— Молчи… — похоже на шелест ветра. — Молю, молчи с ним, или он узнает…
Наваждение проходит, возвращается страх. Я откидываюсь обратно на постель, прикрываю глаза, чтобы спрятаться от мужчины. Кьори заговаривает с ним:
— Зачем ты пришел, Вайю Меткий Выстрел? Зачем пришли все они?
— Я не смог удержать их, — отзывается тот. — Да не особенно и пытался. Им нужна вера, нужна и мне. Благодари за то, что мы не допустили сюда большинство.
— Вера? — Цьяши, тоже остающаяся рядом, хмыкает с неприкрытым презрением. — Тебе придется разочароваться, Вайю из рода Черной Орхидеи. Вам всем. Потому что это…
— Не время, — обрывает Кьори. Ее голос подрагивает. — Вы…
— Что с тобой, Жанна? — Мужчина игнорирует обеих девушек. — Ты ранена?
«Я не Жанна». Вот что я должна ответить, вот что правильно. Но я вижу блеск оружия всех этих существ, страшный блеск, с которым не вяжется затравленное, усталое, но оживленное надеждой выражение глаз. Во рту сухо. Я лихорадочно думаю. Что делать? Что если я признаюсь, кто я, и они… бросятся? Если убьют в ярости? Если не поверят, не отпустят, будут пытать? Цьяши не вступится. И хрупкая Кьори не сможет. А мужчина, Вайю? Он явно вожак. Они позволяют ему говорить первым. В том, как он произносит имя, чужое имя, слышны тревога и… нежность? Кем он приходился сестре? И как поступит, узнав, что держит за руку подменыша? У него на поясе кинжал, за спиной — самострел, в волосах перья, не зачарованы ли они? Он так красив и одновременно страшен. И прочие не менее страшны в своей слепой вере.
— Милая Жанна, милая… прошу, улыбнись, улыбнись как раньше, большего не просим.
Рядом появляется женщина, почти старуха. Лицо цвета луковой шелухи, из-за прически — светло-зеленых, зачесанных в высокий хвост прядей, — голова вся похожа на луковицу. Ростом женщина примерно как Цьяши, сухая, быстрая, а на поясе два ножа. Беспокойные глаза мечутся по моему лицу, в глубине словно вспыхивают иногда крохотные звездочки.
— Помнишь, — говорит она, — ты дала мне лоскут своего платья? Вот он. — Показывает запястье, обвязанное грязной тряпкой. — С тех пор я не получила ран. С тех пор ничего не боюсь.
— Молчи, — снова слышится шепот Кьори. — Молчи… или они отчаются.
Вайю из рода Черной Орхидеи смотрит на нее, она смолкает. Он что-то услышал?.. Его губы сжаты. Даже если услышал, что он мог понять?
— Послушай. — Женщина с «луковой» прической заглядывает мне в лицо. — Ты — наше благословение. Не можешь умереть. Не можешь. Ты нам нужна.
— Нужна… — вторят стоящие сзади.
Они напирают, толкаются. Я смотрю на них — мужчины и женщины разных возрастов, высокие и низенькие, плечистые и хрупкие. Некоторые тянутся ко мне, другие шипят на них и одергивают, бросая: «Она слаба. Не трогай…». Паника захлестывает все сильнее. Я не Жанна. Не Жанна, и они пришли не ко мне, не мне предназначены их тревога и любовь. Кьори кладет руку на мое плечо, эта рука дрожит. Что я должна сделать? Что? Если…
— Пропустите! — по подземелью катится вдруг новый голос, низкий и рокочущий.
— С дороги! — вторит другой, высокий и гортанный.
— Прочь, зелень… — прибавляют еще несколько, сливающиеся в злой рык.
Те, кто первыми пришел ко мне, переглядываются, вздрагивают, некоторые торопливо расступаются. Спокойными остаются лишь двое у моей постели — мужчина и старушка. Цьяши бормочет ругательства. Вновь прибывшие прорубают в толпе путь, путь ко мне. И уже не нужна новая подсказка Кьори, сдавленный шепот:
— Молчи… Молчи ради себя же. Они тебя убьют.
Я и так бы потеряла дар речи.
Насколько «зеленый» народ близок к людям, настолько далеки от них новые гости. Двое впереди более всего напоминают тотемы индейцев: столь же высоки, могучи, столь же… звероподобны. Но если, вырезая лица тотемам, краснокожие пытаются передать мудрость духов, то пристальные глаза незнакомцев полны лишь настороженности, презрения и гнева.
Зная вкратце о «звериной» ветви, я безошибочно определяю принадлежность обоих: род Волка и род Орла. Второе существо от первого отличают лишь перья, острый клюв и крылья за спиной, крылья, которые могли бы служить плащом, — так они огромны, задевают землю. Оба мужчины плечистые, обнажены по пояс, броней защищены только их ноги. У существа из рода Орла они венчаются огромными желтоватыми когтями. В наступившей тишине двое подходят к моей постели. Я жду, что они потребуют от Вайю уступить место, но «звериные» лишь переглядываются с «зеленым» и мирно кивают, почему-то не решаются дерзить.
— Эйро, Ойво, — приветствует он. На других пришедших, оставшихся в толпе, даже не смотрит. — Кьори Чуткое Сердце сказала, мы выбрали не лучшее время, чтобы прийти.
Человек-волк — видимо, Эйро, — щурится на замершую девушку.
— «Кьори сказала»… — низко повторяет он. — А что сказала сама Жанна? Она нам что же… — морду ощеривает двусмысленная улыбка, — не рада? Почему молчит?
Мне не нравится услышанное, и не только потому, что обо мне — точнее, о Джейн — говорят как об отсутствующей и при этом неотрывно глядят в упор. У человека-волка зеленые глаза, шерсть отливает платиной. Когда он склоняется, я замечаю на шее украшение на шнурке — продырявленную монету, серебряный доллар. Подарок Джейн?..
— Мы скучали по твоему запаху, — заявляет вдруг Эйро, и клыки блестят за приподнятой верхней губой. — И по тебе всей. Ты обещала остаться навсегда, а потом сбежала… странный поступок, ты обычно держишь слово.
Когтистая лапа тянется к моему поцарапанному лицу. Цьяши с размаху бьет по ней, прошипев: «Прекрати, занесешь ей заразу!», но меня волнует не возможное прикосновение чудовища. Навсегда?.. В висках стучит. Моя Джейн пообещала этим тварям остаться в их мире навсегда? Пообещала и пробыла здесь три дня, а три наших дня — что-то вроде их двенадцати. Все это время мы искали ее по округе. Исчезновению предшествовало, казалось бы, счастливое событие, такое счастливое, что…
Такое счастливое, что Джейн решила сбежать на войну и никогда, никогда не приходить больше домой. Ко мне. К маме и папе. К Сэму.
У меня вырывается сдавленный всхлип; его принимают за стон боли. Кьори начинает удобнее устраивать меня на постели, а человек-орел, Ойво, одергивает товарища: берет за плечо своей покрытой оперением рукой, хорошенько встряхивает и вкрадчиво напоминает:
— У нас было две цели, Эйро с Дикой Тропы. Первая — убедиться, что Жанна жива, вторая — задать ей два вопроса. После этого мы собирались уйти, мы же… — не могу сказать точно, но, кажется, орел брезгливо ухмыляется, — не зеленый сброд, которому лишь бы поваляться у Рыцаря в ногах. Мы же понимаем, что ей необходим отдых?
Цьяши подпрыгивает от возмущения, открывает рот, но Вайю из рода Черной Орхидеи, встав с колен, властно осаживает ее:
— Не поддавайся. А то ты не знаешь эту птичку.
«Птичка» отвечает учтивым кивком:
— Тебя не спрашивали, цветочный куст. Не нужно злиться, никто не отнимет твоего первенства. Но будь щедрее, Жанна наверняка соскучилась и по другим соратникам… Верно?
Ойво смотрит прямо на меня; его глаза — такие же серебристые, как доллар на шее его приятеля. Это колючий, требовательный, но не угрожающий взгляд, и, то ли испуганная, то ли вновь завороженная, я киваю орлу, даже пытаюсь улыбнуться. Я еще не знаю, что иногда самая длинная и страшная ложь начинается не со слов, а с простого кивка.
— Задавайте вопросы. — Голос Черной Орхидеи холоден, кулаки сжаты. — И уходите. Все.
Последнее адресовано толпе, где окончательно смешались и переругались «зеленые» и «звериные». Я замечаю среди последних человекоподобного кролика, крокодила, ягуара; все они едва ли довольны услышанным. Волк и орел перемигиваются. Первый слегка кивает второму.
— Прежде чем уйти, ты обещала, что скоро расскажешь нам о Мэчитехьо Злом Сердце нечто важное. Ты узнала секрет?
Ойво говорит громко, внятно, и слова действуют на собравшихся. При имени врага они дрожат и скалятся, при слове же «секрет» все в едином порыве подаются вперед. Теперь в глазах не только тревога и благоговение, там — вера, и я готова умереть прямо сейчас, умереть, чтобы не лгать. Кьори бледнеет. Кажется, она не подскажет, она ничего не знает. Я зажмуриваюсь; все силы уходят на одно — владеть лицом, скрыть, насколько я боюсь тех, кто окружил меня. Мне даже страшнее, чем было, когда я пряталась от теней. Экиланы могли убить меня, ненавидя ту, на кого я похожа; эти же существа убьют меня как предательницу, лишившую их идола. Их больше. Они не ограничатся одной стрелой. «Я не Жанна. Не Жанна!» — вопль рвется из груди, но я его давлю. Под серебристым взором орла, под десятками других взоров я пытаюсь спасти свою жизнь и во второй раз отрезаю себе путь назад.
— Нет. — Удается выровнять тон, посмотреть на Ойво прямо. — Не узнала. И была ранена.
Вайю, внимательно меня слушающий, хмурится; лицо принимает удивленное, затем скорбное выражение. Он вдруг отступает, прячет за спиной руки, наверняка сжатые в кулаки. Слышу тяжелый вздох, но не даю себя сбить и продолжаю:
— Я пыталась. Но мой план не сработал.
— План? — Глаза Эйро сужаются, искря любопытством. — Какой план? Расскажи!
Я сама загнала себя в яму, сама оборвала последнюю веревку и теперь обречена. Не стоило, не стоило углубляться. Слов ждут все, не только нависшие надо мной орел и волк. Пасть одного, хищный клюв второго — один вид их, вместе с флером звериного запаха, тошнотворен. У меня нет ответа. Но неожиданно меня выручает та, от кого я этого не жду.
— Да что вы?.. — Цьяши нагло ударяет кулаком в плечо орла и отпихивает его. — Зачем обсуждать неудачные планы? Ну провалилась ее вылазка, кто не проваливался? Болтают, что он просто ее выследил раньше, чем она к нему подобралась.
Торопливо цепляюсь за эту версию, киваю, более всего на свете боясь новых вопросов:
— Именно. Он… нашел меня, я едва ушла. И меня ранили каким-то… волшебством. Я с трудом добралась домой.
Некоторые сзади ахают.
— О Звезды… — выдыхает старая женщина с волосами, похожими на лук. — Что бы мы делали, если бы тебя не стало…
Кто-то шепчется, кто-то взбудораженно рычит, кто-то всхлипывает. Кьори сильно-сильно прикусывает губу, мрачна и Цьяши, которой я пытаюсь благодарно улыбнуться за неуклюжее, но напористое заступничество. Она не видит этой улыбки.
— Что ж, — тихо изрекает Эйро. — Не узнала. Жаль. Тогда второй наш вопрос по поводу… последнего разговора. Ты не переменила решение, Жанна?..
Ойво спасает меня, прежде чем я успела бы снова запаниковать. Он напоминает:
— Мы все еще хотим в твой мир. За стреляющим оружием. Оно нужно нам в борьбе, и если бы ты уговорила волю Омута пропустить нас с тобой, мы были бы благодарны. В отличие от большинства… — Он опять обводит толпу, — мы не боимся, какими бы жестокими ни были твои сородичи. Мы возьмем, что нам нужно, и уйдем, и…
Я не владею виртуозным даром угадывать обман. Обмануть меня не многим сложнее, чем одурачить лысого джентльмена, скупающего у заезжих торговцев все подряд «средства для чудесной шевелюры», или ребенка, которому приятели предлагают волшебные бобы за доллар. И все же что-то в словах тревожит; на мысли наводит и то, как подобралась Кьори. Если при вопросе о тайне Мэчитехьо я не могла рассчитывать на подсказку, то здесь получаю ее сразу: делая вид, что поправляет волосы, Кьори едва уловимо качает головой. «Не пускай их!» — вот что она немо, испуганно говорит.
Я ищу ответ, за который не буду растерзана, но меня освобождают от поисков. Один из присутствующих, — казалось бы, самый невозмутимый, Вайю, — буквально взрывается. Вновь подступив, он впивается взглядом в звериных; черные цветки в волосах источают еще более резкий запах, чем раньше.
— Не верю. Вы все еще не отказались от затеи? Жанна все вам объяснила.
— Объяснила. — Ойво отвечает мирно, но в глазах нервный блеск. — Но прошло столько времени… Вдруг передумала?
Тон не вводит Черную Орхидею в заблуждение, он продолжает смотреть прямо и зло. Двое смотрят в ответ. Вайю оглядывается на толпу, кидает пустой взгляд на меня и, точно прочтя мои мысли, качает головой:
— О нет. Я знаю ее достаточно, она не передумала. И то, что вы не боитесь этого мира, не делает его для вас менее опасным. У людей короткий разговор с не похожими на них существами: они открывают стрельбу. А вы еще нужны движению.
Ойво раздраженно качает крылом и, видимо, не переборов себя, переглядывается с товарищем. Эйро, подавшись вперед, вдруг бесцеремонно тянет когтистую руку. Он снова улыбается, так, что видны ощеренные клыки.
— Храбрейший из этой зелени… лучший. И все равно трус.
Пальцы тянутся к черному цветку в волосах Вайю. Откуда-то я почти знаю: это запрещенный жест, жест-вызов. Знаю, еще до того как рука — жилистая и смуглая — молниеносно перехватывает чужую, когтистую и заросшую. Стискивает — и волк шипит от боли. Когда хватка разжимается, я вижу: часть шерсти на этом месте слезла, а кожа обожжена.
— Не забывай, кто я, — вкрадчиво проговаривает Вайю. — Не забывай: мы союзники. И не забывай… — интонация едва уловимо меняется, становится угрожающей, — мы отстаиваем эту землю. Другой у нас не будет.
— Не будет, — повторяет Эйро, растирая руку, и хочет что-то прибавить, но опять натыкается на взгляд крылатого друга. Предостерегающий взгляд.
— Ответь им. — Вайю неожиданно разворачивается ко мне. Он не произносит имени «Жанна». — Объясни то, что возможно объяснить, и давай прекратим это.
— Ей дурно, — робко вмешивается Кьори. — Вы и так…
— И все же. — Вайю неприкрыто над нами насмехается. — Пара фраз ее не убьет. Она ведь у нас крепкая девочка… не так ли?
Догадался. Подозрение, вспыхнувшее, еще когда он отступил от постели, окрепло. Он знает тайну, но почему-то не выдает. Щадит меня?..
— Послушайте. — Мне стоит невероятного труда владеть голосом. — Послушайте, он прав, и об этом говорилось не раз. В мой мир лучше не приходить чужакам в таком обличье, в моем мире на двух ногах ходят только люди. У вас не получится просто взять оружие, не получится ничего, вас могут убить, и от этого будет хуже общему делу.
«…Или вы кого-то сожрете». Я не делаю таких предположений, хотя именно этого, вероятно, опасалась Джейн. Теперь нужно пустить этим двоим пыль в глаза, так, чтобы сейчас они утихомирились. А ничто не пускает пыль в глаза лучше, чем…
— Но я подумаю, возможно ли пронести оружие сюда. Я попытаюсь.
Ничто не пускает пыль в глаза лучше, чем обещания, даже отсроченные. И ничто так не выдает двойное дно в чужих желаниях, как иллюзия уступки. «Звериные» недовольны, и вовсе не тем, что мои рассуждения расплывчаты. Досаду вызвало другое.
— И все же лучше бы мы сами туда… — начинает волк, но орел его одергивает. Серебристые глаза устремляются на меня, а спустя мгновение Ойво склоняет голову.
— Что ж. Славно. Благодарим, Жанна. Не смеем более тебя тревожить. Отдыхай.
— Отдыхай, — вторит Эйро и все же гладит меня по щеке кончиками теплых когтистых пальцев. С трудом заставляю себя не отшатнуться, молча смотрю на покачивающийся доллар на его шее. — Но мы еще вернемся к разговору… думаю, не раз.
— Эйро! — окликает его Черная Орхидея. — И прочие! Аудиенция окончена.
— Пора идти. Дела не ждут! — поддерживает его Ойво, отступая.
Волк дарит Вайю кривую, наигранно-извиняющуюся ухмылку и снова машинально потирает руку; на крылатого товарища тоже косится довольно злобно.
— Как будет угодно. С дороги!
Двое, а с ними компания других «звериных», убирается из подземелья. Следом тянутся и «зеленые», правда, не сразу. Многие подходят, чтобы коснуться моей руки поверх грубого покрывала или хотя бы заглянуть в лицо. Я улыбаюсь и принимаю пожелания выздоровления. Тошно. Я никогда не лгала так. От моей лжи никогда не зависело что-то важное, а теперь от нее зависит… мир? Удавшаяся ложь несет в себе лишь отсрочку. Агония после нее будет болезненнее.
Помещение пустеет, но прогнавший всех Вайю не уходит. Он прислоняется к земляной стене и хмуро скрещивает на груди руки. В желтом свете грибниц цветки меж его заплетенных, высоко зачесанных волос — еще чернее.
— Аудьенца окончена, — пытается повторить Кьори и получает желчную улыбку.
— Обезьянничаешь за Жанной? Научись хотя бы делать это грамотно, змеиная жрица.
Змеиная жрица?..
— Что здесь происходит? — Вайю оставляет насмешки и в упор, с почти осязаемым отвращением глядит на меня. — Что это?
— Не узнаешь ученицу? — Кьори с неожиданной злостью выпрямляется, смело идет навстречу. — Удивительно.
— Присмотрись, — хмыкает Цьяши, тоже поднимаясь. — Вдруг опознаешь легендарную девчонку с плащей и щитов? Сам лепил.