- Как в сердце?! Кому??? – Берендей вопросил, царственный зад аккуратно на стул заново пристраивая.
- Чего я?.. – глухо Василиса прошелестела, глаза пуще прежнего округлив.
- Петру семипалому, конечно, телохранителю правителя моего, - отвечал Владислав невозмутимо, - подоспел тот вовремя, загородил собой чешуйчатого. Правда, для него это худо закончилось, ну да профессия такая, ничего не попишешь.
В повисшей следом тишине услышала царевна, как комар мимо двери в кабинет пролетел, а за окном капельки дождя первые накрапывать стали.
- Да не убивала я… - наконец вымолвила Василиса, шумно выдохнула и на перепуганного Берендея уставившись, затараторила:- пригрозила просто змею, что со мной шутки плохи… обозвала его эммм… словом нехорошим. Обозлился он и наказал меня - в лягушку превратил! Не знаю я вовсе, кто этот Петька таков, вот вам крест!
Развел руками Горыныч в стороны, пожал плечами широкими да улыбнулся лучезарно:
- Значит, попутал я что-то. Возраст, знаете ли, годы берут своё. То, видать, другая царевна была – всех упомнишь разве?
Вздохнул Берендей облегченно, поднялся с места и к парочке взглядами скрестившейся направился:
- Ну, знаете ли, господин хороший, - обратился он к Владиславу, явно не до конца понимая, кто к нему в гости пожаловал, - вы хоть и послом главным у хранителя врат значитесь, а ведете себя… Не уместны шутки подобные в тереме этом. Василиса Ириаровна сыном моим спасена была своевременно, так что скоро пир мы в честь свадебки их приготовим, не смотря даже на то, что бесприданницей царевна осталась.
- Великодушный вы человек, - Горыныч в ответ молвил, по-прежнему глаз от красавицы не отводя, улыбку загадочную не пряча, - жаль только мне на пиру том погулять не удастся. Лишь только с нечистью болотной разберусь – тут же велено назад возвращаться, в царство наше, серое да зловонное.
Молчит девица красная, в разговор мужчин внимательно вслушиваясь, гадает, неужто так просто от нее жених прежний отступится?
Отступился. Подождал чего-то, посмотрел пытливо с минуту-другую на Василисушку, но, словно бы не обнаружив того, что искал, отвернулся мигом и интерес всякий к ней потерял. Что-то внутри царевны преломилось сейчас же, неспокойно стало ей, и щемящая тоска изъедать душу принялась, пробуждая нечто давно забытое, в народе толи совестью, толи раскаянием зовущееся.
Вскоре и вовсе вышел вон Владислав, а Берендей еще немного посокрушавшись над судьбою будущей невестки, велел ей отдохнуть как следует, дабы на ужин выйти нарядной и бодрой.
… Не задался день у царевны, так и пришлось маяться ей до вечера самого. Ни поспать толком не смогла, ни в себя прийти… Ждала девица жениха судьбою предназначенного, даже за дверь в комнатку свою выглядывала изредка – все шаги его чудились. Отобедала Василиса слабо, аппетит растеряв окончательно. К вечеру так извелась девица, что только слепец ее красавицей назвать мог бы, душою при этом не покривив.
Тогда, как истинная женщина, решила царевна и на ужин не показываться, дабы не понял Владислав, как тронула ее встреча их давешняя. Пошли ей и в этом на уступки – принесли кушанья разные, да чернавок прислали не в меру словоохотливых, чтобы развлекли невесту Иванову. Те и рады стараться – вместо ртов жернова настоящие, любую сплетню в миг перемалывают и за новую берутся!
Тщательно, в пятый раз уж один и тот же кусок дичи пережевывая, думала бывшая лягушка о своем: стоит ли ей идти и каяться к Горынычу, да в чувствах своих сознаваться, или все-таки гордость поберечь и дождаться, пока сам он объявится? Тут-то до сознания ее голос одной из служек донесся, внимание ее восклицаниями разными привлекая сиюминутно:
- … а он брови нахмурил, подобрался весь, да на царя – батюшку нашего накинулся с речью обвинительной: «Что же вы запустили так места те, заветные? – говорит, - одно дело, когда болото стоит на месте, и другое совсем, когда разливаться на пашни да деревни окольные начинает за дни считанные, людей захватывая! Этак нечисть, там расплодившаяся, за лето от царства вашего клочка земли не оставит!» А наш-то плечами только пожимает: « Вам–то, - отвечает, - какое дело? Сами разберемся. Пока только три бабы и пропали, нам от них ни горячо, ни холодно…». Тогда сероглазый кааак зашипит: « Сссын вессссь в отцсааа! – по столу бамс кулачищем, вскочил на ноги и давай коня своего требовать, - и ты, - на Ивана показывает,- со мной пойдешшшь, пользсссу хоть какую-то принесссешь!»..
- Про кого вы говорите, в толк не возьму? – вскинулась Василиса, на чернавок уставилась разъяренно, - поясните мне все немедля да как следует!
А у самой сердце вскачь пустилось от предчувствия нехорошего, того и гляди споткнется и остановится!
- Так чего ж там пояснять, - мямлит девка в ответ невразумительно, - ускакал посол Змея Горыныча, а с собою жениха вашего прихватил. Сказал, чтоб к утру их возвращения ждали. Только простился уж царь-батюшка с сыном младшеньким – шутка ли второй раз за седьмицу на те же болота черные ехать, тут уж никакая удаль богатырская не спасет.
- Зачем это нужно? – прижала Василиса руки к щекам, головой раскачивает, - на кой дались им болота те?!
- Так нечисть там совсем расхулиганилась, никакой управы нет! – поясняет вторая служка, скоренько остатки ужина на подносы собирая, да раскланиваясь, - народ ропщет, спасения требует. За последние деньки и вовсе плохо все стало, болото из берегов вышло и семимильными шагами ко дворцу двинулось! Только вы не переживайте не об чем, спите, царевнушка, не след вам подобными ужасами головушку светлую забивать…
Хлопнула дверь в покои Василисины, осталась одна она, мыслям своим на растерзание.
Больше часа минуло, а покой так и не обрела метущаяся душа девицы. Успела она и у окна посидеть, и песню грустную спеть, затем попытку забыться сном спасительным предприняла - ничто фантазии в голове ее разбушевавшиеся успокоить не в силах было.
Тогда вспомнила царевна, как раньше, в тереме батюшкином от тоски спасться ей удавалось. Приоткрыв дверь в покои свои, громко Василиса чернавку подозвала да велела ей принести нити шелковые всех цветов что найдутся и ткань белую плотную.
Так, спустя энное количество времени, присела у окна царевна с лучиной зажженной и стала припоминать дом свой, матушку с батюшкой, дворец их, поля да реки…Хотелось ей перенести на картину лучшее, что в памяти осталось. Да только мысли девичьи далеко ускользали все время, туда, куда сердечко ее тянулося давным-давно… Где кольнет иглой раз – там река, берегов не видать, течь начинает, где кольнет другой раз – горы высокие, верхушки туманом закрыты, появляются, где третий кольнет – птицы там летят, крыльями огромными машут, ветра холодные разгоняют.
Солнышко вот-вот взойдет, а Василиса покоя не знает – вздыхает горестно, шьет – вышивает, да в окошко зорко поглядывает, всадников на горизонте высматривает.
Наконец, с первыми петухами, как и было Владом обещано, отворились ворота к терему ведущие. Конский топот царевне громом среди ясного неба кажется, душа вот-вот в царство иное отлетит с испуга – такое волнение давно она, горемычная, не испытывала. А наездники оба из стороны в сторону раскачиваются, еле – еле в седлах держаться умудряются. Последнее, что увидеть удалось царевне – стражу подоспевшую к приехавшим – помогли тем спешиться, да в терем гостевой войти.
Ох и странное состояние у царевны тут случилося: не то рыдать она захотела, ни то петь от счастья! Бросила на пол рукоделие свое, законченное минутою раньше, и давай по комнатке метаться – то упрекать жениха в горячности излишней, то радоваться, что невредимым вернулся, а то и вовсе кулаками ему грозить сквозь двери закрытые да стены деревянные, мол, «Ответишь ты мне за ночь бессонную!».
Однако прошло время некоторое, и поутихла буря в душе девичьей, осталась там усталость только да желание самолично в глаза серые взглянуть – убедится, что цел, невредим остался…
Долго думать не стала красавица – решила она так: чем в подушку уткнуться и всхлипывать продолжать до обеда самого, уж лучше предпринять шаг один… опрометчивый весьма.
Кивнув собственным мыслям, схватила царевна шаль годами потрепанную (одной из чернавок забытую), накинула ее себе на голову да на плечи, и к двери в опочивальню свою подошла, прислушалась, выглянула аккуратно. Тихо и пусто кругом, ни души вокруг.
- Эх, была – ни была, - шепнула Василиса, за порог нерешительно выскальзывая. – В случае чего, скажу, что лекаря искала, снадобья его волшебного испросить хотела, от страхов и хворей.
Быстро продвигаясь вперед (передышек себе не позволяя, дабы не передумать дальше идти), скоро добралась царевна до гостевых покоев. Там ей порядочно страху пережить пришлось – чуть на стражу Берендееву не налетела девица в потемках. Хорошо хоть во время услышала шаги тяжелые, успела схорониться в простенке, вся в пыли замаралась, паутиной обмоталась! За то и награду ценную получила, одного из охранников подслушав: оказывается, идти далее никуда не нужно было, ведь «посол змея в соседней опочивальне задремал, беспокоить не велел, любого на покой его дерзнувшего на клочки разорвать грозился».
Усмехнулась царевна, речи такие услыхав, успокоилась немного: раз в силах Горыныч рычать, да стражу запугивать, знать хорошо все будет, ни исцелять его, ни ухаживать не требуется. И вот разумней всего назад повернуть было, себя не опорочив, репутацию не запятнав… Да только ноги уже сами ее к двери заветной подвели, а голос внутренний одобрительно так приговаривать начал: «одним глазком взглянуть-то и требуется, ничего от этого плохого не будет; не узнает никто, зато спокойнее станет».
Опомнилась Василиса уже внутри комнатки небольшой, обставленной почти также как и ее собственная. Кровать здесь разве что поболе была, да стол красивый посередке стоял, скатертью расписной до самого пола укрытый. Так, в нерешительности постояв немного, обстановку окружающую осмотрев, подкралась царевна к балдахину тяжелому и, дыхание затаив, отодвинула ткань в сторону.
Частично укрытый простынею белой, скинув на пол подушки мягкие, раскинулся на перине жених Василисин. Пепельные волосы его разметались по сторонам, на виске венка беспокойная пульсировала, а лицо даже во сне хмурым оставалось, словно не на отдыхе он, а на битве новой сражается. Грудь оголенная вздымалась тяжело, руки в кулаки то сжимались, то разжимались снова…
Совершенно не задумываясь над последствиями действий своих, подошла царевна поближе к красавцу спящему. Глядя на Влада, коснулась девица лба его грозно нахмуренного, по морщинкам пальчиками провела, стараясь разгладить черточку каждую. Навернулись на глаза ее слезы от тоски щемящей: так хотелось подарить ему всю скопившуюся в ней нежность, приласкать, да убрать горечь с лица дорогого…
Да только нужно ли все это ему? Почитай три года прошло со дня памятного, когда наказал Влад невесту за слова обидные. Разозлился не на шутку тогда Горыныч, и не просто обратил царевну в лягушку болотную, но и пари с ней заключил, вопреки правилам всем. Снова воспоминания в голове Василисиной пронеслись…
« - Три года я тебя ждал, - прокричал змей в сердцах, - три года обхаживал, все прихоти исполнял! Теперь и ты подождешь столько же! Слово мое такое: на тебя надену шкуру лягушачью, будешь в ней, в родной словно жить, пока не раскаешься!
- Вот как? Снова выбора мне не оставляешь? – прищурилась злобно зеленая, - справедливо, нечего сказать! Так вот тебе мое слово: не раскаюсь я никогда! Уж лучше на болотах пропаду, чем перед тобой всю оставшуюся жизнь в царстве сумеречном пресмыкаться стану!
- Так тебе выбор нужен?- задумчиво Влад проскрипел, - что ж, согласен я! Уговор такой заключить предлагаю: если три года грядущих выдержишь и шкурку в целости сохранить сумеешь – сниму с тебя обязательство, сможешь идти на все четыре стороны! Но если раскаешься и вернуться решишь - сожжешь лягушачий покров, и вмиг я рядом окажусь, назад тебя приму…
… С радостью царевна на условие змея согласилась. Первый год еще очень зла она была и полна намерения вернуть свободу свою, еще до рождения ее отнятую. Второй год дался тяжелее намного, терзалась часто Василиса сомнениями разными, но не желала первой от своего отступиться… Ну а третий год самым сложным оказался и неизвестно, чем бы все закончилось вскоре, кабы Иван в местах тех же не объявился…»
***
Из воспоминаний вырвал девицу легкий рык: Горыныч слегка повернулся во сне, еще ниже простыню (и без того слишком мало прикрывающую) стаскивая. И снова ослушалась царевна голоса разума, а ведь он громко закричал: «беги, коли шкурку и гордость сохранить хочешь!»
- Что ж не спится тебе, горюшко мое? – Василиса прошептала, нежно плечи мучителя своего поглаживая, уйти не в силах, - отпусти невзгоды, нет сейчас опасности рядом. Отдыхай, даже Хранителю перехода в царство иное покой иногда нужен.
Всем своим существом понимала царевна, что уходить пора, но сил покинуть этого мужчину не было у нее. Раз за разом переводила девушка взгляд с закрытых век Влада, обрамленных светлыми ресницами, на его гордый прямой нос, на губы, подарившие ей когда-то истинное наслаждение, на широкие сильные плечи и ниже -ниже… Останавливаясь лишь на самой границе дозволенного.
- Как хорошо, что застала я тебя спящего, - сама себе царевна зашептала, к лицу змея сызнова возвращаясь, - как хорошо, когда можно вот так рядом побыть, повода не разыскивая, объяснений не придумывая… Просто посмотреть на тебя…
Словно бы услышал ее мужчина: разомкнулись вдруг губы его слегка – будто приглашали к поцелую осторожному. И уж думать ни о чем другом не в силах Василиса: «Только прикоснусь едва и уйду, никто не узнает, никто не осудит…»
Пригнулась царевна, глаза прикрыла даже, предвкушения полная.
- Осторожно, красавица, - вдруг слышит она голос хриплый насмешливый, - не порань губки свои бархатные о клыки мои. Да и рога того и гляди наружу вырвутся, побереги себя, милая.
Вскинулась красавица, отпрянула от Горыныча. Мельком лишь глаза его серые увидать успела – и того хватило, чтобы вспыхнуть как маков цвет. «Глупая девчонка! – корила себя царевна, запутавшись в ткани балдахина, - дурра! Вот дурра и всё!»
- Успокойся ты, - снова Влад заговорил, с кровати легко соскочив и дернув перепуганную насмерть Василису в свою сторону. – Чего заметалась? Не стану я тебя вопросами мучить, и попрекать не стану. Присядь-ка, ну?! Вот так. И не нужно глаза от меня прятать, будто дитя малое.
- Не прячу я, - отвернувшись царевна молвила, попутно паутину ранее забытую, из косы вытаскивая.
Рядом смешок тихий раздался да скрип едва уловимый – повалился Горыныч на кровать снова, руки за голову заложил, ждет чего-то.
- Ты чего улегся-то? – вопросила девица, одним глазом вбок старательно поглядывая, рискуя навсегда косоглазие на себя навлечь. – Не удобно это…
- Не права ты, - ответ ей тут же последовал, - перина хоть и старая уже, да кровать скрипучая, а все ж неплохо здесь устроиться можно. Ну а ежели ты о себе говорила, так я и подвинуться могу, укладывайся, не жалко мне.
Не удержалась Василиса, сорвался с губ ее смешок озорной, дрогнули плечики от веселья наружу рвущегося. Захотелось ей в тот миг все-все обиды отпустить, гордость свою позабыть. Даже развернуться в пол-оборота успела она… Как вдруг стук громкий раздался – верно пришел кто-то, покой Горыныча нарушить решился.
- Только этого нам не хватало, - поморщившись Влад пробурчал, с кровати поднимаясь. – Сиди здесь, за пологом. Наружу не высовывайся. Сейчас быстро наглеца спроважу и вернусь…к разговору начатому.
Лишь кивнула царевна, поплотнее ткань за змеем задергивая, всем телом подрагивая (толи от страха быть застигнутой, толи от предвкушения беседы дальнейшей.)
- Кого еще нелегкая принесла? – нарочито громко из-за полога прозвучало, - неужто сам жених бесприданницы болотной явился? Чего хмуришься, Иван, царский сын? Проходи, раз уж пришел, не стой столбом на пороге.
- А я тут мимо шел, не спится мне совсем, - голос Ивана следом раздался. Показался он Василисе тише обычного, словно бы неуверенность какая-то в нем проскальзывала. – Уж и снадобье лечебное выпил я, и овец с тысячу насчитал…