Джейн стоит на краю берега, там, где он плавником уходит вверх, и смотрит по течению Фетер. Будто ищет что-то за очередным извивом, но ей ли не знать, что там ничего примечательного? Суда не идут ни со стороны Сьерра-Невады, ни обратно. Живая навигация сейчас у Сакраменто, в наших же краях блаженная солнечная тишина, сонливое летнее безделье. Близ рощ — малообитаемые края. Не потому ли Флора Андерсен с таким упоением несколько дней подряд писала здесь очередной вид, а теперь выбрала этот уголок для пикника?
Она, одетая в вишневое платье, — слишком смелое для утра, — сидит со мной рядом на клетчатом покрывале. Взятая еда — мама собрала корзину в лучших, пусть устаревших традициях Лондонского Пикникового общества [12] — ее не вдохновляет. Она равнодушна и к говяжьим сэндвичам с сыром, и к яйцам по-шотландски, [13] и даже к шедевру нашей кухарки, румяно-золотистым корнуэльским пирожкам. [14] Миссис Андерсен скромно угощается апельсинами и яблоками, чередуя их с тонким имбирным печеньем.
— Должна сказать, — осторожно отмечает мама, — вы совершенно не едок. Такая редкость в нашей провинции, воздух здесь здорово пробуждает аппетит!
— Это и в нашей непровинции нечастое явление, — встревает Джером Андерсен, только что расправившийся с третьим по счету яйцом. — Мое сокровище, думаю, боится покруглеть, а сейчас еще и кокетничает… — Он подмигивает жене. — Угостись посолиднее, все ведь свои.
«Все свои». Два простых слова, которые должны значить лишь, что наше семейство сблизилось с Андерсенами. Два простых слова, подтверждающие: нас не держат за деревенщин, вопреки опасениям. Два простых слова за последние несколько дней звучали не раз и причиняют мне боль. Потому что слова эти начали слетать с языка Джерома Андерсена после бала, где Джейн поцеловала Сэма. И после первого «разговора о будущем».
— Нет, дорогой. Итальянцы не знают обильного завтрака и живут долго, чего и тебе желаю. Иногда у супруги, вопреки закостенелым мужским мнениям, есть чему поучиться.
Родители с улыбкой переглядываются, в этом мне тоже чудится что-то двусмысленное. Флора Андерсен сжимает очередное печенье меж длинных пальцев и отправляет в рот. Даже когда крошки просыпаются на кружево воротничка, она стряхивает их с изящной непринужденностью, жестом, которым уместнее наносить духи на кожу. Женщина во всем… я вдруг представляю, как тяжело ей будет ужиться с дикаркой Джейн, и испытываю необъяснимое злорадство, которое тут же в ужасе отталкиваю. Я ли это? И… не далеко ли я гляжу?
— Как прекрасна юная любовь, как робка!
Нет. Не далеко. Ведь Флора Андерсен сладко мурлычет о «юной любви», наблюдая за собственным сыном. Сэм старательно делает вид, что прогуливается по лугу без цели, но то и дело кидает взгляды на возвышение берега, туда, где стройной кариатидой застыла Джейн с развевающимися волосами. Как она задумчива… какая у нее прямая спина.
— И как ленива любовь устоявшаяся, — с нежной насмешкой прибавляет мама, поглядывая на папу. — Мальчик собирает букет. Так трогательно!
Сэм действительно срывает иногда цветы, особенно ему по душе редкие маки — гости, занесенные с юга штата. Медово-золотые и алые головки пестреют на фоне серого сюртука, с ними переплетаются невзрачные соцветия клевера и васильки. Я отвожу глаза и изо всех сил сосредотачиваюсь на дурашливой перепалке родителей.
— Что, Селестина, тоже хочешь, чтобы твой старик гнул спину? — мирно ворчит отец. — Мало я дарил цветов, когда мы были молоды?
— И все полевые? — интересуется Флора Андерсен. — В этом есть что-то чудесное, такое невинное! В Нью-Йорке предпочитают розы. А в Италии лилии. Белые лилии…
— У лилий тяжелый запах, — откликается мама. — Да и вообще одна из прелестей провинциальной жизни — несомненно, цветы, за которые не надо отдавать доллары. Здесь можно было бы… — опять взгляд на папу, — оставаться романтичным супругом хоть до старости и при том экономить. Было бы желание.
— Ну, дорогая! — Он разводит руками. — Помнишь ли, что я назвал твоим именем свой первый пароход? Это куда романтичнее!
— Дымящее железное чудище! И если не ошибаюсь, оно уже затонуло!
— Ты же понимаешь. Все понимаешь, ну, Селли!
Андерсены смеются. Они понимают шутливость спора не хуже, чем я, давно привычная к подобным. У родителей чудесный брак, выросший из дружбы с малых лет. Куда бы мятежная душа ни влекла юного папу, мама следовала за ним. До самого Оровилла, тогда еще жалкой палаточной деревеньки, где не было почты, зато ходили легенды о золотых реках. Мама поверила и в желание податься на прииск, и позже — в то, что будет здорово «пустить корни» в новорожденном городке. Поверила в рискованную идею речных перевозок и в идею сумасшедшую — строить суда для Севера, разорвав связи со всеми сторонниками Юга. Мама всегда верила в папины начинания, а папа верил, что мама будет рядом. Их отношения — наглядное подтверждение, что самые крепкие союзы — между людьми, верящими друг в друга. Иногда я завидую родителям и задумываюсь, не лучшая ли мысль — тоже выйти за кого-то, знакомого с детства? Мама не зря ведь позаботилась о том, чтобы у нас с Джейн было много поклонников среди «новой аристократии».
…Но я вижу маки в руках Сэма Андерсена, и смех взрослых режет мне слух.
Джейн оборачивается, когда Сэм взбирается на поросший травой «плавник». Дарит улыбку, принимает цветы, рассеянно прижимает к груди. Двое начинают беседовать, глядя на воду. Джейн то и дело поправляет непослушные локоны, зябко поводит плечами. Она с самого утра задумчива и рассеянна. У нее скверный аппетит, да и перемолвились мы от силы несколькими фразами. Что-то мучает ее, хотя накануне она предвкушала прогулку. С Сэмом она смеется, но смех кажется мне каким-то… разбитым. Не разносится ветром, а падет зеркальными осколками.
— Иногда я удивляюсь. — Флора Андерсен заговаривает вновь, и, в надежде отвлечься, я судорожно цепляюсь за ее голос. — Сэм — такой одухотворенный мальчик. Голова часто в облаках, не то что у Марко, тот донельзя прагматичен.
— Сэмюель молод. — Мистер Андерсен миролюбиво наблюдает за сыном. — И у него нет такой уж нужды сразу взрослеть. Пусть себе… — Он делает рукой широкий круг, пытаясь охватить все, что включает «пусть». — Еще станет серьезным парнем. А начать можно и с женитьбы на хорошей девушке.
Родители улыбаются, мне приходится сделать то же самое. Я смотрю на иссиня-черные кудри Сэма, которые Джейн аккуратно приглаживает кончиками пальцев, потом ненадолго закрываю глаза. Тщетно: видение — его красивые волосы, ее пальцы, так похожие на мои, — не уходит.
— И все же, — продолжает мысль миссис Андерсен. — Согласись, дорогой: вы с Марко скорее купите девушке клумбу, чем своими руками соберете букет.
— Ну, Сэм пошел в тебя, — басит Джером Андерсен. — Должен же хоть один из двоих…
— Наверное, это следствие, — она будто не слышит, больше не дает себя перебить, — того инцидента, о котором я рассказывала. Помнишь, когда…
— Дорогая. Мое сокровище. Я же просил…
Услышав привычные ласковые обращения и осознав, что от них веет холодом, я открываю глаза и ловлю недоуменный взгляд мамы. От нее тоже не ускользнуло: от одной фразы, меньше чем за полминуты, между нью-йоркскими супругами что-то переменилось, настолько, что отец уже ерзает и, судя по всему, собирается окликнуть Джейн и Сэма — хоть как-то перевести разговор. Он не успевает. Флора Андерсен как ни в чем не бывало обращается к моей матери:
— Случалось ли с вами что-нибудь странное перед родами? Нечто… выдающееся?
— Дорогая, — напряженно повторяет Джером Андерсен, но замолкает, поняв, с каким любопытством на него косится мой отец. — А впрочем, плевать. Плевать, продолжай в свое удовольствие.
— Женщины! — Отец пытается утешить его. — И о чем только беседуют…
Видно, он решил, что у ньюйоркца, как и у многих мужчин, вызывают священный ужас любые разговоры о таинствах деторождения. Он щедро предлагает Андерсену сигару, но тот отказывается. Мама пожимает плечами и, ошибочно решив, что опасность миновала, отвечает:
— Пожалуй, наиболее необычным было спонтанное желание купить деревянные фигурки у краснокожей. Из того племени. — Мама оживляется, румянец окрашивает ее щеки. — Кстати, интересное совпадение: игрушек-то я взяла две, хотя еще не знала, что жду близняшек!
— Ах, как очаровательно! Да, это явно был знак судьбы! Так вот, я тоже, я тоже его получила, когда носила Сэма!
Глаза Флоры Андерсен возбужденно сверкают, она нацелилась поведать что-то особенное. Отец и Андерсен молчат: первый предупредительно, второй — нервно. Поведение Джерома Андерсена все дальше от моего понимания: что его обеспокоило? Почему он выглядит так, словно, не будь поблизости посторонних, между супругами уже кипела бы ссора?
— Расскажите, — просит мама. — Интересно.
Миссис Андерсен и просить не надо.
— В одну из ночей я очнулась от необычного ощущения. Кто-то позвал меня. Я вообще спала беспокойно, тревожилась, к тому же плохо перенесла путешествие, — я сопровождала Джерри, как раз в этих краях, у нас была тогда доля на приисках. Так вот. Я лежала, пытаясь понять, что за зов. Мне не спалось. Сердце трепетало… — Флора Андерсен прижимает руку к груди. — Я чувствовала: что-то должно произойти.
Она делает театральную паузу. Порыв ветра играет травой, которую я машинально перебираю пальцами. Джейн и Сэм увлечены лишь друг другом. Чтобы не думать об этом, я спрашиваю:
— И что произошло?
Взгляд Джерома Андерсена мог бы прожечь во мне дыру. Моя попытка притвориться благодарным слушателем ему не по душе. Конечно, отец Сэма не проявляет враждебности, тут же натягивает улыбку, но морщины в углах сжатых губ выдают скрываемые эмоции.
— Окно открылось. — Флора Андерсен внезапно поднимает голову к небу, словно высматривая кого-то. — В комнате появился красивый незнакомец. Он был длинноволосый, в свободном одеянии — что-то вроде одежд библейских пророков, так мне показалось, — правда, черном. Я приняла бы его и за дьявола, но не успела испугаться. Ведь крылья… какие у него были крылья! Из солнечного света, широкие, теплые… — Голос ее звенит, а Джером Андерсен мрачнее тучи. — Я потрогала перья. Это первое, что я сделала, когда он приблизился. Потрогала, сказав: «Как вы красивы, вы ангел?». А он вырвал одно перышко и вложил мне меж ладоней. Перышко было… в его священной крови. И меня озарила благодать, я вдруг заплакала…
— Дорогая, — снова начинает отец Сэма, но теперь его перебивает моя донельзя заинтригованная мама:
— Так у вас есть перо ангела? Неужели такое бывает? Что бы сказал наш преподобный, услышь он это… У вас нет этого перышка с собой?
Флора Андерсен сокрушенно качает головой.
— Оно растаяло с рассветом. Но ангел долго еще сидел в изголовье и вел со мной беседу. Вы не представляете, как это было…
— О чем? — Не скрывает любопытства и отец, на губах которого играет недоверчивая улыбка. — О чем ангел мог с вами… точнее вы могли с ним беседовать?
Миссис Андерсен, благо, не уловив скепсиса, с достоинством расправляет плечи.
— О Сэме, конечно. Больше всего — о Сэме, ведь срок был ранний, и я очень хотела узнать, кто же у меня будет, что его ждет, какая судьба, да и вообще выдержу ли я вторые роды. Наверное, я просто засыпала божьего посланника вопросами, но он терпеливо утешил меня и прогнал страхи. Он сказал, что сына ждет славная судьба. Что я не должна бояться. А потом его благословляющая рука легла мне на живот, и я уснула.
Отец фыркает. На его выразительном лице читается: «Приснится же такое…»
— Наутро я была свежа и бодра, тревоги изгладились из сердца, — продолжает миссис Андерсен, обращаясь, в основном, к нам с мамой. — Я всегда верила в Господа, вопреки пагубной моде. И я так благодарна Ему за знамение…
— А вскоре я решил, что ей необходимо переменить обстановку, и отправил пожить в Италию, — колко встревает Джером Андерсен. Его улыбка по-прежнему выглядит натянутой. — Там Сэм и родился, и никакие ангелы никого не беспокоили. Надеюсь… — Серые глаза сужаются, — не потревожат и впредь. Слугам господа, если, конечно, они существуют, следует оставаться по месту работы — на небесах. И не приближаться к живым женщинам.
Флора Андерсен безмятежно щебечет:
— Я прекрасно перенесла роды, Сэм появился на свет здоровым и очаровательным. И до сих пор я вспоминаю ту ночную встречу как одно из самых ярких событий жизни. Впрочем… — Она вдруг непосредственно, по-детски находит широкую ладонь мужа на покрывале и сжимает. — Он тоже прав. Поездка в Италию была волшебной. Джером подарил мне мечту.
Так вот почему они не ссорятся, вот каков их рецепт крепкого брака: на эту женщину невозможно злиться, она обезоруживает невинностью. Мистер Андерсен, устало улыбаясь, целует жену в висок, бормочет: «Выдумщица…». Они нисколько не стесняются своей нежности, не пекутся о том, что нам с мамой и отцом приходится куда-то прятать взгляды. Впрочем, лучше так, чем если бы ньюйоркцы поругались, а наша семья стала тому принужденным свидетелем. Теперь же над клетчатыми пледами — одинокими кораблями посреди колышимого ветром травяного моря — вновь воцарился мир. Флора Андерсен угощается печеньем, Джером Андерсен с любовью за ней наблюдает.
— Ну, о чем здесь ведутся беседы в мое отсутствие?
Над нами стоит Сэм. Только что он спустился с «плавника», а Джейн осталась на прежнем месте. Развернулась уже в другую сторону, глядит против течения и прижимает букет к груди. Фигуру заливает свет проглянувшего из-за рассеянных облаков солнца, блики на волосах играют карамелью.
— О тебе, — признается миссис Андерсен, с улыбкой щурясь на сына. — Что же ты не вернул нам мисс Бернфилд? Не вредны ли девушке такие сильные ветра?
— В умеренных дозах сильные ветра полезны всем, — подает голос отец. Он, как и я, глядит на Джейн. — А наши яблочки вовсе к таким привыкли. Она вернется. Только дайте время.
— Да, я тоже уже понял. — Сэм отводит завивающуюся прядь со лба. — Джейн… мисс Бернфилд… нельзя неволить. — Он вдруг улыбается мне и поправляет сам себя, уточняя: — Ни одну из мисс Бернфилд. У вас удивительная семья.
Я не слушаю, как очарованная комплиментом мама начинает уговаривать Сэма чем-нибудь угоститься. Мне горько от этой «удивительной семьи», горько от сладкого мирка, где удивительно — и действительно важно для Сэмюеля — лишь одно существо.
Я обращаю взор на Джейн именно в тот миг, когда она вдруг хлестко вскидывает руку. Разжимаются пальцы, и старательно собранный букет рассыпается в реку. Со своего места мне не различить уносимых течением красно-золотых маков, не различить беззащитных комочков клевера и синего кружева васильков. Зато я вижу испуганное, тоскливое лицо Джейн — таким оно становится на считаные секунды, прежде чем застыть. Сестра снова зябко поводит плечами, разворачивается, направляется к пледам и, уже присев, говорит:
— Цветы уронила… я такая неловкая, Сэмюель, простите.
Выбросила. Ты выбросила их, намеренно. Я это знаю, и теперь я знаю кое-что еще. Внутри тебя бушует буря, Джейн. Странная буря, которую ты прячешь.
— Ничего страшного. — Сэм верит в ее раскаяние, да и кто бы не поверил, когда Джейн так виновато хмурится? — Они все равно не пережили бы нашу прогулку. Хотите шампанского? Или, может, воды?
…Ты можешь скрыть бурю от него, но не скроешь от меня.
— Что-то случилось, Эмма?
Видимо, я слишком долго на нее смотрела. Настолько, что, вместо того чтобы привычно задать вопрос взглядом, Джейн спрашивает вслух. Требует ответа: от него не уклониться прилюдно. Но она просто не догадывается, как часто мне приходится от чего-то уклоняться и что-то сдерживать в последние дни. Не догадывается, как славно я этому научилась.