильнее смаривал их.
— Юлик, ты зачем в армию пошёл?
— А? — задремавший Юлиан вновь дёрнулся.
— Я вот сирота, с малых лет у тётки жил. Наша деревня — Малиновка — неподалёку тут. Денег всегда не хватало, ютились впятером в тесной избе. Надоело мне это. Как только двадцать годков стукнуло, я сразу к вербовщикам и подался. Так всем лучше было… Думаю, в отпуск съездить, проведать своих.
— Ты чего в воспоминания ударился? — Юлиан внимательнее присмотрелся к непривычно грустному лицу друга. — Мне твоя история давно известна.
— Я и говорю — со мной всё ясно, — продолжил Лопух. Глаза его в сумраке казались тёмными провалами, в которых отражались отблески лампы. — А зачем ты солдатом стал, до сих пор понять не могу.
Юлиан улёгся на спину и теперь следил за тем, как меж потолочных балок мечутся размытые тени сидящих за столами.
— Да, единственный наследник рода. Усадьба в пригороде столицы. Почти законченный университет. Перед ним все дороги открыты — отец позаботится. Гуляй и бед не знай. А он, тупица, собирает вещички, пишет прощальное послание и исчезает в неизвестном направлении… Короче, у меня почти всё, как и у тебя! — Юлиан заложил руки за голову и усмехнулся — раз не суждено выспаться, отчего бы ни поболтать. — Я же уже рассказывал.
— Ещё расскажи, интересно ведь. Не у каждого такая жизнь была.
— Хм, интересно… Сам знаешь, нашли меня, пусть и не сразу. Целый год довелось пожить вольной жизнью! Я тогда в Северном уделе обитал. Бродяжничал, подрабатывал, где придётся — землекопом, углежогом, а если везло, то писцом у какого-нибудь купчишки. Пару месяцев сидел на одном месте, потом срывался, забрасывал мешок с пожитками за спину и уходил, куда глаза глядят. Как сейчас помню, весна была. Вишня цвела — страсть! Все сады в белом пуху стояли. Приехал ко мне отец. Уж не знаю, как он меня выследил, может я кому-то из знакомых семьи на глаза попался, а тот и послал весточку. Словом, свалился он мне как снег на голову. Уговаривал вернуться. Дескать, мать от переживаний вся больная сделалась. Ругался. Чуть у нас до драки не дошло. Потом заплакал. Но всё без толку… Когда он уезжал, я с ним письмо матери отправил и ещё писать обещал. Не помню, когда уж последний раз отсылал.
— Они, небось, волнуются.
— Мать жалко. Она у меня хотя и строгая, но добрая. Постарела наверно… Дальше пошло у меня, как у многих в таких случаях, по проторенной дорожке. Решил я записаться в солдаты. Решил и записался. А там определили меня в одну далёкую пограничную крепость, где я и пребываю по сей день. Здесь и сказочке конец, а кто слушал, молодец.
— Дурак ты, Юлик, ох и дурак, — почесав макушку, подвёл итог всей истории Лопух. — Бросил бы ты эту службу да воротился к родне в столицу, жить в своё удовольствие. И меня бы с собой взял по старой дружбе. Попросишь прощенья, тебя примут с распростёртыми объятиями. Скажешь, не так будет?
Юлиан дёрнулся, аж привстав на локте.
— Не могу я вернуться, Лопуша! Пойми. Нет мне там жизни. Одни обязательства. А я их терпеть не могу. Тошнит меня от них. Вот какая незадача.
Откинувшись обратно, он снова уставился в потолок.
— Не хочу я всю жизнь вести дела, как отец. Не хочу планировать, не хочу встречаться с нужными людьми. И ломать себя не хочу. Мне здесь, на Стене, лучше. Здесь хотя бы знаешь, что есть какой-то смысл, а не одна… пустодневность.
На соседней койке тяжко вздохнули:
— А есть ли он, этот смысл?
Гуляки между тем начали расходиться. За столами в жёлтом круге остались сидеть всего двое, самых стойких. Булькающий смех Хряка ни с чьим иным спутать было нельзя. Приятели спали в конце прохода, так что их разговору никто не мешал.
— Так сразу и не скажешь, — прошептал Юлиан, когда другие улеглись и перестали обсуждать, кто сколько кому спустил. Перед этим он убедился, что Лопух ещё не уснул. — Иногда лежишь вот так, думаешь: изо дня в день ведь одно и то же. Служба эта, караулы, отгулы, учения бесполезные. Вроде и на границе стоим, за Стеной древни ходят, гоблины-варвары там же где-то. Напасть в любой момент могут. Но отчего-то не нападают. А мы рады радёшеньки. Расслабились, жирком подзаплыли. Прекрасно это известно и начальству нашему, и нам самим. И вот лежишь, смотришь в потолок, размышляешь. Унылость кругом. Скукота. Но! Если взглянуть с другой стороны… День минул, день как день. Ты прожил его, и вновь ничего не случилось. А даст бог, следующий пройдёт так же спокойно. Ты делаешь своё нехитрое дело. Рядом небезразличные тебе люди. Мы охраняем границу и всех живущих за ней — мужчин, женщин, стариков, детей. Пусть наша служба рутина. Но, разве не является счастливой та страна, армия которой — сплошная бесконечная рутина? И не важно, что глупцы ворчат, будто ты живёшь задарма на их налоги. Потому что, вдруг в один не столь прекрасный день закончится мирное время. Как там сказал Догвиль: «подымится север и что тогда?» Мы же первыми врага встретим. Первыми умирать будем. Для того здесь, на этой «никчёмной громадине» и торчим… Не знаю, как ещё объяснить. Смысл, он зачастую в самой идее кроется, а не в чём-то конкретном. В твоём личном отношении. По крайней мере, я так для себя решил. Хотя, может, всё это сплошная чушь и ничего больше. Порой всякие мысли одолевают, что скрывать.
— Глубоко копнул. — Лопух поморщился от взрыва хохота среди пары полуночников. В казарме уже вовсю храпели. — Обычно я себе такими раздумьями голову не забиваю. И так понятно, что вовсе неплохо нам живётся, что нужным делом заняты. Обычно я спокоен, ну, ты знаешь. Но ни с того ни с сего вдруг накатывает и становится так паршиво, хоть вой.
Юлиан усмехнулся:
— Благо, подобное на тебя находит нечасто. Иначе бы я не знал, что делать: то ли самому со Стены прыгать, то ли тебя сталкивать?
Лопух заворочался, устраиваясь поудобнее, довольно засопел.
— Я тоже этому рад. Как говорил один мужик в нашей деревне: на свете ещё слишком много выпивки, баб и тех, кому надо дать в морду, чтобы в гроб ложиться!
— Во! А то строит из себя печальну-девицу, глядеть противно.
Оба тихо засмеялись, завозились. Ненужное унынье незаметно было отодвинуто в сторону, где и удавилось с досады.
— В чём смысл жизни — вопрос без ответа. Поживём — увидим, как сказал уже один философ. — Юлиан спрятал голову обратно под одеяло. — Спи, давай. Если в этом шалмане вообще можно уснуть.
— Не знаю, что мы увидим. Ничего, должно быть, и не увидим. — Лопух отвернулся к стене, подтянул ногу и почесал пятку.
Вскоре с его койки донёсся размеренный храп, что зычным басом влился в общий хор, заняв в нём привычное место. А вот Юлиан всё ворочался и по десятому разу взбивал подушку. Неурочная беседа напрочь отбила всякий сон.
Выпивохи продолжали травить байки. Трещали подброшенные в печь поленья, двигались со скрежетом табуреты, и грохали о стол пустые кружки. Некоторые неунывающие личности находили в себе силы веселиться хоть до самого рассвета. Обзавидуешься.
5
Юлиану показалось, что он, наконец-то, только заснул, а его снова будят. Опять громогласные крики и топот, от которого койка едва ли ни подпрыгивала вместе с ним. Он залез головой под подушку и зажал ею уши. Вроде задремал… Но это было слишком!
— Что вы орёте как оглашенные! Дайте хоть немного поспать! — огрызнулся стражник, когда всякому терпению пришёл конец.
— Подъём, Костыль! И дружка своего растолкай. У нас тревога!
Через секунду Юлиан уже сидел, свесив ноги на пол.
Вокруг царил кавардак. Опрокинутые скамьи, разбросанные где попало вещи, горящий прямо в казарме факел, наполняющий и без того душный воздух запахом гари. Народ кто в чём носился от шкафа к шкафу, матерясь, натягивал штаны и куртки, подхватывал оружие с амуницией. После чего со всех ног выбегал на улицу.
— Что за дела?! — полуголый Лопух тоже вскочил с койки.
Он попытался схватить оказавшегося рядом Хряка, который одевался на ходу, зажав ножны с мечом под мышкой. Но тот вырвался и только заорал:
— Тревога!
— Скорее! — рявкнул на них, очумело глазеющих по сторонам, Лапоть. Достав из шкафа свой нагрудник и шандарахнув плечом по ни в чём неповинной дверце, десятник бросился к выходу. У порога всё же остановился, кое-как затянул ремни, нахлобучил шлем и добавил: — Приказ всем немедленно в полном снаряжении быть на стенах! Кажись, на нас опять напали.
Проверив, весит ли меч у пояса, Лапоть вдруг осенил себя Святым Знамением и следом за всеми выкатился прочь. Барак пустел, внутри оставались лишь самые заторможенные со сна. Долго шатался и всё же опрокинулся задетый кем-то в спешке табурет. Приятели коротко переглянулись. И, проклиная всё на свете, кинулись искать свои вещи.
Снаружи, в ночи, звучал боевой рог.
…Время далеко за полночь. Задувает порывистый ветер, и сейчас, когда солнца нет и в помине, в нём особенно явственно ощущается дыхание осени. Плотный покров туч вновь застлал небо серо-бурой пеленой, колышущейся и неспешно ползущей в тёмной вышине. Хвала Небесам, на этот раз хотя бы обходилось без дождя.
Огни факелов растянулись по всему периметру крепостных стен пламенной вереницей. Ещё два её «отростка» простёрлись на запад и восток по верху Великой Стены.
Медвежий Угол гудел и сотрясался. Солдаты словно живые ручьи вытекали из распахнутых дверей казарм, сливались посреди крепостного двора в бурный водоворот, оттуда устремлялись вверх по лестницам внутри угловых башен. На северной стене все промежки уже были заняты пытающимися что-либо разглядеть во мраке пустошей с той стороны. Ругани и споров о причинах внезапного подъёма хватало с избытком. Но пока никакой опасности нигде не наблюдалось, хотя тревогу продолжали трубить безостановочно.
— Лучники и арбалетчики на позиции! — приказал кто-то из командного состава, вроде бы сам мастер над стрелками.
— Огня! — неслось вослед. — Больше огня!
Народ пребывал. Толпа на галереи хаотически перемещалась. Те, кто обладал луком или арбалетом, пытались пробиться к брустверу, чтобы иметь возможность пустить их в дело. Им мешались — никому не хотелось освобождать удобной позиции.
— А ну, бездари, слушай меня! — голос Догвиля разом перекрыл нарастающий гвалт. — Стрелкам оставаться на стенах! Остальным вниз! Общий сбор на плацу! ЖИВЕЕ, ДЬЯВОЛ ВАС ПОБЕРИ!
Несмотря на неразбериху, приказ сотника всё же дошёл до подчинённых и, пусть не сразу, но возымел действие. Толкаясь и пихаясь, «лишние» покидали стены. Шумихи с пустой беготнёй поубавилось. На соседних участках также постепенно наводился порядок. Принесли ещё факелов. Наверху стало светло как днём, но внизу на подступах к крепости землю укрывала тьма, в которой что-либо различить удавалось с трудом.
— Идут! — как и все вглядывающийся в пустоши Догвиль резко отпрянул от промежки и принялся поправлять без того крепко сидящую на нём треуголку. — Всем приготовиться!
— Идут, идут, вон там! — послышалось и с других мест.
Стрелки, наконец, получив необходимый простор, наложили стрелы на тетивы луков и вложили болты в желоба арбалетов. Взгляды, бросаемые за Стену, вызывали у них невольные возгласы и подспудные проклятья. Что-то там, внизу, видели теперь все.
— Поджечь стрелы! — приказал сотник. Этот никакого волнения не выказывал, только предельную собранность. — Слаженный залп!
Промасленные бандажи на стрелах поджигались от факелов, вставленных в скобы бруствера возле каждой из промежек.
— Готооооооовь-с! Стреляй!
Пылающий рой отправился в полёт. Ночная тьма на несколько мгновений расцвела ало-рыжим дождём, обрисовавшим в ней пологие дуги. Пустоши безропотно поглотили залп, и огни быстро гасли, то ли найдя цель, для которой предназначались, то ли нет. Но часть их осталась гореть во мраке за Стеной тусклыми искрами. А некоторые вовсе повисли в воздухе — и они двигались!
Лучники чертыхались и тянулись за следующими стрелами.
Догвиль командовал:
— Ещё один залп! Арбалетчики тоже! Готооооовь-с!
Юлиан одним из последних отходил к проходу в угловой башне, при этом он то и дело оглядывался. Чуть ранее стражник вместе со всеми завалился на самую верхотуру, где ему с его мечём делать было абсолютно нечего. И теперь, выполняя распоряжение сотника, покидал стену. В суматохе он потерял из виду Лопуха, но сейчас Юлиан высматривал не его. Пусть одним глазком, но он хотел увидеть, кого там так усердно обрабатывали стрелки. За шеренгой трепещущих на ветру пламенных языков и снующих возле них спин — вскидывались луки с наложенными горящими стрелами, разряжались и вновь взводились арбалеты, — ничего рассмотреть было невозможно. Но стрельба по кому-то велась! И кроме слепой стрельбы, имелись другие признаки того, что нечто двигалось за Стеной.
Доносились приглушённые удары, словно, как и четырьмя днями ранее, огромный таран долбил о несокрушимую преграду. Кладка крепости на этот раз не содрогалась, да и удары звучали гораздо слабее. Что, впрочем, не убавляло наводимой ими жути.
Уже собираясь вместе с остальными скрыться во внутренних переходах башни, Юлиан оглянулся в последний раз. У него была всего секунда, но её хватило, чтобы в проёме крайней промежки он различил выступающие из темноты пустошей к подножью крепости исполинские фигуры. Фигуры…
* * *
Передав командование на стене мастеру над стрелками, Догвиль собирал мечников на внутреннем крепостном плацу, зажатом между комендантским донжоном и бараками казарм. Пинками и чёрным матом выстраивал солдат — подчинявшихся непосредственно ему и тех, чьи командиры сейчас были заняты на других позициях, — в более-менее ровные шеренги.
Юлиан крутился волчком, силясь вызнать, что же происходит, но все, к кому бы он ни лез с расспросами, знали ещё меньше него. Среди них имелись и только-только проснувшиеся бедолаги, что не могли найти свой десяток и от того потерянно слонявшиеся в толпе. Догвиль хватал таких за шкирку, орал в лицо: «Стройся, увалень!», после чего отправлял в общий ряд.
В свете факелов все казались друг другу какими-то странными и незнакомыми. Да и вся эта ночная беготня представлялась чем-то странным, даже смешным, словно некой дурацкой шуткой или внезапными учениями. Понимание того, что ни о каких учениях речи не идёт, доходило до стражников крайне медленно.
— Что вы носитесь как дикое стадо? Чему вас учили! — рявкал сотник. — Тихо! Всем внимательно слушать меня! Ясно!?
Солдаты стояли, натужно дыша и переминаясь с ноги на ногу. Рот больше никто не открывал. Всем всё было ясно. А тем, кому не было ясно, было ясно, что вопросы лучше придержать при себе.
— Здесь, на земле, главным назначен я! — выждав положенную паузу и убедившись, что достигнут хоть какой-то порядок, вновь повысил голос Догвиль. — Что творится наверху и тем более за Стеной — не наша забота! У нас другая задача!.. Довожу до вашего сведения: крепость Медвежий Угол только что была атакована древесными великанами. По донесениям разведки предположительно в количестве шести штук. Известия пришли с опозданием, так что на подготовку обороны времени не осталось. Но это не повод…
По шеренгам прокатился возглас изумления.
— Всем заткнуться! — Взорвался сотник. Шушуканья стихли, и он продолжил: — Если древней не остановят стрелы и горящее масло, если им удастся проломить Стену, что рассматривается как крайне маловероятный вариант, то тогда здесь, уже по эту сторону, великанов встретим мы с вами. Враг у наших врат, господа! Случилось то, чего мы опасались, но к чему и готовились все эти годы… по мере сил.
Поднялся новый порыв ропота, и даже повторный приказ «заткнуться» не смог пресечь его. Ничего подобного сегодняшнему нападению Медвежий Угол не знал уже четверть века, минувшие с последнего нашествия северных племён, когда орки с гоблинами, а также недалеко ушедшие от них варвары повылазили из Гнилых лесов, лежащих за пустошами, и общей ордой двинулись на Стену. Тогда разведка сработала как надо. Гарнизоны заранее подготовились к обороне. За последующую жаркую неделю было отбито два десятка штурмов, в которых полегло свыше пяти тысяч дикарей, — с тех пор они заметно присмирели и больше к порубежью не совались.