Я сидел на качелях за спортплощадкой и печально смотрел на вечернее летнее небо с россыпью звезд и одинокой желтой луной. Почему-то на меня нахлынула тоска по дому. Как они там, мои родные: папа, мама, сестра Маринка… неужели совсем не скучают?
— Что, тоже по дому соскучился? — раздался голос откуда-то сверху. Я вздрогнул и посмотрел на луну, а после осторожно оглянулся назад. Сзади застыл, как манекен, Степа Мосол из второго отряда.
На самом деле его фамилия была Фролов. Но все ребята в первый же день прозвали парнишку — Мосол, из-за его небывалой худобы. Сегодня днем, когда он разделся в летнем душе, все пацаны старательно обходили парнишку стороной, боясь порезаться об его торчащие ребра. Но в столовой Степка кушал за троих.
«У меня метаболизм такой особенный, очень быстрый обмен веществ…» — рассказывал он удивленным пацанам.
Степан печально вздохнул:
— Знаешь, Сокол, как я домой хочу…
— А зачем вообще тогда в лагерь поехал?
— Я сегодня вечером домой из Штаба звонил. У меня брат Димка из армии вернулся. Собирается в Крым ехать. Представляешь: море, круиз на корабле… а я тут рисовой кашей давлюсь, строем хожу, и в конкурсах дурацких участвую… Будто нам школы мало…
— А что же родителям не скажешь?
— Батя сказал, в выходные обязательно приедут навестить. Но весь июнь все равно нужно провести в лагере. Знаешь, какой у меня батя строгий? Он начальник сталеплавильного цеха на «Красном Октябре». Сказал — как отрезал. Но я все равно отсюда ноги сделаю… если что мамка с бабушкой заступятся.
Я молча взглянул на Степана, очередной раз подивившись его нездоровой худобе, и медленно побрел в корпус, столкнувшись на аллее с Леной.
Пионервожатая тут же перехватила меня за руку.
— Так… Володя Соколов. Для кого мы в лагере дискотеку крутим? Ты чего вообще такой смурной? Пойдем… — она быстро потянула меня на танцплощадку.
Когда мы подошли, танцевальная ритмичная музыка «Модерн Токинг» сменилась медленной композицией из «Скорпионс».
— Обожаю эту песню, пойдем потанцуем, — Лена ласково обвила меня за плечи.
Мы кружились в танце, и я осторожно обнял девушку за талию, почувствовав, что от нее исходит тонкий аромат нежных полевых цветов, весенней свежести, а еще… запах ее молодого упругого тела. Она мельком задела меня грудью и я сразу ощутил легкую истому внизу живота. У меня перехватило дыхание от близости с девушкой, которая мне очень нравилась. Я хотел, чтобы этот танец продолжался бесконечно, хоть до самого утра. Но музыка неожиданно резко закончилась.
— Вовка, ты утром зайди ко мне, я твою рубашку утюгом проглажу, не надо в помятой ходить, — прошептала Лена и упорхнула танцевать в круг к девчонкам…
Ночью, уже после отбоя, я лежал и думал о Леночке. Все никак не мог забыть наш медленный танец, ее нежные прикосновения, манящую улыбку и блеск ее бездонных голубых глаз…
4. Леночка
Утром, сразу после завтрака, я направился в корпус пионервожатых. Подойдя к комнате Лены, осторожно постучал в двери, обитые потрескавшимся дерматином.
— Входите, — тихо сказали за дверью.
Лена сидела за столом и перебирала учебные методички.
— Садись, Вовка, чай будешь?
— Да вроде позавтракали…
— Тогда снимай свою рубашку, я же обещала погладить.
Я снял рубашку и отдал Лене, а сам скромно присел на стул. Она включила утюг, постелила на стол тонкое одеяло и неторопливо разгладила складки на моей любимой рубашке цвета хаки, которую отец привез из Чехословакии.
Сидя сзади, я наблюдал за ее точеной фигуркой. Сквозь Ленины белые шорты просвечивалась тонкая полоска трусиков и меня вдруг бросило в жар. Как же хотелось подойти сзади и обнять ее, прижать к себе, впиться губами в ее сочные и манящие губы…
— Слушай, Володя, а ты почему не на трудовом десанте? Сегодня же наш отряд дежурит по столовой.
— Так я отпросился. Сказал, по важному делу…
— А… ну тогда понятно, хитрый жук… — Лена улыбнулась и протянула наглаженную рубашку, ткань была еще горячей после утюга, — Володька, послушай… а ты бы мог ради своей пионервожатой совершить подвиг?
— Смог бы, — серьезно ответил я.
— Тут недалеко клубничное поле есть. Прямо за сосновым бором…
— Да видел я, когда мы сюда ехали.
— Может сходишь завтра рано утром, наберешь мне немного клубники… — Лена посмотрела на меня своими ясными, голубыми глазами, — а я тебя поцелую за это…
У меня перехватило дыхание:
— Схожу конечно, без проблем…
— Только будь осторожен. Там колхозные сторожа с собаками.
Надев рубашку, я быстро направился к ребятам, понимая, что больше не могу находиться рядом с Леной и просто безвольно тону в омуте ее бездонных голубых глаз…
Мои товарищи убирали территорию возле столовой: собирали сосновые шишки, которые постоянно и беспорядочно падали по всей территории пионерлагеря, пропалывали тяпками подросшую траву, и мели метелками мелкий мусор вдоль белых бордюров.
— Вовка… — тихонечко отозвал меня в сторону Яшка. — После обеда девчат поведут в летний душ.
— И что?
— Пойдешь с нами за бабами подсекать?
— Не, не пойду, — я серьезно посмотрел на товарища. — Яшка, у меня к тебе просьба одна будет. Ты же с поваром вроде подружился?
— Ну да…
— Можешь в столовке небольшое ведерко на время взять?
— А тебе зачем?
— Я Лене пообещал клубники на поле набрать.
— Вот ты придурочный. Что, втюрился в нее, что ли?
— А это уже не твое дело… — нахмурился я.
— Погоди. Я сейчас…
Яшка ушел и через пару минут вернулся с небольшим пластмассовым синим ведерком.
— Давай, неси в корпус, пока никто не заметил…
Я быстро отнес ведерко в комнату и спрятал в шкафу.
А когда вышел из корпуса, меня окликнул пионервожатый Борис:
— Соколов, иди-ка сюда… слушай, ты рисуешь хорошо?
— А что нужно нарисовать?
— Стенгазету помоги оформить. Пойдем-ка в Штаб.
Когда мы пришли в просторную ленинскую комнату, где творили художества творческие личности со всех отрядов; Борис развернул на широком столе огромный лист ватмана и достал из шкафчика баночки с краской и кисточки.
— Вверху напишешь название: «Соколы Ильича». Посреди листа нарисуешь пионерский костер. Слева от костра изобразишь горниста, а справа барабанщика. Статьи я уже потом сам напишу. Ферштейн?
— Борис… а почему у тебя на руке татуировка «Алекс»?
Он широко улыбнулся, показав крупные желтые зубы заядлого курильщика.
— Это произошло, когда я еще в армии служил. За месяц до дембеля в нашу роту молодых привезли. Один парнишка, из Краснодара, был хорошим художником и наколки классные делал, — Борис закатал рукав футболки, показав на правом плече красивую татуировку взлетающей ракеты с огненным хвостом, и внизу синие буквы: «РВСН». — Так вот, однажды мы с другом бухнули после отбоя, а паренька попросили наколоть на руках наши имена. Не надо было тогда этому горе-художнику наливать спиртяги… Короче, этот мудила, когда колол, перепутал наши имена. Лехе наколол «Борис», а мне — «Алекс»… Сначала мы хотели порвать «духа» на британский флаг, а потом решили, что это даже к лучшему. Ну… как память об армейском друге. Теперь мы с однополчанином Лехой как встречаемся, так с улыбкой вспоминаем тот забавный случай.
Пионервожатый немного задумался, наверняка вспоминая веселые армейские будни.
— Ладно, Соколов, ты пока рисуй, я через часок зайду проверю…
Рисовал стенгазету, а сам невольно думал о Лене. И вдруг понял, что она мне не просто очень сильно нравится. просто по уши влюбился. Это не дружеские отношения как с Наташей Смирновой, а наверняка первая любовь, о которой снимают кино. ощущал, что мое сердце начинало биться быстрее, стоило мне только подумать о моей Леночке.
Но я понимал, что к красавице-пионервожатой неровно дышат половину пацанов в пионерлагере. И не только. От нее сходили с ума и наш весельчак Борис, и мрачный физрук Юра, и даже болтун-завхоз Алексеевич… Да что там, даже начальник лагеря, Валентин Петрович, украдкой посматривал ей вслед, цокая язычком и вытирая липкий пот со своей лысины.
Ну и что с того, что она старше меня, ведь настоящая любовь не знает границ, тем более возрастных. Мама тоже старше отца на три года и ничего… Пожалуй, мне нужно признаться Лене в своих чувствах, а там пусть уже сама выбирает — или я, или этот матрос-балтиец…
Мне вспомнился огромный желтый плакат, висевший в школе, у кабинета начальной военной подготовки: маленький и тщедушный юноша входит в военкомат, а через два года выходит из него статным усатым мужчиной с широченными плечами, и надпись внизу: «Только армия сделает из мальчика — настоящего мужчину».
Неужели она все же предпочтет мне моряка-балтийца?
Я сидел, склонившись над стенгазетой с кисточкой, и почти все время думал о Леночке. Теперь не было никаких сомнений, это и есть настоящая любовь, когда все время думаешь о человеке и хочешь, чтобы он постоянно, каждую минуту, каждое мгновение был рядом с тобой. Желаешь видеть ее манящую улыбку, блеск ее красивых глаз, обнимать и ласкать ее трепетное, нежное и такое упругое тело…
— Соколов!
Я вздрогнул и оглянулся: сзади стоял разъяренный Борис.
— Хреновый из тебя художник! Совсем не то рисуешь!
Взглянув на плакат, я с удивлением увидел что на нем, прямо посередине, нарисовано большое красное сердечко…
— Иди к столовке, там «газон» с капустой приехал. Поможешь разгрузить… — пробурчал Борис, — если не любишь творческий труд — занимайся физическим…
Ранним утром я решился сбегать на поле за клубникой. Наш корпус располагался всего в тридцати метрах от забора. А напрямую, через сосновый бор, до поля было всего около десяти минут ходьбы.
Все прошло довольно успешно. Я незаметно покинул территорию лагеря, и набрал с краю поля полное ведерко крупной и сочной клубники. А когда уже хотел возвращаться назад, услышал неподалеку громкий собачий лай. Огромный и разъяренный пес выбежал прямо на меня, готовясь к прыжку.
— Фу, Джек, — на грунтовой дорожке, отделяющий сосновый бор от колхозного поля, появился велосипедист, крепкий парень в тельняшке, лет двадцати. Собака все же успела вцепиться и сильно разорвать мне рубашку на спине. Я упал и разодрал об корягу колено, но ведерко с клубникой все же чудом сумел удержать в руке и не рассыпать.
Молодой сторож слез с велика и цыкнул на пса, он тут же послушно поджал хвост и сел рядом, внимательно разглядывая меня.
— Ты с лагеря, пацан? Колхозное добро тыришь?
— Я…
— Что я? Головка ты от патефона! Видал моего пса? Запомни, щегол, если ты или кто из пацанов на поле еще раз сунется — я Джека сдерживать больше точно не буду. А пока на память фофана получи!
И он с оттягом отвесил мне щелбан своим толстым, мясистым пальцем, да так, что у меня в ушах послышался колокольный звон, а деревья и облака закружились перед глазами в темпе вальса.
Когда я вернулся назад и перелезал через дыру в заборе, то сразу увидел у нашего корпуса Лену. Она тоже меня заметила и подбежала навстречу:
— Володя, ты с ума сошел? Я же пошутила насчет клубники… как ты вообще посмел покидать расположение лагеря и что… с твоей рубашкой?
Я протянул Лене ведерко с клубникой, но она отвернулась:
— Не люблю я клубнику. Иди в свой корпус, и впредь чтоб такое больше не повторялось!
Девушка развернулась и быстро направилась к Штабу.
Я принес в комнату банку с клубникой и поставил на стол:
«Угощайтесь, пацаны!»
Тут же налетели парни со всего корпуса. А я снял разодранную рубашку и бросив ее в шкаф, лег на кровать и отвернулся к стене. Почему-то на душе было так муторно, что хотелось плакать…
Весь день я бродил по лагерю как потерянный. Хорошо, что после обеда проходили соревнования по пионерболу, и я немного отвлекся от мыслей о Лене.
Вечером начальник лагеря Петрович разрешил первому и второму отряду сходить к реке, развести большой пионерский костер.
Пока водили хороводы возле костра, Борис и завхоз Алексеевич частенько бегали в «Уазик», а оттуда приходили жующие и веселые.
— Бухают, скоты… — прошептал мне на ухо Яшка.
Как стемнело, у речки весело затрещали сверчки. Мы сидели на берегу, рядом с затонувшей старой баржой и завхоз Алексеевич, бывший прапорщик, рассказывал веселые армейские байки. Пацаны слушали его затаив дыхание, а девчонки хихикали в сторонке.
Я покрутил головой, пытаясь отыскать Лену, но ее нигде не было поблизости.
— Лена в лагерь уже ушла, — прошептал Андрей, будто угадав мои мысли.
— Николай Алексеевич, а что, из нашего пионерлагеря убегал кто-нибудь? — робко спросил завхоза Степа Мосол.
— Да попытался тут один «кадр», в прошлом году, его до сих пор на болотах солдаты с собаками ищут, — завхоз сделал большие страшные глаза.
— Болота — это ерунда, — протянул Михей из соседнего поселка, — вот одному в лесу оказаться — действительно страшно…
— А что у вас тут в лесу? Волки и медведи? — не унимался Степа.
— Есть и волки… но главное — с Кондрашом в лесу не повстречаться.
И Михей рассказал жуткую историю, которую ему поведал отец.
Еще до Великой Отечественной войны жил в соседнем хуторе дед Еремей с тремя сыновьями. Когда война началась, он уже старый был, его на фронт не взяли. Он и сыновей не пустил, а в лесу, в землянке спрятал. Когда «фриц» пришел и хутор занял, Еремей с сыновьями полицаями стали. Ходили по округе, фашистские порядки наводили и народ грабили. Вскоре набрали целый сундучок золота и серебра, и все добро в погребе спрятали. А когда фашисты отступили, бывшие полицаи хотели убежать, да не успели. Двух сыновей Еремея сразу в расход пустили, а старика и его младшего сына Кондраша отправили в Сибирь, на двадцать лет. Еремей так и сгинул в тайге, а Кондраш в шестьдесят четвертом году вернулся. Приехал — а на месте старого хутора уже построили современный поселок. Вместо их ветхой хаты — стоит новая «хрущевка». Потом жители видели, что он по ночам вокруг дома бродит, народ стращает, пытаясь свое запрятанное золото отыскать. Хотели его поймать и увезти в «дурку», но он сбежал в лес, и до сих пор там живет. Если вдруг в лесную чащу путник одинокий забредет или грибник из города — он сзади подкрадется, за шею схватит и орет: «Где наше золото?» А после тесаком по горлу — и в речку. Так каждый год в лесу кто-то пропадает…
— Жуть… вздрогнул Яшка. — Почему же его до сих пор не поймают? Давно бы милиция и солдаты весь лес прочесали…
— Лес для него как дом родной. Он там каждый овраг, каждую ложбинку знает… Потому и трудно его поймать в лесу…
Пацаны молчали, глядя на темную воду и жуткий остов старой баржи, торчащий из реки. Даже болтун-завхоз задумался, бросил окурок и притоптал его ботинком.
Нарушил тишину Борис. Он привстал и потянулся:
— Ну все, ребята, пора в лагерь возвращаться…
— А как же он выглядит, тот дед Кондраш? — схватил за плечо Михея напуганный Яшка, когда мы возвращались обратно в лагерь.
— Как выглядит? — задумался Михей. — Да как обычный старик, небольшой, морщинистый, борода седая, кепка…
Когда все разошлись по корпусам, я сообщил пацанам, что ненадолго отлучусь. Подкравшись к корпусу пионервожатых, осторожно заглянул в окно Лениной комнаты, но там никого не было. Я осторожно прошелся по территории лагеря, и обнаружил Лену за спортплощадкой на качелях. Она сидела печальная, сжимая в руке смятый конверт.
Увидев меня, Лена подняла голову и грустно улыбнулась:
— Володя… а пойдем на речку?
— Прямо сейчас?
— Я схожу в корпус, а через полчаса буду ждать тебя за старым медпунктом. Приходи…
Мне никогда не случалось купаться ночью, и я даже не ожидал, что вода в реке окажется довольно приятная и освежающая.
— Лен, а ты будешь купаться? — тихо позвал я.
Она сидела на берегу, обхватив колени.
— Вова, — тихо позвала девушка, — иди ко мне.
Я вылез из воды и подошел к ней.
— Помнишь, я тебе поцелуй обещала?
Как только я присел рядом, она нежно обняла меня за шею, притянула к себе и впилась в мои губы. Мое сердце бешено застучало, мы вместе упали на песок и долго целовались. Ее губы были сладкие, как мед. Лена гладила мягкой ладошкой мои волосы, а я осторожно приподнял ее футболку и поцеловал ее в мягкий бархатистый животик, поднимаясь все выше, к белым упругим полушариям. Лена засмеялась, а затем бережно оттолкнула меня и привстала: