Но запасы боеприпасов у полка был не безграничен. Не только непосредственно у орудий, но и вообще. Так что к исходу второго дня боевом Максиму лично пришлось возглавить фланговую контратаку, дабы выбить австро-венгров с передовых позиций. Там, конечно, узлы обороны еще держались, обеспечивая фланкирующий стрелковый огонь. Все-таки их строили так, чтобы можно было обороняться в круговую. Но вот траншеи между ними австро-венгры заняли, вытеснив оттуда итальянцев, и давили на узлы, угрожая их захватить.
Контратака спасла положение, но на очень непродолжительное время. Ведь к австро-венграм постоянно подходили свежие подкрепления, которые бросались в бой. И изнуренные бойцы были вынуждены отражать новую волну атаки. Только ночью не было наступлений. Зато с утра 2 июня творился ад. Настоящий ад. Так как супостату удалось накопить и сконцентрировать очень значимые силы.
Пришлось снова действовать.
Максим запрыгнул в свой бронеавтомобиль и повел вперед отряд тяжелых «Витязей». За ними следом пошли бронетранспортеры с пехотой и «Новики». Все бронеавтомобили вели огонь на поражение. Но не бездумно, а с коротких остановок. Все-таки боеприпасов у них было не бесконечное количество.
Прокатились по сектору между двумя ветками обороны, выбив или обратив супостатов в бегство. Но наступление дальше не развивали. Просто развернулись, достигнув передовых траншей, и ушли обратно, чтобы не попасть под обстрел легких полевых орудий.
Пехота, в принципе, в такой атаке была не нужна. Если бы не одно «но». Траншеи. Вот бойцы и выполняли функции инженерно-саперных войск, везя с собой на бронетранспортерах материал для наведения эрзац-мостов через не очень широкие траншеи. Под прикрытием огня с бронеавтомобилей. А потом, отходя, забирали их с собой. И все. Никаких штурмовых задач. Во всяком случае — в рамках данного формата операций.
Такие мероприятия были не единственные операциями. Лобовые контратаки с участием бронетехники Меншиков комбинировал с фланговыми обходами по ходам сообщения. В таких задачах очень помогало то стрелковое вооружение, которым были вооружены бойцы полка. Самозарядное и автоматическое преимущественно. А еще он активно применял артиллерийское наступление, благо, что квалификация его артиллеристов позволяла это делать. Но так — ограниченно. Артиллеристы предваряли наступление штурмовых групп очень осторожным обстрелом противника «за поворотом». Из-за чего взрывы мин шли как-бы перед штурмовиками, словно двигаясь в авангарде. Наступая перед ними…
Особенно ему пригодились и помогли пулеметы, снятые в великом множестве с германских и австро-венгерских единиц бронетехники под Флоренцией. Без них он был не вооружил должным образом итальянцев. Не свое же оружие отдавать. А еще 60-мм минометы. 90-мм минометы были намного лучше и мощнее, но с ними оказалось тяжело маневрировать. Вес мешал — не только самих установок, но и боеприпасов к ним. А вот 60-мм были довольно легки и подвижны.
Приказ. Отход по пути сообщения на вторую линию обороны. Продольный рывок по еще занятым своими траншеям. И проход вперед — в держащийся на последнем издыхании узел. Качественное его усиление. И плотный удар 60-мм минометами по ничего не подозревающему противнику…
И так — по кругу. И так — несколько дней подряд.
Все поле боя оказалось самым натуральным образом завалено трупами. Тысячами… многими тысячами трупов. Раненых было еще больше. По ночам и в промежутках между перестрелками было слышно, как они стонали, кричали, выли, плакали… звали на помощь… матерились… проклинали свою судьбу… и умирали, так как никто не мог им оказать помощь. Да и даже добить.
Кто-то пытался ползти сам. Если мог.
Кто-то стрелялся, не в силах выносить более свои мучения.
Но большинство же мучительно умирали, истекая кровью на жаре. Особенно это стало заметно на третий день боев. Ужас. Кошмар. Жуть. Настоящий ад. И вонь… чудовищная, просто нечеловеческая вонь от начавших массово тухнуть на жаре людских тел. Что только ускорило отход в мир иной тех, кто еще не преставился, валяясь в предполье оборонительных позиций.
И вот по столь причудливо сложившимся узорам этого «чудовищного ковра» австро-венгерским солдатам становилось все сложнее проходить. Он демотивировал невероятно, отбивая всякое желание воевать. Поэтому атаки 3 июня были уже вялыми. А за 4 июня — только одна, да и та захлебнулась прямо на первой стрелковой позиции, после небольшого артналета 90-мм минометов. На большой у русских просто уже не было мин.
Итальянцы и русские испытывали не меньшее психологическое давление, чем австро-венгры. Ведь этот ужас был у них перед глазами. Ведь это им каждую ночь приходилось вываливать трупы противника за бруствер, откатывая подальше. Предварительно обшарив на тему полезного имущества. Деньги деньгами, да, но больше искали патроны и медикаменты. Третьего июня даже ночной рывок на первую стрелковую позицию сделали за этими припасами. Запасы запасами, но все имеет особенность подходить к концу.
А запах? Особенно когда ветер был с поля. Им ведь в этом амбре приходилось находиться постоянно. Тем более что регулярно постреливала артиллерия. Легкая полевая, преимущественно. Потому что другой в австро-венгерских дивизиях практически не было. Но и взрывы 76-77-мм снарядов — не фунт изюма. Даже если они где-то в стороне разрываются и не могут тебя убить или ранить. Все равно — ничего хорошего. Как и регулярно прилетающие комки земли, иногда с фрагментами тел, и резкие звуки взрывов…
Максим 4 июня выбрался на передовую позицию, чтобы осмотреться. Незадолго до последней атаки. Той самой, которая захлебнулась на первой стрелковой позиции.
Стояла удивительная пора. На какое-то время даже раненые в целом замолчали. Лишь легкий туман, стелющийся по самой земле, закрывающий поле боя. Пришлось выбираться на бруствер, чтобы подняться над этой пеленой и хоть что-то увидеть.
В этот момент-то и произошел выстрел.
Видимо кто-то из раненых попытался отомстить и захватить с собой на тот свет хотя бы еще одного врага. Но Максим вновь удачно отвлекся, и пуля лишь чиркнула его по внешней стороне бедра. Он покачнулся и, чтобы удержать равновесия, шагнул вперед. Да так и покатился, свалившись с валика бруствера.
К нему выбежали несколько бойцов, пытаясь вытащить. Помогли подняться. И тут начался артналет, претворяющий наступление австро-венгров. Снаряд разорвался где-то за первой линии траншей и осколок попал Меншикову прямо в лоб. Но уже на излете и мелкий. Так что, пробив кожу и забившись под нее он успокоился.
Выглядело все это необычно. Осколок был небольшим и пробил в коже компактное отверстие, вздыбив края раны. Со стороны такое ранение очень напоминало пулевое. Словно пуля пробила лоб с летальными последствиями. А Максим был жив. Даже сознание не потерял, выглядев в глазах окружающих удивительно и жутко.
Одного из бойцов, что выскочил ему на помощь, убило наповал, разворотив голову крупным осколком. На глазах окружающих. Что только добавило мистике фигуре Меншикова. Итальянцы ведь общались с русскими. Где-то офицеры знали язык, где-то обходились всякого рода эрзац переводчиками, например, через английский, французский или немецкий. Поэтому за эти дни итальянские солдаты очень неплохо осведомились о том фольклоре, что бытовал в полку относительно их командира. Приукрашенно и дополнено, само собой. Так что это появление Меншикова с дыркой во лбу их не смутило. А что тут такого? Он же не человек. Может ему так и надо? Кто их этих эльфов разберет?
Осколок вынули. Голову забинтовали. Но народная молва от того меньше не стала, на ходу обрастая деталями.
Максим же сидел на раскладном стуле и чуть не плакал от чувства бессилия и раздражения. Он катился в пропасть внутреннего духовного кризиса.
Он был жив. Снова жив. Мог бы уже погибнуть. И не раз. По глупости. Странно и непонятно. Жив случайно. Словно кто-то в последний момент или его поворачивал, или руку врага отводил. Даже тот осколок, что убил парня там на бруствере должен был достаться ему. Но нога подвернулась, зацепившись за камень, и его потащило в сторону. В итоге ему досталась странная, но царапина, а тому парню — смерть. Очень показательная смерть.
Наш герой вырос удивительно бездуховной скотиной, лишенной всяких мистических порывов. Разве что в форме сатиры. Он не верил ни в Бога, ни в Дьявола. Он не считал, что у природы есть что-то кроме безумных, бесстрастных и бессловесных естественных законов, лишенных всякой одухотворенности и личности. Он никогда не верил в высшие силы, но теперь он не знал… его уверенность уплывала как взломанный по весне лед.
Зачем он здесь?
Как он смог провалиться в прошлое?
Почему удивительные случайности оберегают его жизнь и судьбу? Так ведь не бывает, чтобы из года в год пули и осколки летят мимо… что бы из года в год он выживал несмотря ни на что. Вот и сейчас. Казалось бы — три ранения. Три раза — он прошел по грани жизни и смерти, лишь чудом выжив. Как так? А успехи в делах? Он ведь рисковал. Продумывал, просчитывал, но играл-то «от бедра». Однако выигрывал. Почему? Кому понадобилась эта пешка на шахматной доске или зачем?
— Максим Иванович, разрешите доложить, — подбежав, козырнул вестовой. Очень бодрый и веселый. Вон, глаза светились.
— Докладывайте, — пустым, лишенным всякой страсти и жизни голосом ответил Меншиков.
— Мы победили! Максим Иванович! Победили! Пришла телеграмма из Рима — командующий австро-венгерской армией на Западном фронте подписал капитуляцию. Мы устояли!
— Устояли… — едва слышно произнес Меншиков, уходя еще сильнее в тоску. Очередная победа. Славная победа. Но зачем? — Ступайте к Андрею Петровичу. Передай мой приказ — пусть свяжется с полевым командованием австровенгров. Нужно оказать помощь раненым.
— Слушаюсь! — Вытянувшись, гаркнул вестовой, повторил приказ и умчался его сообщать адресату.
— Максим Иванович, вам нехорошо? Голова кружится? — Осторожно спросил врач, наблюдавший за сменой повязок. Мне не нравится ваш вид. Совсем осунулись.
— Глупый мотылек догорал на свечке. Жаркий уголек, дымные колечки. Звездочка упала в лужу у крыльца… Отряд не заметил потери бойца… Отряд не заметил потери бойца… — тихо-тихо прошептал наш герой, вспоминая еще одну песню Егора Летова. Почему именно ее — непонятно и непостижимо. Именно она всплыла в его сознании.
— Что-что? — Подался вперед доктор, но не стал переспрашивать, привлеченный звуком чеканных шагов.
— Максим Иванович, разрешите доложить, — подал голос вестовой. Другой. И этот был мрачено серьезен. А в руке держал телеграмму, слишком сильно сжимая листок, на который была наклеена телеграфная лента.
Эпилог
Судьбу не всегда можно изменить. Она упрямая девка и очень своевольная. Нужно прикладывать много усилий, чтобы сойти с той дороги, что она тебе уготовила. Вот и Николай II свет Александрович в очередной раз это подтвердил. Он не смог. Он не справился. Ему не хватило энергии и воли для того, чтобы коренным образом изменить свою судьбу и будущее своих близких.
Зимний дворец взорвали. Точнее не сам дворец, а столовую. Прямо во время трапезы Самодержца Всероссийского. Вместе с ним погибла его супруга, младшие дети, включая наследника и Великий князь Михаил — брат. Что породило династический кризис. Те наследники, что рвались к власти раньше, погибли еще в 1915 году во Франции, вместе с Николаем Николаевичем Младшим. А оставшиеся имели права только номинально, проходя в сознании подданных не иначе как «седьмая вода на киселе».
Этим обстоятельством немедленно воспользовались организаторы покушения. То есть, те самые люди, которые и в 1917 году воду мутили. В оригинальной истории, правда, они старались использовать амбициозных и, как правило, очень ограниченных Великих князей. А здесь… здесь оказалось даже проще. Император умер. Прямого, очевидного всем наследника нет. По закону-то, конечно, найти можно, кого на престол посадить. Но эта неопределенность позволила им спровоцировать созыв Учредительного собрания только под новым названием. В этот раз его назвали по-старому — Земским собором, которому надлежало решить судьбу Империи. Как ей жить, куда идти и быть ли монархией?
События повторялись. Иначе, но новый лад, но повторялись…
Татьяна Николаевна положила телеграмму, полученную от мужа и откинувшись на спинку кресла в своем кабинете и устало потерла лицо. Штормградский дворец был практически в осаде. Она едва не взбунтовала против самоуправства Хоботова, а тут еще Максим прислал странную телеграмму:
«Не посещай Петроград. Это очень опасно. Сиди в Штормграде. Муж»
Великая княгиня встала и медленно прошлась по кабинету. Постояла немного у окна, выходящим во внутренний двор. Посмотрела на облака… далекие облака, плывущие в небе. И скосилась на толстую папку, что ей недавно передала Марта.
Марта…
От одной мысли о ней Татьяну скривило. Поэтому, памятуя о безопасности, она заставила ее развязать завязки и вручную перебрать каждый листок голыми руками. Осматривая. Прошло неделя. Следов отравлений не наблюдалось. Поэтому, тяжело вздохнув, Татьяна решилась посмотреть, что же там за послание такое монументальное от «любимой тетушки».
Подошла к столу. Села в кресло. Надела тонкие резиновые перчатки и придвинув папку поближе, развязала завязки.
Сверху лежало запечатанное письмо.
Опасно.
Максим не раз рассказывал ей о том, как в былые годы травили. Поэтому она выдвинула ящик, достала оттуда противогаз с угольным фильтром и стеклянными очками. И только после того, как она его надела, вскрыла письмо. Осторожно. Не сломав сургуч, которым для пущей достоверности было запечатано письмо, а осторожно срезав его. Письмо ведь было не в конверте, а просто свернуто и запечатано.
«Дорогая моя Татьяна, здравствуй.
Здорова ли ты? Все ли хорошо с сыновьями?
Пишу тебе в эти нелегкие времена, потому что боюсь, страшно боюсь за судьбу своего супруга…»
Великая княжна фыркнула, усмехнувшись, продолжив чтение.
«… Наша разведка смогла установить, что супруга твоего, Максима Ивановича, не существовало в природе до августа 1914 года. Его никто не видел, не слышал, не знал. Он нигде не жил, нигде не учился…»
Кайзерин не очень сильно ораторствовала. Просто описала кратенько все, что знала, и в завершение сказала, что не знает, какую судьбу уготовил его супругу Максим. Или как его правильно звать? Феанор? И предостерегла свою «любимую племянницу».
Сказать, что Татьяна Николаевна была шокирована письмом — ничего не сказать. Она несколько раз его перечитала, пытаясь понять — в чем подвох. Но все тщетно. Текст был написан аккуратным, хорошо знакомым текстом тетушки совершенно серьезно.
Чуть помедлив она отложила письмо и начала разбираться с материалами, приложенными к нему. Там были копии справок и докладных записок разведки Генерального штаба на основании которых Кайзерин и делала свои выводы.
Противогаз давно был отброшен в сторону. Равно как и перчатки. На столе, заваленном бумагами из папки, стояло вино и легкие закуски. Вино. Она выпила уже много. Очень много. Но ее никак не брало опьянение. Только вызывало легкие мурашки по всему телу.
В дверь кабинета постучавшись вошла служанка.
— Татьяна Николаевна, к вам прибыл господин Хоботов.
— Хоботов? — Повела она бровью. — Зови. И принеси еще вина. И бокал Льву Евгеньевичу.
— Слушаюсь.
— И вот еще. Марта во дворце?
— Мне это не известно.
— Выясни. Пусть придет и подождет в приемной. Я позову.
Служанка вышла и, придержав дверь, пропустила внутрь коменданта Штормграда. Уставшего и заматеревшего интеллигента. Удивительного и очень странного человека. Татьяна посмотрела на него чуть мутным взглядом и усмехнулась. Пародия. Он ведь был одной сплошной пародией. Но, как это ни странно, справлялся с работой. Как? Никто не знал и не понимал. Не должен был. Но он справлялся.
— Татьяна Николаевна, — осторожно начал он, приближаясь, — мне сказали, что вы пьете. Что-то случилось? Я могу вам помочь?
— Помочь? Ха!
— Я понимаю, — кивнул он, — гибель близких — всегда испытание. Ваше отец, мать, брат, сестры и дядя… они… их гибель просто чудовищна.