Annotation
Эта книга — история неудавшегося самоубийства пятерых молодых людей, которых толкнули на этот шаг самые разные причины… Но вместе с тем это попытка ответить на вопрос — принадлежит ли человеку его жизнь? Вправе ли он распоряжаться ею по собственному усмотрению? Или есть силы гораздо более могущественные, и с ними не стоит спорить?
Виктория Борисова
ПРОЛОГ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава 1
Глава 2
Глава 3
Глава 4
Глава 5
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава 6
Глава 7
Глава 8
ЧАСТЬ 3
Глава 9
Глава 10
Глава 11
Глава 12
Глава 13
Глава 14
Глава 15
Глава 16
Глава 17
Глава 18
Глава 19
Глава 20
Глава 21
Глава 22
Глава 23
Виктория Борисова
Ключи от рая
Все на свете творится милостью Божьей да глупостью человеческой. Пословица
ПРОЛОГ
В начале октября иногда бывают такие дни, когда солнце, будто спохватываясь, выглядывает в небе и пытается согреть землю последним теплом перед долгой зимой. Воздух прохладен и чист, листва еще опадает с деревьев, ложась под ноги прохожим золотисто-багровым ковром, шуршащим при каждом шаге. На фоне ярко-синего неба редкие и легкие белые облачка выглядят словно небрежные мазки кистью художника на картине.
Прелесть прощальной красоты природы кажется особенно щемящей и трогательной, словно последний привет от любимых и любящих перед долгой разлукой. В небе летит пятипалый кленовый лист и машет, словно растопыренная ладонь. Совсем скоро наступит сырое и слякотное время, но пока солнце заглядывает в каждый дом, чтобы прикоснуться, погладить, обнять… И тихо-тихо шепнуть на ухо весть о том, что ничто не вечно, за зимой непременно наступит весна, а за расставанием — новая встреча.
Стандартная московская квартира в старом кирпичном доме на окраине выглядела просторной и светлой. Белые стены, ламинат на полу, письменный стол и удобная кровать с ортопедическим матрацем — все наилучшим образом организовано для работы и отдыха. Даже книги на простых деревянных стеллажах выстроены в ряд по алфавиту! Видно, что хозяин привык к порядку и каждая вещь знает свое место.
Правда, женского присутствия в этом доме не чувствуется вовсе. Ни тебе подушечек и рюшечек, ни кокетливых занавесок, ни фотографий в рамочках, ни картин на стенах — все очень строго и даже аскетично. Похоже не то на рабочий кабинет, не то на келью монаха-отшельника, — впрочем, довольно комфортабельную. Впечатление нарушает лишь огромная, чуть ли не в полстены, панель плазменного телевизора да еще странные приспособления повсюду — какие-то ручки, подъемники, блоки…
Высокий, очень худой молодой мужчина в инвалидной коляске склонился над письменным столом. Лицо его сосредоточенно, словно он обдумывает нечто очень важное, густые брови сошлись над переносицей. Перед ним раскрыта толстая тетрадь, и строчки бегут по белому листу, словно рука не поспевает за мыслью. Почерк неровный, почти нечитаемый, похожий на кардиограмму, и кажется, что на бумаге отражается биение сердца.
«Сегодня я жду гостей. В моей теперешней жизни это бывает редко, и я очень волнуюсь. В последние годы я общался с людьми лишь в силу необходимости и, не буду скрывать, не чувствовал ни малейшего желания. Когда-то давно я читал о башне из слоновой кости, куда удалялись ученые и мудрецы, чтобы земная суета не отвлекала их от мыслей о вечном. Помнится, еще и завидовал, глупый!
Есть определенная ирония судьбы в том, что моя квартира, где я родился и прожил всю жизнь, стала такой же башней для меня. Теперь, когда каждый выход из дома стал настоящим приключением, тяжелым и небезопасным путешествием, я превратился в отшельника. Даже ненадолго покидая свое убежище, я чувствую себя очень уязвимым, словно улитка, лишенная раковины, или черепаха, потерявшая панцирь. Иногда мне кажется, что виной тому не только физическое увечье, хотя и оно доставляет множество мелких, но унизительных неприятностей. Чего стоят одни лестницы или бордюры на тротуарах! Любой здоровый человек (такой, каким я сам был всего несколько лет назад) легко преодолевает их, даже не замечая на своем пути, а для меня они становятся непреодолимой преградой.
Но еще больше угнетает другое. Сам процесс общения с людьми тяготит безмерно! Любое слово, жест или взгляд ранит меня, и, наверное, сам я стал похож на рака-отшельника, прячущего свое тело в тяжелой раковине. Лишь возвращаясь под защиту знакомых стен, я испытываю облегчение. Здесь я — дома и я — один.
Но сегодня случай особый. Те, кто соберется у меня, очень много значат в моей жизни, — наверное, даже больше, чем самые близкие кровные родственники. Я от души надеюсь, что они придут. Не все, правда, — одного из нас уже нет в живых, но меня не оставляет странное чувство, что сейчас он будет незримо присутствовать среди нас… И мы снова будем вместе, как и в тот день, что перевернул нашу жизнь, разделив ее на “тогда” и “теперь”. Все мы оказались на краю гибели, всего лишь в одном шаге от небытия… И, что самое страшное, совершили это по собственной воле.
Теперь я с ужасом думаю: а что, если бы все удалось? И этот день действительно стал бы последним для меня и моих товарищей по несчастью? Теперь, став старше, чувствую, что безмерно виноват перед ними. Вполне возможно, я подтолкнул их к тому, чтобы пойти на этот роковой шаг. Недаром же сказано в Библии: “Кто соблазнит одного из малых сих…”
И потому теперь, когда моя жизнь действительно близится к концу, я снова хочу увидеться с ними, а главное — попросить прощения. Кто знает, сколько мне осталось еще? Это даже странно, что я жив до сих пор. Срок, что отмерили мне врачи, давным-давно истек. Смерти я не боюсь (мне ли бояться ее!), но, боже мой, как хочется жить… Несколько лет назад я сам бы не поверил, что у человека, запертого в четырех стенах и прикованного к инвалидной коляске, может быть столько планов, надежд, и — горечи за то, что многим из них не дано будет осуществиться.
Я не ропщу, нет. Знаю, должен быть благодарен Богу и судьбе за то, что Он дал мне прожить эти годы, за все, что я успел сделать, понять и осмыслить, а главное — что остановился на самом краю и все-таки не совершил страшного греха по своей юношеской глупости и гордыне.
С тех пор прошло ровно тринадцать лет. Помнится, и день был такой же — ясный, солнечный, прохладный, из тех, что называют “золотой осенью”.
Все как тогда. Все повторяется».
* * *
В парке у пруда парочки прогуливаются по дорожкам, дети кормят уток, а те доверчиво подплывают к самому берегу и чуть ли не из рук выхватывают угощение. Старые развесистые ивы склоняют ветки к самой воде, а чуть дальше гордо возвышаются липы, посаженные чуть ли не в екатерининские времена.
Молодая женщина с коляской устроилась на лавочке под старым раскидистым деревом. Одета она очень просто — в джинсы, майку и легкую курточку-ветровку, на лице ни грамма косметики, светлые волосы небрежно собраны в хвостик на затылке… Ее чуть полноватая фигура и простое русское лицо с широко распахнутыми глазами, мягкими губами и округлостью щек не вписываются в стандарты красоты, растиражированные глянцевыми журналами, но во всем облике, в каждом движении и взгляде светятся тихая женственность и нежность, делающие ее похожей на Мадонну с картин старых мастеров.
Под кружевным одеяльцем чуть посапывает сладко спящее крохотное чудо… Мама одной рукой покачивает коляску и одновременно читает роман в чуть обтрепавшемся бумажном переплете. Если приглядеться, можно различить на обложке силуэты мужчины и женщины, слившиеся в страстном объятии.
Женщина читает увлеченно, но вот ее взгляд упал на узкий продолговатый конверт, заложенный между страницами книги. Вдруг, словно спохватившись, она посмотрела на часы — и лицо ее вмиг стало озабоченным и серьезным, даже слегка испуганным. Она словно вспомнила о чем-то важном… Куда только девалось умиротворенное и мечтательное, даже, может быть, чуть рассеянное выражение! Теперь губы плотно сжаты, между бровей прорезалась тонкая морщинка.
Пора возвращаться домой… А жаль. Погода хорошая, в другое время она бы с удовольствием посидела здесь подольше, но сегодня не получится. Леночка, старшая, вот-вот вернется из школы. Надо успеть покормить ее, выслушать; как прошел день, с кем сегодня дочка поссорилась и помирилась, усадить за уроки…
Подумав о дочери, молодая женщина чуть улыбнулась. Еще бы! Леночка такая умница, не по годам рассудительная, хорошо учится и всегда старается помочь по дому. Вот и сегодня рвалась посидеть с малышом сама. Она, конечно, не разрешила — незачем превращать ребенка в няньку, да к тому же сердце все равно будет не на месте. Двое детей одни дома, мало ли что… Но все равно было приятно, что девочка рада позаботиться и о ней, и о братике.
Женщина посмотрела на часы, словно хотела еще раз убедиться, что время вышло. Да, пора! В три часа придет Анна Сергеевна — соседка по дому, много лет проработавшая патронажной медсестрой. Лучшей няни и желать нельзя! Все неопытные мамаши в округе прибегают к ней за помощью и советом, и она никогда никому не отказывает. Вот и сегодня согласилась сразу же, правда, учинила форменный допрос: зачем это вдруг ей так срочно понадобилось уйти, да еще на целый вечер? Что за легкомыслие? Разве тряпки, развлечения и посиделки с подругами стоят того, чтобы оставить трехмесячного малыша? Она ведь грудью кормит, это стресс для ребенка!
Разговор получился неприятный, молодая женщина краснела так, что даже уши горели, бормоча что-то невнятное в свое оправдание, но держалась стойко, как партизан. Рассказать о том, куда и зачем собирается, она не смогла бы никому на свете — даже самым близким, даже мужу. Хорошо еще, что он ни слова не сказал против! Надо — значит надо…
Она встала, поудобнее пристроила сумку на плече и зашагала по дорожке, толкая перед собой коляску.
* * *
На окраине Москвы, рядом с парком, вдали от шума центральных городских улиц и оживленных магистралей, стоит трехэтажное кирпичное здание, окруженное кованой ажурной оградой. Дом, хоть и не похож ни на помпезные новоделы, ни на модернистские архитектурные фантазии, выстроен крепко и добротно. Видно, что немало денег кто-то вложил сюда… И не только денег. Несмотря на бешеную дороговизну московской земли, где застраивается каждый пятачок, здесь вовсе не чувствуется тесноты и скученности. Просторная территория вокруг здания обустроена с большой заботой и любовью — это чувствуется в каждой мелочи. Вокруг разбиты клумбы, высажены деревья и кусты, а дорожки, выложенные желтоватым камнем, кажется, так и манят неспешно прогуляться… Чуть поодаль, в глубине, притулилась маленькая нарядная церковка. Крест сияет над куполами в синеве неба, и солнце, словно любуясь, золотит его яркими лучами.
Трудно поверить, что дом этот, такой уютный, утопающий в зелени, с ярко-зеленой крышей и кокетливыми занавесками на окнах, на самом деле страшное место! Каждый человек, кто знает, что находится там, внутри, проходя мимо, отводит глаза и шепчет: «Не дай бог…»
Там — хоспис. Последний приют обреченных, измученных тяжкой болезнью людей, кому уже не помочь, и единственное, что можно сделать, — это хоть немного облегчить их страдания и скрасить последние дни.
Говорят, что его выстроил на свои деньги один очень авторитетный бизнесмен — из тех, кто каким-то чудом умудрился уцелеть после лихих разборок девяностых, а теперь не любит вспоминать о бандитском прошлом. Сейчас Иван Петрович Старицкий вполне респектабельный гражданин, уважаемый член общества… А когда-то он был известен в узких кругах как Колобок. Несмотря на детскую кличку и улыбчивую круглую физиономию, наводящую на мысль о добродушном характере и весьма невеликих мыслительных способностях, был Иван Петрович человеком умным, хитрым и жестоким. Тот, кто по недомыслию или излишней самонадеянности имел несчастье перейти ему дорогу, на свете заживался недолго.
А сам Колобок, хоть и нажил немало врагов, как и сказочный его прототип, «и от бабушки ушел, и от дедушки ушел». В самом деле, всех умудрился оставить с носом — и конкурентов, и бывших подельников, и даже борцов с организованной преступностью…
А вот от судьбы не ушел. После того как целый год его собственный девятилетний сын медленно и мучительно угасал от лейкемии, стал Колобок совсем другим человеком. В церковь, говорят, ходит, грехи замаливает… Хоспис выстроил по западному образцу, деньги на него жертвует щедро и зорко следит за тем, чтобы никому из нуждающихся не было отказу ни в чем.
Только все равно нет покоя в душе бывшего «авторитетного бизнесмена». Каждый раз, когда он навещает «подшефное», как он сам выражается, заведение, на лице его появляется странное выражение — испуганное и виноватое, словно он боится не успеть сделать что-то самое главное. Говорят, что каждую неделю ездит он на исповедь к своему духовнику, отцу Николаю, в отдаленный приход где-то в Калужской области и говорит с ним по нескольку часов, затворившись в келье…
Много чего еще говорят о нем, но слухи слухами, а хоспис — вот он. Для многих измученных тяжкой болезнью он стал последним прибежищем, последней возможностью уйти с достоинством, не отягощая собой родных и близких, и, может быть, успеть еще примириться со своей участью и взглянуть на прожитую жизнь с улыбкой…
В хосписе работают особые люди. И врачи, и сестры, каждый день наблюдая смерть, проникаются трепетным отношением к жизни. А те, кто не может, надолго не задерживаются. За больными ухаживают в основном монахини и послушницы. Мать Агриппина, настоятельница Троицкого монастыря, часто посылает сюда девушек, желающих оставить мирское житье ради служения Богу. Не все выдерживают этот искус, но среди тех, кто сумел, многие просятся остаться здесь. И хоть косо смотрит церковное начальство на такое вольнодумство (мол, не пристало монахиням жить вне монастыря и заниматься делом пусть и богоугодным, но все-таки мирским), мать Агриппина многим дает благословение.
Вот на дорожке, ведущей к воротам, появилась высокая женщина в монашеском одеянии. Глаза опущены долу, и легкие, быстрые семенящие шаги странно не гармонируют с крупной, статной фигурой. Уже подходя к воротам, она задержалась на мгновение, посмотрела на небо…
Бледные губы вдруг тронула улыбка — и строгое лицо с полукружиями черных бровей вдруг преобразилось, стало почти девичьим. В глазах светится такая радость, словно все, что видит она вокруг, — неожиданный и прекрасный подарок. «Слава Тебе, Господи! — шепчет она. — Слава Тебе!»
Скрипнула железная калитка. Женщина вышла за ворота и, перекрестясь на церковь, заспешила к автобусной остановке.
* * *
Ох уж эти московские пробки! В час, когда день лишь только начинает клониться к вечеру, все магистрали в большом городе парализованы многокилометровыми заторами. Каждый день сотни, тысячи людей проводят несколько часов запертые в тесных железных коробках, а мощные автомобили, словно в насмешку, вынуждены двигаться с черепашьей скоростью.
Пробки уравнивают всех: богатых и бедных, ухоженных мужчин, вальяжно восседающих за рулем дорогих иномарок, гламурных девиц в спортивных машинах и работяг в потрепанных «Жигулях». Лишь немногие избранные гордо несутся вперед с мигалками, а прочим остается лишь уныло материться вслед.
В мощном джипе-«Лексусе» за тонированными стеклами исправно работает кондиционер, создавая почти стерильную атмосферу. Светловолосый широкоплечий молодой мужчина в отлично скроенном сером костюме удобно устроился на заднем сиденье, просматривая какие-то бумаги. Лоб чуть нахмурен, лицо сосредоточенно, словно окружающая суета его и вовсе не касается. Сразу видно: занят человек важными делами, ни минуты старается не упустить, и время его — на вес золота, а то и дороже.