— Женщина? — переспросил Михайлов.
— То-то и любопытно, что женщина. И знаете, как описывает её Скачко? Серое, землистое, высохшее лицо, череп с редкими седыми волосами.
— Может, на ней была маска? Или нарушитель вовсе не женщина, а переодетый мужчина?
— Может быть. Сейчас Скачко в таком шоковом состоянии, что чего-то разумного от него добиться трудно. Хорошо, хоть запомнил номер машины. Может, когда разыщем её, всё проясниться.
— Вы уже передали информацию о ней по области?
— Сразу же, как нам сообщил её Скачко.
— А где он сам сейчас?
— В больнице. Видно, отходить ему придется долго.
— Раз так, с вашего позволения я продолжу расследование, — стал подниматься Михайлов.
— В вашем полном распоряжении Горюнов и Семенов. А сейчас спускайтесь вниз, я позвоню дежурному, вам подадут машину и отвезут в столовую пообедать. Извините еще раз, что не могу составить вам компанию.
Михайлов в свою очередь поблагодарил за всё начальника горотдела и поехал на обед, захватив с собой ключи от квартиры Кравченко. Нужно теперь хорошенько там осмотреться.
9
В квартире Кравченко после сытного обеда Михайлов неожиданно почувствовал слабость. Ранний приезд, долгая дорога, вся эта кутерьма вокруг трупа несколько утомили его. Михайлов тяжело плюхнулся в кресло в гостиной и, расслабившись, закрыл глаза. Надо было как-то прогнать усталость. Несколько минут в деле ничего не решают, но за пять минут иногда можно выспаться продуктивнее, чем за пять часов.
Когда Михайлов открыл глаза и огляделся, то увидел слева на стене портрет молодой привлекательной женщины. Лайма? Скорее всего. Полные, свидетельствующие о повышенной чувственности губы, длинный узкий нос, чуть раскосые глаза. Подбородок, как будто подтверждая болезненную силу её страстей, был несколько тяжеловат. Высокий открытый лоб венчала корона блестящих каштановых волос. То ли глубокая грусть, то ли знание чего-то мало кому доступного таились в её темно-карих глазах.
Сколько ей было тогда? Семнадцать, девятнадцать? Кравченко двадцать с хвостиком. Сколько тогда ей?
Михайлов поднялся.
Чем занимался Кравченко? Книг явно не читал. Во всей квартире едва ли штук пять наберется. Зато аудиокассет Михайлов насчитал порядка пятидесяти. Попса конечно же для Лаймы. Рэп, рок, металл — для него. Стандартный молодежный набор.
Михайлов стал осматривать кровать.
Вряд ли Кравченко в эту ночь был один: уж слишком беспорядочно, как заметил Горюнов, смята простыня. Но почему нет ни одного следа его партнерши?
И почему никто не видел никого выходящего или входящего в квартиру? Сколько опрошено народу, и ни один не сказал, чем и как эти последние дни жил Кравченко. Может, боялся чего?
И снова Михайлов уловил необычный запах. Как будто что-то сгнило. Несвежие продукты?
Михайлов прошел на кухню, но здесь такого запаха не было. Это ни о чем не говорит, порою запахи быстро уходят с одного места и зависают где-то в другом. Но в холодильнике испорченных продуктов Михайлов не обнаружил. Тело Кравченко еще не начало разлагаться. Что же тогда так пахнет? Хотя он тоже может ошибаться. Все-таки труп есть труп, от него не благоухает французскими духами.
В нижнем отделе серванта Михайлов увидел с десяток пустых бутылок из-под спиртного. Кравченко пил? «Хотя, если бы моя жена так рано умерла, я бы, наверное, тоже запил», — подумал Михайлов.
Бутылка пива, выуженная им из холодильника, приятно обрадовала. Пиво было прохладным и вкусным. Михайлов прихватил его с собой в гостиную.
В шкафах ничего примечательного. Его вещи, одежда Лаймы.
Куда бы он, интересно, всё это дел? Продал или сохранил, как светлую память? А может, просто оставил все, как есть, чтобы потом его новая пассия выбрала себе что-нибудь по вкусу?
Одежды немного. Кажется, только самое необходимое. Внизу, в картонном ящике, таблетки. Много успокоительных. Барбитуратов. Кто их принимал? Лайма? Надо выяснить.
Кстати, о Лайме. Кто-нибудь сказал ему, от чего она умерла? Такая молодая, красивая, полная энергии.
Михайлов еще раз посмотрел на портрет жены Кравченко.
Сколько лет они прожили вместе? Документов не видно. Может, они в другом месте? Надо посмотреть.
«Какие мысли, майор?» — спросил сам себя Михайлов.
Пока, увы, никаких. Михайлов тяжело вздохнул.
В одном из ящиков увидел фотоальбомы, вытащил их из стопки газет и журналов, стал просматривать, удобно устроившись в глубоком кресле.
Дембельский альбом Кравченко. Снаружи весь обшитый красным бархатом. Из нержавейки сделана эмблема рода войск, в которых он служил. Золотом сияет надпись: «ДМБ — 1996». Страницы выкрашены черной тушью. На каждой рисунок — ракета, самолет, прыгающие с вертолета парашютисты.
Фотографии в большинстве любительские. Многие, кажется, сделаны второпях. Кравченко с автоматом, на полигоне, за рулем БТРа, на аэродроме с парашютом. Вот он принимает присягу, ест в столовой, прыгает с самолета. Воздушно-десантные войска. 1994–1996. Демобилизация — весна девяносто шестого. Через пару месяцев свадьба. Да, двадцать второго июня. Вот они, Сергей и Лайма Кравченко, радостные и счастливые в загсе, потом за свадебным столом.
Сегодня 17 сентября. Через пять дней будет ровно три месяца со дня их свадьбы и сорок дней со дня её смерти.
«Как символично», — подумал Михайлов.
А вот и Ракитина. Тоже, оказывается, была на их торжестве. И даже свидетельницей. С его стороны одна мать. Нет отца? И почему у нее такое мрачное лицо? Она будто никогда в жизни не позволяла себе улыбаться. А где её родители? Не смогли приехать? Или Лайма сирота? Выяснить.
Михайлов отметил в своем блокноте. Посмотрел на часы. Четырнадцать ноль-ноль.
«Надо бы позвонить в горотдел, нет ли чего?» — подумал он и набрал «02».
— Дежурный Милютин слушает, — раздалось вскоре в трубке.
— Это майор Михайлов. Для меня есть что-нибудь?
Через несколько секунд Михайлов услышал:
— Есть кое-что. Начальник ГАИ был у того постового, Скачко, в больнице, и тот ему, якобы, сообщил про какую-то голову. Алло, слушаете?
— Да, да, слушаю. Что за голова?
— Он говорил, что Скачко видел голову. Та женщина, которую они преследовали… У неё в сумке была отрезанная голова…
Михайлов побледнел.
— А что же он сразу не сказал, черт? Где эта больница? Поеду туда. Появится Горюнов — пусть дожидается меня.
— Понял, товарищ майор.
Михайлов повеселел. Может, хоть что-то из всей этой запутанной истории прояснится?
10
Из милиции Ольга Ракитина вышла сама не своя. Не помнила, как добралась до дома, открыла дверь квартиры, вошла. Очнулась только, когда её окликнула бабушка, и увидела себя стоящей посреди кухни в плаще, со связкой ключей в руках. Тут же в уши ворвались и звуки: стук над головой, тарахтение холодильника и слабый голос бабушки из спальни:
— Оля, это ты?
Как будто мог быть кто-то другой.
Тут только Ольга почувствовала, как слабеют ноги. Она, не раздеваясь, села на табурет и негромко ответила:
— Я это, я.
Через минуту вошла бабушка, завязывая тесемки теплого халата.
— Что тебя так долго не было? — спросила. — Обед давно остыл, где ты была?
Ольга ничего ей не ответила. Ирина Петровна удивленно посмотрела на внучку:
— Оленька, боже, на тебе лица нет. Что случилось? У тебя неприятности? Не таи, лучше мне все сразу расскажи. В чем дело?
— Бабушка, я… я…
Вдруг Ольга расплакалась, не на шутку испугав Ирину Петровну.
— Оля, Оленька, девочка моя, да что же такое? — совсем растерялась, видя, что Ольга все сильнее заливается слезами.
Она подошла к ней, обняла, прижала к себе, поглаживая по голове:
— Ну, успокойся, успокойся, расскажи мне. Может, еще ничего страшного не произошло? Может, всё можно уладить?
— Бабушка, — продолжая реветь, сказала Ольга. — Я была в милиции.
— В милиции? О боже! — схватилась за сердце Ирина Петровна. — Тебя арестовали?
— Нет. Вернее… Я не знаю. Я пришла, а он лежит. Они думают, что я его…
— Что — ты его?
— Убила!
— Убила?! — Ирина Петровна стала искать опору, села на стул, услышала, как громко стучит её сердце.
— Помнишь, бабушка, Сережку Кравченко?
— Дружка твоего, что на Лайме женился?
— Его.
— Ну и что?
— Сегодня утром его нашли дома убитым.
— Убитым?
— И без головы, бабушка!
— Ну?
— Что — ну? А я там была и всё видела!
— Как убивали?
— Да нет, мертвого видела его в квартире!
Ирина Петровна растерянно захлопала ресницами, но, услышав, что Ольга не участвовала в преступлении, немного успокоилась.
— Погоди, погоди, ничего не пойму. Ты что, была у него?
— Ну да.
— Но ты же ночевала дома!
— Да я утром к нему пошла, когда проснулась.
Ирина Петровна все еще ничего не могла понять.
— Погоди, а чего ж ты к нему утром бегала?
Ольгу раздражало такое непонимание.
— Бабушка, ну я же тебе ночью рассказывала, помнишь? Тот сон про мертвеца… Это Сергей мне тогда приснился мертвый, Сергей! Я испугалась.
— Ну?
— Стала ему звонить — никто не отвечает. Я и поехала. А он там действительно мертвый.
Ирина Петровна облегченно вздохнула и поднялась:
— Ну и поделом ему. Я давно говорила, что с ним добра не будет. Тогда он, еще до армии, тебе голову кружил, потом Лайме. Видно, связался с кем-то. Но ладно сам, а то девку загубил. С тобой такое же могло быть.
— Бабушка, да что ты такое говоришь! — вспыхнула Ольга.
— А что? — будто ничего не понимая, удивилась Ирина Петровна.
— Да ничего! — бросила Ольга и выбежала из кухни.
Влетев в спальню, она сильно хлопнула дверью.
Ирина Петровна подумала, что сейчас внучку лучше не беспокоить. Как говорится, утро вечера мудренее. Завтра Ольга сама на всё посмотрит иначе. Она, бедняжка, скорее всего, просто устала, измучилась.
11
Палату, в которой лежал Скачко, Михайлов отыскал быстро. Скачко не спал. Лежал и отрешенно смотрел в потолок.
Он чудом остался жив, но врачи сказали, что к службе уже вряд ли будет пригоден.
— У него сильное психическое потрясение. Не знаю, что он там увидел, но разумно отвечать пока не может. Наверное, придется перевести его в психоневрологию. Но вы, если настаиваете, можете побеседовать с ним, только не долго. Сами понимаете: в его теперешнем состоянии лишнее волнение нежелательно.
Михайлов пообещал не тревожить Скачко.
— Он лежит на третьей койке, — сказал врач. — Да вы его сразу увидите.
В палате Михайлов подсел к Скачко на кровать, представился и спросил о здоровье. Скачко долгим взглядом посмотрел на Михайлова и только спустя несколько минут ответил:
— Да здоровье, как вам сказать. — Михайлов заметил, что после травмы не только речь его стала замедленной, но и течение мысли. — В голове как будто сено. Вроде что-то есть и ничего нет. Но врачи говорят, что денька через четыре всё пройдет и меня выпишут. — Скачко заулыбался. — Меня правда выпишут, товарищ майор, правда?
— Не сомневаюсь в этом, — сказал Михайлов, стараясь сильно не затрагивать Скачко. — Мне передали, что вы вспомнили что-то новое о той женщине в «Жигулях»?
— Новое? — Скачко стал напряженно собираться с мыслями. Казалось, всё выскочило из его памяти. — Да ничего нового. — Сказал, как будто ничего не произошло. Но потом глаза его вдруг заметались, забегали беспокойно. — Женщина? В «Жигулях»? Да это не женщина. Не женщина!
— А кто же?
— Она… Такая, знаете, как ведьма, как мертвец. Когда повернулась ко мне, когда с нее сполз этот капюшон, я… я…
— Василий Семенович, не волнуйтесь, пожалуйста. Вспомните, вы что-то про голову говорили. Что за голова?
Скачко посмотрел мимо Михайлова, потом взор его немного прояснился.
— Мы гнались за ней. Долго. Она мчалась, мчалась, потом резко сбросила скорость и остановилась. Бутенков пошел к ней. Я остался в машине. Нам нельзя было выходить вдвоем. Нельзя было вдвоем, понимаете? И он подошел к ней один. Один. Что-то сказал. Потом смотрю — занервничал, схватился за кобуру и повторяет раз за разом: «Это голова? Голова?» — и аж затрясся весь, хотя был не из пугливых. А потом я узнал про того хлопца, без головы, и подумал, не та ли голова была у женщины, в машине?
— Так вы сами ту голову не видели?
— Я? Я? Не видел. Но я слышал, как Бутенков кричал: «Что в сумке? Что в сумке!»
— Думаете, голова была в сумке?
— Я не знаю, не знаю. А потом, потом она схватила Бутенкова одной рукой за горло и… и…
Скачко вытянул обе руки вперед, как будто душил кого-то, и затрясся так, что его дрожь передалась даже Михайлову.
— Сука, сука, она его так, так! — продолжал трястись Скачко, не обращая ни на кого внимания.
Михайлов попытался удержать его руки, но ему не удалось. Тогда он громко крикнул:
— Позовите кто-нибудь сестру! Скорее!
А Скачко всё тряс руками и головой, как будто в самом деле кого-то душил, повторяя:
— Сука, сука! Не уйдешь, тварь, не уйдешь!
Только минут через десять Скачко смогли уложить, сделав укол. Дежурный врач неодобрительно выговаривал Михайлову:
— Я же вас предупреждал, товарищ майор, что его лучше не беспокоить. Вы же видите, в каком он состоянии.
— И как долго оно продлится?
— Определенно сказать не могу. С виду он психически здоровый мужчина, а там кто его знает. Мне говорили, он попал в какую-то переделку?
— Что-то вроде того, — ответил Михайлов и попрощался.
Здесь тоже был тупик. Даже если и поверить во все эти сказки, — куда скрылась машина? Кто в ней был на самом деле? И была ли в «Жигулях» голова?
«Может, если обнаружат машину, что-нибудь прояснится?» — подумал Михайлов, покидая больницу. Было бы очень просто, если бы на все вопросы сразу находились ответы.
12
Когда Михайлов приехал в горотдел, Горюнов находился там. Настроение у него, как всегда, было приподнятое.
— Ну, рассказывай, что тебе там удалось раскопать?
— Да, собственно говоря, ничего особенного. Был в военкомате, смотрел его личное дело. Кроме благодарностей и похвал ничего любопытного не обнаружил. Есть там даже письмо в военкомат и его матери из части, где Кравченко характеризуется с наилучшей стороны. Сдержан, рассудителен. В достижении цели упрям и настойчив.
— Что еще?
— В ЖКО сказали, в его квартире прописана еще мать. По словам соседей, около двух лет она живет в деревне у своей сестры, и квартира, пока Кравченко служил, пустовала.
— Значит, мать приезжала к сыну только на свадьбу, и квартиру отдала в полное распоряжение молодоженов?
— Выходит так.
— Что еще?
— Всё. Вы же сказали мне к четырем быть, я и так боялся, что не успею.
— Не густо, — подытожил Михайлов.
Горюнов стал перебирать бумаги. У него на столе скопился целый ворох, он уже их и в стол во все ящики напихал, все равно места не хватало. И ведь ничего ненужного, лишнего.
Под одной из папок лежал небольшой клочок бумаги. Горюнов прочитал его и тут же вспомнил:
— Да, вот еще: звонил Березкин, наш судмедэксперт. Голова Кравченко действительно отгрызена каким-то зверем. И якобы даже не полностью. А потом еще и оторвана, то есть отделена от тела.
Михайлов пристально посмотрел на Горюнова:
— Березкин ваш тоже любит сказки читать?
Горюнов улыбнулся:
— Да мы тут все как сказочники. Только одни рассказывают, а другие слушают. И ни одни ни другие этим сказкам не верят.
Михайлову чем-то пришелся по душе этот весельчак и говорун Горюнов. За его юмором таился практичный ум.
Без тени злобы он спросил его:
— Ты на что намекаешь?
— Да так, ни на что, — неопределенно ответил ему Горюнов.
Тогда Михайлов спустился на землю.