— О, Тони! Ты так и остался наивным мальчишкой! Я досконально изучил вопрос, едва прознал о твоем грядущем приезде, не удивляйся, у меня есть надежные люди и в графстве Лейчестершир. Так вот, взамен на закладные твоего имущества — а это единственное, что они могли получить с него, поскольку прибылью ты вправе распоряжаться сам, они оставили долговые расписки на многие миллионы фунтов.
— То есть, я могу получить их, предъявив теткам расписки?
— Теоретически — да.
Дверь отворилась, впуская Дрю с неизменно-каменным лицом. Он нес два глиняных горшочка, накрытых крышками, и соусницу. Запах печеной баранины и картофеля следовал за ним, заставляя непроизвольно сглатывать слюну. Пудель, до сих пор не доевший булочку, оживился и с кряхтеньем бросился под ноги бедняге Дрю. Энтони зажмурился, предвидя, как стойкий старик валится под ноги хозяину, рассыпая по паркету содержимое горшочков. Уши готовы были услышать стук падающего тела и звон подноса, но вместо этого раздался звук ставящейся на стол глиняной посуды.
— Не беспокойтесь, мистер Джортан, — невозмутимо произнес Дрю. — Я изучил все повадки постыдного зверя и научился прыгать через него.
Энтони почувствовал, как к щекам приливает кровь. Слышать подобный выпад от прислуги он не привык. Вот только одного взгляда в спрятанные среди морщин блеклые глаза дворецкого хватило, чтобы догадаться — он и впрямь хотел успокоить Энтони. Пудель продолжал атаковать Дрю, подпрыгивая около него, как мячик. Тони отметил, что дерзать бросаться на стол Таффи не решался. Дворецкий удалился, и Алрой продолжил.
— Вот только у мисс Мейси и миссис Кит нет ни гроша за душой. Пьяница Говард Кит спустил состояние на скачках, а тридцатилетняя Алисия перевалила за тот возраст, когда девушку сватают богатые и привлекательные женихи. А бороться за лысых беззубых стариков она считает ниже своего достоинства.
— Получается, они обворовали меня, а я и глазом не моргнул? — ощущая себя беспомощнее младенца, выдохнул Энтони.
— Выходит, что так.
Алрой открыл горшочек, в котором дымилось жаркое.
— Не люблю горячее, — пояснил он. — Кстати, Лиззи чудесно готовит! Советую не затягивать с ужином, потому что вечером у нас будет долгая беседа. Ты не отвертишься, пока не расскажешь про свои знаменитые приключения в медвежьей стране.
— Непременно, — Энтони последовал примеру друга и тоже отложил в сторону крышку горшочка. Внутри всё кипело — как же так! Родные тетки крутили его имуществом, а он даже не догадывался! Попадись они в эту секунду — задал бы трёпку похуже, чем… Чем… Энтони не мог додумать до конца, потому что никого никогда толком не наказывал. Даже прислугу. — Но сегодня я бы хотел отбыть в гостиницу. Меня ждут…
— Ну, наконец-то! — всплеснул руками Алрой. — Это та, о ком я думаю?
Тони показалось, что теперь не только щеки, но и уши охватило огнем.
— Не знаю, кого ты имеешь в виду…
— Твоя ручная зверушка.
Энтони нахмурился.
— Кто? Если ты… — сквозь зубы процедил он.
— Успокойся! Так прозвали ее твои не раз упомянутые нами тетки. Впрочем, я сказал это именно чтобы позлить тебя. Каюсь! Но я знаю, что на самом деле ее зовут Мари, и она весьма недурственная собой.
— Да, — нехотя ответил Энтони. — Я купил ее на лондонском аукционе полгода назад. Не могу сказать, что она затмевает солнце, но иногда эта девушка весьма меня веселит.
— Догадываюсь, — усмехнулся Алрой. И Энтони не понравилась эта ухмылка. — Так вот, могу предложить тебе любой займ, если она станет залогом.
Тони насупился и молчал, едва сдерживая гнев. Предложение продать Мари казалось кощунством, еще более гнусной шуткой, чем новость про воровство теток. И в то же время он был связан по рукам и ногам — никто и нигде не даст ему ссуду или кредит. Сейчас же требовалось немедленно заплатить аренду за прииски. Строения на африканской земле принадлежали ему, но вот земля — нет. Теперь же Энтони знал, в какую дыру проваливаются все добываемые средства и понимал, что пойдет по миру, не выручив прииска.
— Она будет жить в моем доме, но отдельно. Обещаю — я ее не трону. Просто буду знать, что самое дорогое для тебя находится в моих стенах, значит, ты зубами выгрызешь, но вернешь долг. Я не прав?
— Прав, — продолжая размышлять, ответил Энтони. — Но… Я не знаю. Расставание с ней убьет сильнее, чем разорение. И потом — продажа напрямую запрещена, мне придется опять выставить ее на торги.
— Значит, я правильно рассудил. Не бойся, здесь она будет, как в сейфе.
— А учитывать, что главный вор имеет от этого сейфа все ключи? — попытался пошутить Энтони. Шутка вышла кислая, потому что он и впрямь так считал.
— Если только ты мне не доверяешь, — пожав плечами, ответил Алрой. — И потом, я только предложил. Сначала же хотелось бы посмотреть на нее. Может, я еще сам пойду на попятную.
— Я подумаю, — хмуро произнес Энтони, ковыряясь ложкой в жарком. Может, оно и было вкусным, но сейчас показалось пересоленым и горьким. Алрой же, напротив, уплетал ужин за обе щеки.
— Я тоже. Если надумаешь — приходи с ней через два дня ко мне. Я как раз устраиваю прием. А теперь давай забудем про сделку и насладимся воспоминаниями.
Сэр Шелди-Стоун откинулся в кресле, хлопнул по коленям, подзывая Таффи. Пудель тут же прыгнул к хозяину, завертелся, устраиваясь поудобнее, а потом плюхнулся и положил морду на лапы, посматривая на дверь.
Пересилив себя, Энтони доел жаркое и начал рассказывать про свои путешествия под удивленно-смешливые возгласы Алроя. Вот только мысли то и дело возвращались к предложенной сделке. И Энтони против воли находил все больше аргументов, чтобы согласиться. Это злило сильнее, чем сами условия займа, но дамоклов меч долгов весьма реалистично нависал над головой. Укрепившись, Энтони затолкал рассуждения на эту тему подальше, вовлекаясь в повествование не только языком, но и мыслями.
Глава 7
Сумерки незаметно укрыли окна пеленой темноты, уличный шум поутих, и только мерное цоканье копыт доносилось со стороны балкона. Мари лежала на постели, прижимая руки к груди. В комнате стало ощутимо прохладно, но разжигать камин или накрываться одеялом поверх платья она не стала. Хотелось пострадать за стыдную слабость, вытерпеть лишение, напоминая плоти про ее немощность. Голод, урчавший и царапавший в животе, словно кот, тоже не давал покоя, но Мари переносила его спокойно. Что значит один пропущенный ужин по сравнению с сутками без крошки во рту? Года четыре назад подобные мелочи не могли помешать носиться по улицам, предлагая прохожим букеты полевых цветов. Как они были прекрасны! Нежно-голубые васильки, простенькие, но озорные ромашки, пахучий клевер…
Стук в дверь вырвал Мари из воспоминаний. Она судорожно сцепила пальцы, прислонила их к губам.
— Мисс! — раздался голос портье вместе с очередным стуком. — Ми-исс!
Страх ледяной змеей скользнул от груди к животу и осел там. Мари затрясло, сотни мыслей разом пронеслись в голове: что ему надо? Вдруг, он решил, что может воспользоваться чужой прислугой, пока господин в отъезде? Вспомнилось красное лицо хозяина гостиницы — в первую же секунду знакомства он показался подозрительным. Теперь же… Зачем он пришел? Может, хочет убедиться, что Мари спит, и обокрасть мистера Энтони?
Вскочив с кровати, она на цыпочках прошла к двери. Правда, уродливые деревянные башмаки не дали сделать это бесшумно.
— Вы спите? — оживился портье, видимо, услышав ее шаги.
— Нет, — дрожа от страха, выдавила Мари. — Что вам надо?
— Мистер Джортан, вероятно, не вернется к ужину. Все прочие постояльцы давно поели. Нехорошо, если вы останетесь без куска хлеба перед сном.
— Я не голодна, — соврала Мари, лихорадочно соображая, что делать, если у навязчивого портье припрятана запасная связка ключей. Ни единому его слову она не верила. — И потом — я заперта и не могу выйти из комнаты.
— В этом нет ничего страшного. — Из-за двери послышалось кряхтение и звон перебираемых ключей. — У старого Льюиса всегда припрятаны запасные. Только прошу — постояльцы ничего не должны знать об этом. Пусть это будет наш с вами секрет, мисс.
Холодный пот прошиб Мари до костей. Она вмиг озябла настолько, что начала стучать зубами. Взглядом она искала, чем можно оборониться, если хозяин гостиницы ворвется и попробует распустить руки. Схватив подсвечник со стола, Мари подошла вплотную к двери и застыла, чувствуя, как сердце отбивает набат.
— Вот вы и на свободе, — произнес портье, после чего дверь с легким скрипом распахнулась.
Едва он сделал пару шагов, как тут же остановился, с выпученными глазами уставившись на Мари с запрокинутым подсвечником.
— Что вы, мисс! Я не причиню вам зла, поверьте. Просто и впрямь выйдет дурно, если под моим кровом кто-то останется голодным на ночь.
Заглянув в его широко распахнутые глаза, Мари поняла, что хозяин гостиницы не врет. В них плескались усталость, застарелая боль и теплота. Она пахнула из-под мешковатых век портье и согрела душу. Мари опустила подсвечник и виновато произнесла:
— Простите, но… — договорить не смогла — краска стыда залила щеки, а язык стал ватным.
— Не стоит конфузиться, дитя, — не пытаясь приблизиться, ответил хозяин гостиницы. — На твоем месте я огрел бы старика по темени без лишних раздумий. — На его губах заиграла улыбка. — Пойдем, моя жена Глория приготовила знатную бобовую похлебку со шпиком. Да и кусок хлеба найдется.
При упоминании о горячем ужине, в животе снова противно закопошился голод. Как выкупная, Мари не имела права самостоятельно покидать номер, но мистер Энтони и впрямь куда-то запропастился. Ждать его возвращения казалось правильным, но сейчас так и подмывало ослушаться. Как в детстве, когда мама запрещала заглядывать во двор к миссис Шульц, которую вся округа считала колдуньей. Мари, затаив однажды обиду на родителей, перемахнула через ограду старушки с дурной славой. Правда, потом пришлось спасаться от приземистого дога с мощными челюстями. Теперь тоже хотелось набедокурить, словно внутри проснулась прежняя озорная девчонка с Мелони-стрит, кидавшаяся грязью в стоявшие на соседней улице особняки знати и лазавшая по кряжистым деревьям. Только скорее это была не досада на мистера Джортана, сколько злость на саму себя из-за того, что не смогла открыть правду.
— Я бы с удовольствием, но мистер Джортан рассердится, если не застанет меня в комнате.
Услышав это, портье резко переменился — в глазах вспыхнули недобрые огни, пухлые губы сжались в полоску.
— Дитя, клянусь, что сделаю все, чтобы он не узнал об этом. Если потребуется — брошусь под ноги, чтобы задержать его в дверях, пока Генри снова запрет тебя в номере.
Мари поразилась, насколько искренни и горячи оказались эти слова.
— Благодарю, — сдерживая слезы, ответила она. — Раз так, то я не стану заставлять вас упрашивать. А то чего доброго, вы еще решите встать на колени.
Через несколько минут они уже сидели за выскобленным дубовым столом рядом с Генри и высокой полнотелой женщиной в переднике и чепце, из-под которого выбивались седые пряди. Жена портье без лишних расспросов поставила на стол четыре глиняных тарелки и деревянные ложки. В кухонном лакированном буфете Мари заметила и серебро, но, скорее всего, его клали только перед посетителями. Сами хозяева предпочитали простоту и уют. Очаг потрескивал, разливая жар по комнате, где-то за стенкой скреблись мыши, словно просили поделиться ужином.
Мари согрелась и успокоилась, едва ступила на порог кухни и пискнула «добрый вечер». Теперь же, вдыхая аромат горячей похлебки и свежего хлеба, она чувствовала себя совершенно счастливой.
— Думаю, самое время сотворить молитву, — сипло проговорила миссис Глория, без лишних церемоний беря за руки тех, кто сидел рядом с ней — Генри и Мари. Руки у миссис Льюис оказались на удивление холодными, с узловатыми костяшками пальцев. Сам хозяин прикасаться к гостье не стал, да и на процессию смотрел с нескрываемым сарказмом.
— Отец наш небесный, — почти напевно произнесла жена портье, — спасибо за хлеб и кров, которым ты наделил нас в этот день…
Дальше Мари не слышала. Ее губы шевелились, выталкивая слова совершенно другой молитвы — той, что звучала в их доме, когда все девять членов семьи Хьюлори воспевали Господа за апостольский ужин. Слезы, не спросив разрешения, покатились по щекам из-под прикрытых век, но Мари не спешила их унимать. Боялась, что разняв руки, она снова потеряет ощущение, что находится дома…
— Аминь! — торжественно проговорила Глория, и Мари повторила за ней, открывая глаза.
Члены скромного семейства Тони Льюиса, как он представился, пока кряхтя спускался на кухню, приступили к ужину. Мари тоже не заставила себя ждать, погрузила ложку в густую похлебку и тут же поднесла ко рту. Бобовая гуща с плавающим на поверхности жареным шпиком радовала язык и желудок. После того, как тарелка опустела наполовину, Мари ощутила, что веки закрываются помимо воли. Все это время на кухне царила тишина, нарушаемая лишь треском поленьев в печи. Даже мыши утихли.
— Благодарю за ужин, — отложив ложку, произнесла Мари. — И за доброту, — добавила чуть тише.
— Что ты, дитя, — тут же отозвалась миссис Льюис, хотя при этих словах ее лицо стало жестким: брови нахмурились, а уголки губ закруглились вниз. — Разве могли мы поступить иначе.
— Не подскажите ли, на какой улице находится ваша гостиница?
— Грин-стрит, — ответил мистер Тони, дожевав кусок хлеба. — А что, ты бывала тут раньше?
— Нет, — с тоской пролепетала Мари. Глупая! Отказывая самой себе в надежде, в душе она все равно хотела попасть туда, где они жили раньше.
Тем временем Глория встала из-за стола и принялась убирать посуду. Генри тоже подскочил с места — помогать.
— Не сочти за нескромность, но сколько тебе лет? — передавая мокрую тарелку сыну, сухо произнесла миссис Льюис.
— Шестнадцать.
— Уж прости, но я не могу понять, каким зверем надо быть, чтобы продать ребенка на торгу! — не выдержала Глория.
— Не стоит извиняться, миссис Льюис, — чувствуя, как к горлу подступает ком, ответила Мари. — Если вы думаете, что меня продали родители, то напрасно. Они отдали своим детям все, что имели, но этого оказалось слишком мало. А потом… — губы не смогли сдержать всхлип, — потом они умерли. Мама — от туберкулеза, а отец… Его нашли повесившимся на мосту через Темзу.
Мари замолчала. Слова стали колючими и першили в горле, но глаза оставались сухими. Видимо, на алтарь прошлого было положено достаточно слёз.
— Говорят, — спокойно продолжила под всеобщую напряженную тишину. — Хозяин фабрики, где он работал, не дал аванса. Отец исходил всех лавочников, но никто больше не продал ему рыбы и хлеба в долг. Тогда он покончил с собой, не в силах прийти домой и заглянуть в глаза семерым голодным ртам.
Договорив, Мари застыла, впиваясь взглядом в обрывки воспоминаний, плясавшие перед глазами темными пятнами. Синюшное заостренное лицо отца с передавленной шеей и бледное, с кровавым подтеком у губ — матери. Они лежали боком в одном гробу, поскольку денег, за которые предприимчивые кредиторы продали их лачугу, не хватало на два. Их так и похоронили в одной могиле, правда, седой священник в поношенной сутане читал молитвы только за упокой души Элизабет. Отца, как самоубийцу, отпевать не полагалось.
Мари вздрогнула, когда холодные пальцы обхватили голову — миссис Льюис, заливаясь слезами, прижала ее к своей груди.
— Хочешь, мы сходим на их могилы?
Внутри все перевернулось. Сколько раз Мари думала о покинутом доме, братьях и сестрах, угодивших в приют, и Аннет — тоже проданной на аукционе. Но мысль о том, чтобы найти клочок земли, под которым покоится гроб с родителями, ни разу не приходила в голову. И вместе с тем, прозвучав, она заняла собой все пространство. Вот только как это сделать? Мистер Джортан ни за что не пустит Мари с Льюисами, а сам вряд ли захочет посетить бедняцкое кладбище на окраине Лондона.
— Я не могу, — на выдохе ответила Мари, словно прыгнула через пропасть. — Мистер Джортан не позволит.
— А мы дождемся, когда он снова покинет гостиницу по делам, — вытирая щеки передником, заговорщицки проговорила Глория.