Ника Ёрш
ВАСИЛИСА С ПРЕМУДРОСТЬЮ
Это присказка – не сказка,
сказка будет впереди…
В одном небольшом царстве, аристократическом государстве жил-был царь Ириар - красавец, да удалец, каких еще поискать. Богатыми были его владения, народ на землях его жил счастливо, работал усердно, да нарадоваться на вседержителя не мог.
Сам же царь больше всего на свете жену свою любил, красавицу Людмилу: всем капризам ее потакал, все прихоти удовлетворял, да наследников с каждым годом все нетерпеливее ожидал. И вот, спустя пять лет надежд и всяческих ухищрений царица понесла! Родилась у Ириара дочь, красивее и талантливей которой не видел никто в округе.
Назвали маленькую царевну Василисушкой, да баловать ее стали всячески, не хуже, чем Людмилу до этого. Целыми днями восторгались все ликом ее прекрасным, глазками счастьем искрящимися и голоском чарующим. А уж какие у царевны были волосы! Бывало, выйдет она прогуляться с нянюшками из терема, да как коснется солнце ее косы роскошной густой, так переливы всюду и отсвечивают, словно золото то было настоящее.
Всем была царевна хороша: и телом, и душою. За чтобы не принималась девочка - любое дело было ей в радость, все в ее руках спорилось.
Так росла Василисушка, а вместе с ней и таланты ее множились: научилась она шить-вышивать вещи разные, красоты необыкновенной; научилась пироги да другие вкусности выпекать исключительные, нигде ранее не виданные, да не опробованные. А уж как девушка песни пела красиво - у любого насмешника дух перехватывало, да сердце щемить начинало толи от радости, толи от тоски...
И лишь одно омрачало царя Ириара: никак его супружница не могла сына ему выносить. Наследника, стало быть, не было.
Время шло, год подкрадывался за годом, а дело с мертвой точки не двигалось. Ну а потом и вовсе страшное приключилось - захворала сильно царица Людмила, да слегла от лихорадки неизвестной. Страшно печалились Ириар и Василисушка, да только спасти матушку не удалось им. Так и остались они одни, как только царевне одиннадцать годков стукнуло.
И помутился с тех самых пор у царя рассудок: единственной целью жизненной стала для него защита дочери единственной.
Запер Ириар царевну в тереме, запретил выходить ей из дому, на люди показываться. И вроде бы не сильно жизнь Василисы изменилась поначалу: наряды да украшения ей дарили по-прежнему, книги заморские выписывали, учителей из стран близких да дальних привозили… Только перестала вскоре девица петь совсем, затем вышивку и танцы забросила, а после и вовсе целыми днями у окна просиживать стала, умоляя батюшку выпустить ее на волю-вольную, учиться как все. Непреклонен был царь. А чтобы не лезли глупости в голову дочери, окна в тереме ее магическим пологом велел занавесить, да пускать наказал к царевне только трех служанок проверенных. Всюду теперь заговоры ему чудились, да попытки покушения на царевну.
Так и прожила затворница юная взаперти до шестнадцати лет: света белого не видя, да побег планируя. Только не случилось ей удачу свою попытать, от отца-деспота сбежав. Зимой дцатого года произошло, наконец, то чего Ириар все время опасался: напал тать лихой на царство его, много люда погубил, самого его зарубил, а Василису вместе с другими девками из терема царского уволок, да Кощею за медь с серебрушками продал, не распознав в бледной замученной девушке прекрасной царевны.
ГЛАВА 1
По широкому коридору, устланному коврами дорогими заморскими, решительно двигался вперед не кто-нибудь, а сам царь Берендей с советниками верными: маленьким округлым Усачом и длинным худым, как жердь, Жмыхом. Вседержитель тридевятого государства был зол как никогда. Короткие седые волосы его были непривычно всклокочены, синие глаза молнии метали, а губы (и без того тонкие весьма) в тонкую едва заметную линию превратились, сомнений не оставляя в настроении владельца своего.
Наконец, приблизившись к высокой двустворчатой двери, смог царь выместить хотя бы часть гнева, скопившегося в душе мечущейся. Пнув ногой одну из створок закрытых, словно вихрь ворвался он в большую светлую залу, гаркнув на ходу:
- Где?!
В повисшей следом тишине можно было услышать, как неровно забилось слабое сердце Архипа, верного слуги младшего из царевичей, Ивана. Уж он-то, как никто другой, понимал, чем аукнуться может визит батюшки к сыну, особенно после вчерашней Ивановой выходки...
Быстро прикинув, что к чему, бухнулся Архип на колени, сложил полные пальцы вместе и ну давай каяться, креститься да в глаза вседержителя заглядывать преданно:
- Не вели казнить, царь наш, батюшка, вели слово молвить, благодетель ты наш! - выговаривал слуга каждое слово четко и громко, с подвываниями, не оставляя надежды последней, что хозяин его проснуться успеет и в порядок себя привести. - Воля твоя на всё, да только справедливости ради, просить тебя буду, кормилец милейший! Ничего плохого не сотворили, ничем прогневать не желали, вот те крест! Не гневайся, не злись, а милость свою прояви до нас, грешных!..
- А ну, цыц, окаянный! - раскусив замысел сыновнего слуги, Берендей кивнул Жмыху на опочивальню царевича, а Усачу на кабинет: - немедленно найти и привести сюда! А ты, Архип, не забывайся, да выметайся из терема по добру, по здорову, пока я тебя...
- Царь-батюшка! - раздалось хриплое блеяние Жмыха из спальни царевича, - спать они изволят, поднять сил никаких не хватает. Ай, ай-яй-яй! Пусти, нехристь! Только не в лицо!!!
В следующий миг Берендей на пороге опочивальни замер, разглядывая хмуро картину безрадостную: Иван сидел на огромной постели в чем мать родила и бездумно смотрел в сторону батюшкину красными от недосыпа и количества выпитого накануне глазами. Рядом с ним катался по полу Жмых, охая и непрестанно натыкаясь на опрокинутые здесь же лавки. На углу большой резной скрыни у стены висели мужские портки, усыпанные остатками старинного зеркала, купленного еще Берендеевой бабкой. Дорогие ковры, устилавшие пол, истоптаны оказались глиной и смердели, словно по ним свиней выгуливали... Впрочем запах скорее исходил от самого царского отпрыска, присосавшегося теперича к глиняному кувшину с водой, заботливо Архипом поднесенному.
- Оооох! - наконец напившись, выдал красный (в прямом смысле) молодец, - доброго утра, батя. С чем пожаловать ко мне изволили? Снова нотации читать, али просто, мимо проходили? Если воспитывать, так обещаю я - не стану больше злоупотреблять вовсе! Вот опохмелюсь сейчас и сразу за ум начну браться, другим примером для подражания представляться...
- Молчать! - внимательный наблюдатель сразу заметил бы перемены нехорошие, на лице и в позе царя-батюшки отразившиеся. Не было в его взгляде ни тени сочувствия, ни капли понимания, только лишь разочарование да гнев разрастающийся. Исчерпал сын его младший всё годами накопленное терпение, перешел границу дозволенного, вины за собой не ощущая совершенно! Сегодня Берендей понял окончательно, что без решительных действий не обойтись боле. - Позвать к нам сюда Олега Бояровича! Приведет пусть этого отпрыска нерадивого в чувства и ко мне доставит! Кончилась свобода твоя, Иван, помяни слово мое. Ты спокойствие мое не берег, меры в загулах своих не знал, так примешь благодарность мою, ответную!
С теми словами удалился царь выполнять другие дела, требующие присутствия его личного, а царевич на постель вновь повалился, не осознав пока, чем ему поведение последних дней аукнется...
***
Спустя несколько часов после событий вышеозначенных, прибыл Иван к отцу на поклон. Выглядел теперь царевич намного свежее, понятливей и серьезней, чем прежде: Олег Боярович (богатырь со стажем великим и опытом богатым) умел как никто распоясавшихся молодцов в чувства приводить. Так, вниз головой искупавшись в бочке с водой ледяной, выпив отвар крепкий "от хворей алкоголических и насморка аллергического", да нравоучения прослушав с бранью вперемешку в исполнении верного Архипа, осознал Иван, что в чем-то неправ оказался. И вот теперь, речь лучшего сына и наследника по дороге отрепетировав, приосанился царевич да в святая святых постучался.
Был то кабинет царя Берендея, где и проводил он изрядную часть светового дня. Рабочая комната государя с особым усердием обставлена была и хорошо отражала характер его: всего здесь было в достатке, что он важным считал. Мебель устанавливалась исключительно дорогая, вычурная и практичная одновременно, всем вошедшим на зависть. По стенам от входа лавки выставили, служившие, вместе с тем, ларями для хранения вещей различных; тут же высокие шкафы из красного дерева заморского выстроились - для бумаг, писем и книг. В переднем же углу, под старинными иконами, находилось золоченое кресло хозяина, а перед ним стол стоял, усыпанный ведомостями, письменными принадлежностями и письмами различной степени важности.
Вся мебель выполнялась по специальному заказу Берендея, в том числе особые подставки-ступеньки, расписной стол в центре комнаты и парадные резные стулья с росписью, серебрением и позолотой. Но особое внимание все гости обращали на стену у входа, где были изображены сюжетные росписи, напоминавшие о подвигах великих предков нынешнего царя. в центре картины маслом была встроена миниатюрная печь, украшенная мраморными изразцами самых редких пород - такую Иван и себе в покои сделать хотел, уж больно богато смотрелось...
- А, пришел...- отложил Берендей в сторону доклад очередной, приподнялся в своем золоченом кресле и указал сыну на один из стульев в центре комнаты, - присядь, Иван, в ногах правды нет. Поговорим.
- День добрый, батюшка, - низко поклонился царевич своему родителю, потом только в указанном направлении направился, прокручивая в голове слова о раскаянии да жизненных уроках усвоенных. Начать, пожалуй, следовало издалека, с проявления заботы... - Плохо выглядишь, кормилец наш, никак здоровьице снова шалить стало? Отдохнуть бы тебе хоть денек-другой от суеты этой, государственной...
Не понял Берендей порыва сыновнего, не оценил заботы. Нахмурился пуще прежнего, кулаки сжал и совсем волком на младшенького своего смотреть стал. Замолчал Иван, сожалея, что Архипа не прихватил, тот бы непременно подсобил в такой непростой момент.
- Ты о здоровье моем побеспокоился никак?! - поднялся царь на ноги, выпрямился до хруста в кости, показывая весь свой рост немалый, и, сощурив глаза недобро, продолжил речь свою обличительную, - а когда Настасью, единственную дочь кузнеца портил давеча, тоже обо мне пёкся?! Захаживал он ко мне по утру, аудиенции требовал... и справедливости! Все наше царство-государство только на тебя и работает, люди злато-серебро в казну собирают, а я его разбазариваю, от озверевших отцов откупаюсь! – распалялся мужчина не на шутку, с каждым словом следующим все больше голос повышая, - и скажи ты мне, сколько же нужно выпить, чтобы на Настасью позариться?! А коли понесет она? А коли дитятко ни в чем не повинное на нее похожим родится?!!
Тут уж Ивана передернуло всего: фантазия-то сызмальства хорошая была, красочная: сразу представил молодец, как ребятенок мучиться будет с таким лицом... Ох, а уж если девка?! Мда, нужно впредь аккуратнее быть...Настасью стороной обходить.
- Вижу, что понимаешь ты, о чем я толкую! - продолжил Берендей свою речь обличительную, - да только что с тобой говорить? В одно ухо влетает, из другого вылетает! Только и знаешь, как девок портить, да глаза бесстыжие заливать! Это повезло еще, что ни одна из них сама с жалобами не обратилась, все по воле их происходило! Но ждать, пока случится подобное не собираюсь я боле! Довольно с меня всего этого.
- Да что я сделал такого? - не сдержал царевич удивления естественного, - ну, выпил немного с братьями, так ведь все так делают, да и повод был уважительный!
- Это какой же, просвети несведущего?
- Десять лет со дня изобретения квакши! – выкрикнул Иван, сам своей изобретательности поражаясь.
- Чего?! – у батюшки от «уважительности повода» глаза на царский лоб едва не повылезли.
- Квакши! – подтвердил сынок, ничуть не смущаясь. Отступать все равно некуда. - Ею сапоги чистят. Очень полезная вещь в миру, каждому необходимая.
Помолчали тут мужчины, глаз друг с друга не сводя, каждый о своем думая.
- Эдакий ты историк, оказывается! – нарушил тишину Берендей. Иван же заметил, наконец, как истово левый глаз у батюшки подергиваться начал. Признак это был весьма нехороший... - Братья твои, Святополк и Яромир выпили не меньше твоего, да только все по домам разбрелись. К женам! Они драки в клубе не устраивали, отца Симона за косые взгляды в свою сторону не били, они...
- Сейчас вспоминаю, и впрямь тип там один нашелся, не приятный весьма, – перебил царевич Берендея, да восстановить события давешние в памяти попытался, дабы имя свое от напраслины очистить, - косился на меня так странно, шептал про себя непонятное чего-то…Почем мне было знать, что то поп наш новый?!
- На одежды его посмотреть! - голос царя некрасиво на визг сорвался, после чего он закрыл лицо руками и хорошенько его растер, успокаиваясь. - Ты крест ему золотой погнул! Семейную реликвию. А глаза... У святого отца косоглазие врожденное было. Теперь он и вовсе на голову слаб стал: ни одной молитвы не помнит, крестится только и домой назад просится, в Витяково! Лекарь наш ему одну из своих настоек прописал... Не пристрастился бы…
Опустил Иван голову виновато. Не хотел он никому плохого - так получалось просто...
- В общем так, сын, - вздохнув, Берендей обессилено упал назад в свое позолоченное кресло и потряс перед царевичем донесением недочитанным,- у меня проблем и без тебя хватает. На северных границах Истяслав разбушевался, хочет себе кусок моих земель оттяпать. На юге мор неизвестный начался, того и гляди оброк собирать не с кого станет. А с запада и вовсе тать неизвестная расползается, скот жрет, на людей нападать стала... Давеча на болотах девка крестьянская пропала, что по травы ходила. Народ лютует. Ну а ты...
- А я больше не стану пить и по бабам ходить, вот прям слово даю!
- Да знаю я, чего оно стоит, слово твое! Нет уж. Бери с собой Олега Бояровича, Саву и Даньку малого, да ступай к болотам. Что-то там нечисть ищет, а найти не может. Ты должен принести мне это, во что бы то ни стало! Не нравится мне происходящее там, ох не нравится...
- Так Саву-то зачем брать? Он же хлипкий, как соломинка, да еще и того, с головушкой не дружит.
- Зато слова заветные знает и практикует! Ты вот ухмыляешься, а он меня два раза от смерти неминуемой уводил. Придерживайтесь все рядышком, там, на болотах, что-то совсем не хорошее, и я должен быть во всеоружии, когда оно силу наберет!
Иван только кивнул отцу, да вон из кабинета бросился. Огнем глаза молодца загорелись от предвкушения драки хорошей, кулаки зачесались, а ноги сами несли к оружейной комнате, за мечом заговоренным да доспехами.
- Докажу я тебе, батя, что не напрасно на свет рожден! Разберемся, что там за нечисть по нашим землям разгулялась! - приговаривал царевич, на ходу плечи, да шею разминая, - отведаете скоро силушки богатырской! Дайте мне только до болот добраться, уж я вам устрою...
***
Четверо всадников бодро приближались к дубовой роще, что на юге Берендеевых земель раскинулась. Первыми ехали, судя по одеждам и телосложению, два богатыря могучих (Иван, да Олег), за ними следовал очень худой и темнокожий парень (Данька малой), а замыкал шествие маленький щуплый мужичок с блаженной улыбкой на бледном невыразительном лице (Савелий, то есть).
Компания эта при ближайшем рассмотрении вызывала ряд вопросов у любого, кто их на пути встречал - привечал. Крестьяне провожали удальцов настороженными любопытными взглядами, долго после решая промеж собой, зачем столь разномастную четверку в рощу понесло...
Иван же очень спешил свершить подвиг небывалый и домой вернуться к вечеру. Ночь обещала быть необычайно звездной и светлой, как и всегда, впрочем, в Купалов праздник. Именно сегодня девки все на Студеную реку отправятся: плавать, костры жечь, да полуголыми через них прыгать! Разве может порядочный холостой царевич столь важные мероприятия пропускать?