Страшные гномы
Глава 1. Треснувшее зеркало
Метла последний раз прошелестела по асфальту. Федор Иванович Сбитнев выдохнул, перехватил ее за середину ручки и направился к скамейке. Прислонив метлу к дереву, дворник стянул рукавицы, сунул в карманы потрепанного оранжевого жилета и уселся. Взгляд помимо воли скользнул по серой стене «сталинки» — к трем окнам со светло-зелеными рамами на втором этаже.
«Что же с тобой приключилось?» — в очередной раз подумал Сбитнев, чувствуя, как возвращается приутихшая за работой тревога.
Все случилось чуть меньше трех часов назад. Двор еще хранил ночную прохладу и тишину, окна верхних этажей ловили мягкие рассветные тона. Оставив у стены четырехэтажки тележку с жестяным совком и помятым ведром для мусора, Сбитнев взялся за метлу. За домом прогрохотал трамвай, в гуще зелени застрекотала сорока. Дворник прервался, с усмешкой повернулся, надеясь углядеть птицу. Но тут же забыл о ней — в темном прямоугольном зеве арки показался человек.
Несколько секунд он стоял, пошатываясь, пытаясь удержать равновесие. Затем наклонился, сделал несколько шаркающих шагов. Вытянул руку, словно хотел опереться о стену, до которой было не меньше пары метров, вновь остановился и упал на колени. Не опуская руки, человек всхлипнул и стал заваливаться на бок.
«Не похож он на пьяного», — нахмурился Сбитнев.
Он положил метлу и бросился на подмогу. Приблизившись, дворник узнал Максима Серова — девятнадцатилетнего сына своей хорошей знакомой. Тот уже лежал на боку. Из темных растрепанных волос торчали травинки, на заляпанном грязью, блестящем от пота лице Федор Иванович увидел несколько царапин, ссадин и синяков. Ворот красной футболки был разорван, под мышками темнели мокрые пятна. К штанинам голубых джинсов пристало не меньше сотни колючек. Время от времени парень вздрагивал, хватал ртом воздух и шумно сглатывал. Глаза припухли от слез. Пальцы вытянутой руки скребли по асфальту.
Поспешно стянув рукавицы, дворник присел, взял Максима под мышки и приподнял. Тот опять всхлипнул, попытался выпрямить ноги и едва не упал.
— Тише, тише! — выдохнул Сбитнев, удерживая парня.
Он поднырнул Максиму под руку, взвалил его на спину и мелкими шажками двинулся к подъезду. Сердце заколотилось, в голове стало жарко. Спиной Федор Иванович чувствовал, как парень дрожит.
— Сейчас… Почти дошли уже, — приговаривал он, не отрывая взгляда от крыльца и бордовой двери с кодовым замком. — Потерпи чуть-чуть…
Через пару минут Сбитнев с Максимом втиснулись в подъезд. Поднялись на второй этаж, и дворник, посадив парня на ступеньки, стал звонить в восьмую квартиру.
За старенькой деревянной дверью послышались шаги. Звякнула цепочка, щелкнул замок, и в проеме показалось тонкое лицо Нины Евгеньевны. В полумраке подъезда оно казалось серым.
Больше всего Федор Иванович боялся, что она закричит. Но Нина Евгеньевна только закрыла лицо руками и попятилась, не сводя с сына глаз.
— Ничего-ничего, — пропыхтел дворник, вновь поднимая Максима. — До дома добрались, это главное.
Нина Евгеньевна распахнула дверь и прижалась спиной к стене, пропуская Сбитнева. Тот устроил Максима на пуфике, вытер лицо рукавом. Серова бросилась к сыну, опустилась на колени и обхватила его лицо ладонями.
— Максюша! — шептала она, позабыв о дворнике. Голос дрожал, и Федор Иванович понял, что Нина Евгеньевна из последних сил борется со слезами. — Миленький!
— Надо бы его раздеть да в постель уложить, — тихо сказал Сбитнев.
— Да-да, сейчас! — Нина Евгеньевна, не вставая, принялась торопливо расшнуровывать кроссовки сына. На шнурках и носках Федор Иванович заметил еще несколько колючек.
Стянув кроссовки, Серова взялась за футболку. Максим послушно поднял руки, потом сгорбился, обнял колени и, не мигая, уставился на темно-красные доски пола. Нина Евгеньевна осторожно взяла сына за плечо, потянула вверх, и тот неуверенно поднялся. Пошатнулся, но устоял.
«Вот и хорошо», — подумал Федор Иванович, отмечая, что Максим перестал дрожать.
Под руку с матерью он сделал несколько шагов и остановился возле зеркала. Пару секунд Максим удивленно рассматривал себя. Затем сглотнул и попятился, часто дыша. Рот приоткрылся, губы скривились. Упершись спиной в стену, Максим стиснул руками виски и замотал головой, со свистом втягивая воздух.
— Что?! Что с тобой?! — испуганно зашептала Нина Евгеньевна, пытаясь заглянуть ему в лицо.
В ответ Максим глухо замычал, словно во рту был кляп. Он снова дрожал. Федор Иванович шагнул вперед, чтобы поддержать парня, но тот отшатнулся и сполз по стене, не переставая трястись.
— Н-не м-мог-гу… Н-не могу! — выдавил он, впиваясь пальцами в волосы и пряча лицо. — Н-не м-могу б-бы-ыт-ть! Т-та-аким-м!
Несколько раз ударившись спиной о стену, Максим заплакал. Нина Евгеньевна, снова прижав ладони к лицу, хотела присесть рядом, но Сбитнев взял ее за плечи.
— Сходи лучше за водой, — прошептал он. — А я пока в комнату его отведу.
Сдерживая слезы, Серова на цыпочках двинулась на кухню, а дворник, старательно загораживая зеркало, отволок Максима в зал и устроил на диване. Парень отвернулся к спинке, стянул с нее покрывало и, прерывисто дыша, спрятал голову.
— Не могу быть таким! Не могу быть таким! — шептал он, ерзая и дрожа.
В дверях появилась Нина Евгеньевна со стаканом воды. Вдвоем со Сбитневым они напоили Максима и укрыли толстым одеялом. Парень понемногу успокаивался. Дрожь утихала, слезы высохли. Минут через десять он заснул, и Серова с дворником тихонько прошли на кухню. Нина Евгеньевна опустилась на табуретку и только тогда позволила себе расплакаться.
— Так не должно быть! — шептала она сквозь слезы. — Это я виновата! Я его в этот лагерь вожатым отправила!
— В какой еще лагерь? — Федор Иванович растерянно приподнял брови.
— В наш! В «Березки»! Еще весной в институте договорилась, чтобы Максима взяли вожатым! — Нина Евгеньевна закусила тонкую нижнюю губу и покачала головой. — Он так радовался! Говорил, что станет самым лучшим вожатым! И я тоже радовалась! А теперь!.. Я его погубила!
— Ну-ну, тише! — Сбитнев подошел к ней и положил руку на узкое плечо. — Никого ты не губила. Сама ведь говоришь, Максим радовался, что в лагерь едет. Вот и нечего себя казнить, ни в чем ты не виновата. Тебе сейчас сильной нужно быть, чтобы Максим видел это, чувствовал и на поправку быстрее шел.
— Как думаете, он серьезно болен? — Нина Евгеньевна со страхом глянула на дворника.
— Сомневаюсь. Руки-ноги целы, даже жара нет. Царапины пустяковые. Пусть отлежится пару дней, а там посмотрим.
— Да, наверное, — Серова неуверенно, с прерывистым вздохом, кивнула и посмотрела на Федора Ивановича. — Спасибо вам большое! Если бы не вы… — она не договорила. Подбородок задрожал, дворник понял, что она вновь готова расплакаться, и покрепче стиснул плечо.
— Не надо. Слезами только хуже себе сделаешь. Ну а я пойду — двор еще не подметен.
— Да-да, конечно. Вы уж простите…
— Нашла, за что извиняться, — Сбитнев обернулся и с добродушным укором посмотрел на Нину Евгеньевну. Прошел в коридор и открыл дверь. — И все у вас будет хорошо, — сказал он уже на лестничной клетке. — Самое страшное позади. Вот увидишь, уже завтра дело на поправку пойдет.
Но что-то копошилось в душе Федора Ивановича и мешало ему самому верить собственным словам. Это чувство немного утихло, пока Сбитнев подметал двор. Однако сейчас вернулось и стало еще сильнее.
«Выходит, он пешком из лагеря вернулся, — размышлял он. — Двадцать с лишним километров протопал, да еще, видать, по лесу перед этим побегал».
Перед мысленным взором снова появился Максим. Он лежал на асфальте, потный, исцарапанный, обессиленный, весь в лесном мусоре… И с глазами затравленного зверя. В них дворник увидел не боль, не страх и даже не отчаяние. Только обреченность. Словно Серов знал нечто, о чем другие боятся даже догадываться.
«Назад пути нет! — говорил взгляд парня. — Забыть это невозможно, а исправить что-либо — тем более!»
— Что же с тобой приключилось? — шепотом повторил Сбитнев, глядя на низкий металлический забор с красными прутьями.
С Серовыми дворник был знаком почти десять лет. Он помнил, как восьмиклассником Максим связался с беспризорниками и доводил родителей прогулами и хамством. Без сигареты или бутылки с пивом его видели очень редко. В конце концов, сердце отца не выдержало. Его хоронили всем двором, и после этого Максим изменился — бросил пить и курить, ушел из дурной компании, снова стал домашним.
«Уж не аукнулось ли ему то время?» — подумал Федор Иванович.
Двор понемногу просыпался. Шелестели, играя с солнцем, пышные купола листвы, под окнами первого этажа покачивались мальвы. В воздухе плавал последний тополиный пух. Воробьи с чириканьем принимали пыльные ванны. Вдоль стены крался поджарый серо-белый кот.
За спиной послышался рев мотора, воздух наполнился запахом бензина и мазута. Сбитнев обернулся и увидел, как мусоровоз механической «лапой» подцепляет один из баков. Неподалеку двое мальчишек лет пяти-шести кидали камни в ржавый лист железа, скрывающий вход в белую бетонную избушку-бомбоубежище.
«Будто и не случилось ничего», — подумал Федор Иванович, оглядывая двор. Горка, качели, карусель, приоткрытая дверь кухни детсада… И вновь три окна со светло-зелеными рамами на втором этаже.
— Как вы там? — шепотом спросил дворник.
Окна молчали.
За три месяца до этого.
Макс уселся на пуфик, прислонился спиной к стене и вытянул ноги.
«Сколько там у нас натикало?» — подумал он, залезая в карман куртки.
Достав мобильник, он пару секунд вглядывался в темный экранчик, затем нахмурился и убрал телефон.
«Совсем батарея дохлая стала. Стипендию получу — и надо новый аппарат покупать», — решил Серов и огляделся.
В коридоре поликлиники было на удивление немноголюдно. Только у соседнего кабинета сидели три старушки и с видом светских тусовщиц азартно перемывали кости врачам, политикам, артистам и соседям.
Макс усмехнулся и закинул ногу на ногу, наблюдая за бабками. Он давно заметил, что они ходят по поликлиникам не столько лечиться, сколько поболтать. В этих стенах старушки полноправные хозяева: чуть что не так — сразу скандал.
Поэтому Серов старался как можно реже бегать по врачам. Но на сей раз без помощи было не обойтись.
За каким только чертом он потащился со Жгутом в чебуречную? Знал ведь, что дрянь, которую там лепят, могут переварить только бомжи да такие скупердяи, как одногруппник Сева Жгутов. Знал, но все равно пошел — до следующей пары оставалось сорок минут, желудок слипался от голода, а на обед в студенческой кафешке не хватало.
Чебуреки взбунтовались через несколько часов. Полночи Макс простоял на четвереньках перед унитазом, наутро поднялась температура, и пришлось вызывать врача. Неделю он провалялся дома, хлебая бульон и слушая обиженное бурчание желудка.
Но молодой организм быстро шел на поправку, и сейчас Серов ждал участковую. Оставалось лишь заверить, что все отлично, что больше никаких чебуреков сомнительного происхождения и качества он пробовать не будет, — и можно возвращаться к учебе.
«А наверстывать придется дай боже», — размышлял Макс, барабаня пальцами по бордовому дерматину пуфика. Он уже представлял кровожадный взгляд госпожи Бужинской — заведующей кафедрой живописи, имеющей поразительное сходство с обиженным жизнью бульдогом. Да, работой она завалит по уши, стерва такая!
Справа послышался металлический лязг. Макс обернулся и увидел в конце коридора высокую, чуть ссутуленную фигуру в мятом синем халате. Штанины широких коричневых брюк были подвернуты, но все равно подметали пол, наполовину скрывая розовые шлепанцы. Уборщик стоял к Серову спиной, и тот видел давно не мытые, седеющие волосы, собранные в хвост.
«Странный тип, — подумал Макс. — Вон какой здоровый, устроился бы грузчиком. Все лучше, чем полы в поликлинике мыть».
Уборщик окунул швабру в ведро и стал ворочать белой пластиковой ручкой, будто что-то размешивал. Макс с любопытством разглядывал «странного типа», прикидывая, сколько тому лет.
«Наверное, около пятидесяти», — наконец решил он.
Швабра замерла. Уборщик обхватил ее обеими руками, приподнял и замер, ожидая пока стечет вода. Так он стоял не меньше минуты. Вода журчала, заглушая голоса бабулек, а уборщик неподвижно держал швабру на весу. Потом отодвинул ведро ногой, отчего часть воды выплеснулась на линолеум, со шлепком припечатал тряпку к полу и стал возить ей, отшагивая назад. Изредка он останавливался и поддергивал штанины. Но стоило ему сделать несколько шагов, как те вновь волочились по полу.
Продвигался уборщик очень быстро. Похоже, его не волновало, что возле стен линолеум так и остается сухим. Вскоре он уже елозил тряпкой около бабулек. Те время от времени бросали в его сторону сердитые взгляды.
От запаха хлорки защекотало в носу. Макс не удержался и чихнул. Старушки прекратили трескотню и уставились на него. Потом, решив, что нового повода посудачить не представилось, но для приличия все равно покачав головами, отвернулись и вновь взялись за врачей, политиков, артистов и соседей.
Усмехнувшись, Макс отвел от старушек взгляд. И вздрогнул, встретившись глазами с уборщиком. Тот смотрел на Серова, позабыв, казалось, и о швабре, и о ведре, и о половине невымытого коридора.
«Чего он так уставился?» — насторожился Макс, изучая узкое и скуластое лицо с заросшими седеющей щетиной щеками.
Глаза в красных прожилках недобро поблескивали и не отрывались от Макса, брови чуть заметно ходили вверх-вниз. Уборщик сглотнул, отчего кадык медленно шевельнулся, потом словно бы спохватился, опустил голову и отвернулся. Но прежде чем взяться за швабру, вновь посмотрел через плечо.
Его движения стали еще торопливее. Тряпка так и моталась влево-вправо. Макс недоуменно глядел то на нее, то на уборщика. Ему вдруг подумалось, что тот хочет как можно быстрее поравняться с ним. Интересно, для чего? Еще раз посмотреть? И что тогда?
«Скорее бы участковая появилась! — подумал Макс, не отрывая настороженного взгляда от фигуры в синем халате. — Чтобы я еще раз в эту поликлинику сунулся!»
В памяти всплыла чебуречная — пропахший пивом зал с большими окнами в металлических рамах, затоптанным кафельным полом и десятком круглых одноногих столиков по грудь. Жгут с довольной физиономией и набитым ртом держит в блестящих от жира пальцах надкушенный чебурек — светло-коричневый кокон из теста с торчащим куском серого мяса. Очень похожего на тряпку, которая сейчас снует по коридору.
Макса затошнило. Он сглотнул и глянул на типа со шваброй. Страшно подумать, как тот повел бы себя, если бы Серов не выдержал и наблевал посреди коридора.
Воображение разыгралось. Макс представил, как уборщик замирает. Медленно разворачивается. Смотрит на лужу желтой дряни. Ноздри со свистом втягивают воздух. Дыхание учащается, брови ползут вверх. Из груди вырывается глухой рык. Наконец уборщик бросает швабру, кидается на Макса и начинает душить.
«Бр-р-р! Что за дурь?!» — Серов встряхнулся и замер.
Уборщик стоял напротив и не сводил с Макса глаз. Швабра замерла в руках, пальцы — длинные и тонкие — с паучьим проворством бегали по белой пластиковой ручке. Казалось, он играет на кларнете или саксофоне. Макс заметил, что на правой руке уборщика не хватает безымянного пальца.
Грудь сдавило. Макс понял, что задержал дыхание и воздух закончился. Он как можно тише выдохнул и засунул руки глубже в карманы. Серову не хотелось, чтобы тип со шваброй видел, как они дрожат.
Тот по-прежнему рассматривал его. Тонкие бескровные губы тронула едва заметная улыбка.
— Фантазия у тебя богатая, — прошептал уборщик, прищурившись. — Но я еще не настолько сошел с ума, чтобы душить кого-то посреди коридора. К тому же, ты мне еще пригодишься.
Он продолжал изучать Макса… с какой-то голодной жадностью. Точно так же придурок Жгутов смотрел на свой надкушенный чебурек.