С этими нерадостными мыслями въехал он на широкий двор, почти к самому порогу высокого, в три яруса, терема. За ним торчали кровли разномастных глыб надстроек. Там, во внутреннем дворе, стояла женская половина, как бы сокрытая от чужих глаз, правда теперь там никто и не живёт, кроме чернавок и Всеславы, которая потихоньку становится полноправной хозяйкой и берёт в оборот всех дворовых девок.
Другая преставала перед взором, он, пленённый омутами голубых глаз, видел её, упрямую, смелую, чьё имя вместе с воздухом врывалась в грудь, оседало на донышке души, будоража кровь, и поднималось, выходя с дрожью.
— Уже стережёт, — кивнув в сторону высокого крыльца, прищурив насмешливо глаза, улыбнулся Данимир, — голубка твоя.
Арьян ощутил, как больно дёрнулись желваки на скулах, но стерпел, задушив всплеснувшееся было раздражение, и без того распирающее по мере приближения нутро. Поднял голову, обводя взглядом теремные постройки, выискивая в глубине холодных теней Всеславу. И замер, прервав свой зрительный путь, на тонкой, словно тростинка, женской фигурке, облачённой в бледно-зелёный распашень с широкими рукавами, почти до земли, что висели, словно крылья ласточки. Ветер трепал их и концы белого плата, которым девушка покрыла голову разве что от пыли и солнца — берегла волосы — и придерживала тонкими пальцами под подбородком. Не дрогнуло ничего при виде её, как и в прошлый раз, и в позапрошлый, и, наверное, впервые Арьян задумался о том, что чужая она ему, далёкая. Искал и не находил в себе каких-либо чувств.
Даже издали он видел, как маленькое лицо Всеславы при виде княжича просияло, а краешки губ растянулись в улыбке. Развернувшись, она поспешила спуститься, старалась не бежать, но плохо выходило.
Княжна вышла на площадку лестницы и замерла на миг, качнулась было вперёд, но усилием воли остановилась, ожидая, когда Арьян поднимется сам. Всё, что нужно мужчине, есть у неё — эти преданные глаза, в которых искрилась радость от встречи, кроткие движения, что вынуждали его сей же миг смягчиться. Всё, что должно ему принадлежать, уже рядом, руку протяни.
Княжич спешился, вручив жеребца подскочившему прислужнику, направился к крыльцу, оставив Данимира во дворе. У того теперь появилась забота — подарок нужно было ещё пристроить да полюбоваться, как следует. Знал, что это ловко расставленные ею сети, что он попался, сам ступив в них.
Арьян, поднявшись на последнюю ступень крыльца, остановился, посмотрел на суженую сверху, заскользил взглядом по её лицу, оглядывая её бледные щёки, маленькие губы, чуть вздёрнутый носик, что придавал ей ещё большей привлекательности, утонул в охристо-карих глазах, напоминающих осенний лес, обласканный мягким тёплым солнцем. Да, он нарушил своё первое правило — не входить в реку не зная брода, нарушил уже давно. Арян протянул руку, оглаживая мягкую щёку. Не бросаться в огонь, пытаться его минуть. Эти правила он принял раз и навсегда, единожды создав их.
— Здравствуй, — сказал он приглушённо, ему захотелось пить так же остро, как и оказаться подальше от этой обжигающе ледяной стихии.
Всеслава улыбнулась, прикрыв ресницы, целуя его руку распалёнными, побуревшими губами, и ему приятны были эти простые ласки. Девушка бы кинулась на шею, да нельзя. Арьян мельком глянул на женщин, которые хоть и делали вид, что не следят, а пристально наблюдали за ними.
— Смотрят, — шепнул княжич, а она тихо засмеялась, разрумянившись.
Блестели кротко, смущённо её глаза, совсем как у скромной девушки, доводили порой Арьяна до скрежета зубов.
— Как отец? — спросил, выдохнув и устало убирая руку.
Он и в самом деле почувствовал усталость, стоило оказаться в стенах дома. Сейчас бы вылить на себя ушат прохладной воды и упасть на постель, забыться сном.
Всеслава будто почувствовал его желание, взяла за руку, переплетая их пальцы, потянула вглубь терема.
— Вяжеслав ждёт вас. Здоровье хорошее, не жаловался, — оповестила княжна.
Отец и не будет жаловаться, никогда. Что-то оборвалось внутри, камнем канув в черноту. Всеслава вновь перешла черту, о которой знала прекрасно и помнила, но каждый раз переходила, каждый раз пыталась блуждать по закоулкам его сердца, и ничего не находила, натыкаясь на вздымающуюся перед ней скалу. И вместе с тем ей так лихо удавалось играть с его чувствами, так искусно, как она одна умела это делать. Порой он задумывался, зачем он ей нужен. Всё ждала ответных чувств.
Он обернулся на идущих позади нянек, они всё ещё свято верили, что их воспитанница чиста и невинна, как речная кувшинка. Девственной она не была уже давно.
— Куда ты меня ведёшь?
— В сад.
— В сад? — Арьян высвободил руку и остановился. — Ты, должно быть, понимаешь, откуда я приехал. Мне нужно увидеться с отцом, потом отдохнуть с пути и… — княжич осёкся, взгляд Всеславы врезался в него, как раскалённое железо, растёкся по груди жаром вина, обездвиживая.
— А как же я? Ты разве не скучал по мне? — глаза девушки увлажнились, став ещё ярче, расширились зрачки, губы задрожали.
Арьян ощутил, как вновь дёрнулась невидимая ниточка, и он едва ли не бросился успокаивать невесту, лишь бы та так не смотрела, лишь бы не увидеть слёз, дрожащих на ресницах. Чужие слёзы после смерти матери резали ножом по живому. До сих пор не знал, как пережил эту потерю. Хоть матушка и слезинки не проронила, будто для него старалась, для него и для Данимира. Выдохнув прерывисто, Арьян одёрнул себя. Он не скучал и не вспоминал, и жалеть он её не собирался! Он не должен испытывать чувство вины. Да и за что? В том, куда завела их слепая страсть, виновны оба. Всколыхнулось со дна чёрным илом раздражение, подступили было к самым краям губ резкие слова, готовые обрушиться нещадно на девушку. Княжич сжал челюсти, протянул руку, склоняясь ближе к побледневшей, словно почуявшей его кипящий жаром гнев, княжне, одновременно наблюдая краем глаза, как встрепенулись надсмотрщицы. Но ничего они не смогут сделать. Если бы он хотел оставить Всеславу рядом с собой, то одним только взглядом выпроводил бы их всех, а её бы посадил на стол, раздвинул колени, проник до упора, рывком заскользил, врезаясь во влажное, горячее, полное соками лоно, наполняя, чувствуя, как она обхватывает его ногами, сжимает внутри себя и приглушённо стонет на ухо. От этого будоражащего, поглощающего желания ушло раздражение, вместо него окатило с головы до ног горячей волной возбуждение, смывая всю тревогу и усталость, заставляя твердеть и наливаться силой плоть. Он скользнул взглядом по девичьей шее с тонкой перламутровой, как жемчуг, кожей, под которой просвечивались кружева синих жилок. Взгляд опустился ниже, на высокую, вздымающуюся в тугом дыхании грудь, соски которых он отчётливо помнил и любил прихватывать губами, чуть посасывать, тугие, нежно-абрикосового цвета горошины, на вкус сладко-горькие — это он тоже помнил.
Арьян выдохнул сдержанно и прошептал тихо, что бы слышала только она:
— У нас ещё будет на это время. Я хочу в полной мере насладиться им.
Дыхание, что до сего мига щекотало его шею, исчезло. Он ощутил, как она в его руках становится тряпичной, обмякая. Ресницы Всеславы затрепетали, как крылья бабочки. И вместо того, чтобы сжать её челюсть и впиться в сочные губы, Арьян лишь коснулся мягко, одними краями губ, её щеки, чуть задержался, мимолётно скользнув языком кожи, поймал тихий глубокий вздох и отстранился быстро, оставляя влажный след. Посмотрев на таращащихся во все глаза женщин, которые так и не заметили скрытый смысл его кажущегося на первый взгляд невинным поцелуя, развернулся и пошёл прочь. Вновь бежит от неё и жаждет с одинаковой страстью. С одной стороны, она безумно привлекала. Одурманенный её женственностью, что чувствовал он всем существом, тянулся к ней. С такой же необузданной силой отторгала, будто за этой её невинной и одновременно порочной красотой рос терновый куст. С ней почему-то невыносимо было находиться рядом слишком долго, неуютно становилось ему с ней. Как и сейчас, короткий разговор, а стоило отдалиться, как почувствовал, что какая-то часть груза всё же спала с души. Своими словами, взглядами она душила его. Волка невозможно посадить на цепь. А ведь и осень приближается. Остро ощутил, как не желает прихода холодов. Но теперь уже поздно, их отношения слишком далеко зашли, завязываясь всё туже петлёй на шее.
Арьян вышел в пустующую, наполненную лишь теплом горницу. Данимира ждать не было смысла, тот, верно, ещё нескоро возвратится, и к отцу старший княжич пошёл один. Князя нашёл на верхнем ярусе. Отец неподвижно стоял перед широким, прорубленным в толстой бревенчатой стене окном, и повернулся, когда позади себя услышал размеренные шаги.
Арьян склонился, отдав дань уважения князю, прошёл вглубь. Вяжеслав глянул на дверь, видно ожидая увидеть и младшего.
— Он внизу, скоро придёт, — оповестил и успокоил Арьян, хоть на то надеяться и не следовало.
Князь прошёл к столу, опустился в кресло широкое, мощное, украшенное резьбой, выкрашенное в алый и чёрный — цвета крови и земли, устеленное волчьими шкурами.
У отца до ухода матушки были каштановые волосы, теперь их пронизывали тысячи серебряных нитей — богатство, но какое-то неживое. Золотисто-янтарные глаза сузились, полнившиеся прежде резвостью и молодостью, будто пересохли, обесцветились, так же, как и волосы, омертвели, терпеливо и в тоже время вяло оглядывали вернувшегося сына. И Арьян в свою очередь оглядывал отца, подмечая изменения, за короткое его отсутствие случившиеся с отцом. Хоть и давалось это нелегко, они бросались в глаза, кричали, рвя его изнутри на части безысходностью неминуемого увядания, которое и не знал, как остановить. Внушительная фигура князя будто ссохлась, взгляд поблек, вокруг глаз стало больше лучинок и теней, что накладывали отпечаток какой-то вечной изнурённой усталости и бремени. Даже не думал, что утрата так подломит его. Вяжеславу ещё было очень рано уходить в тень, мог бы взять в жёны другую женщину и ещё не одну зиму править. Но воля будто покидала его, сочилась через рану, оставленную смертью княгини. И рана эта никак не хотела заживать. Отец добровольно отказывался от мирского, хоть и делал вид, что ничего не происходит, что по-прежнему следит за всем, учувствует. Однако всё больше обязанностей возлагал на сыновей, всё меньше брал на себя. Такое стремительное старение обессиливало и раздражало. Арьян смял до хруста костей кулаки.
— Ну, рассказывай, — поторопил с ответом князь, отводя взор, бросая его на крынку.
Его желание было тут же распознано челядью, светловолосый парень оказался возле стола сей же миг, налил князю золотистого мёда.
— Хан принял нас с миром.
Вяжеслав отпил немного, отставил чару, обратив внимательный взгляд на сына.
— Это я вижу, иначе ты бы не сидел передо мной.
— А больше и нечего рассказывать, но уходить он, по-видимому, не собирается.
Рассказывать о Мирине даже отцу он не собирался. Вспомнил о княжне, и чувства обострились ещё более, рванулись к ней с отчаянием. Захотелось видеть её, узнать, как она там. Нужно отправить к ней чернавку, чтобы на ночь не оставалась в одиночестве.
— Такой же упёртый, как и его отец хан Бивсар, — говорил будто самому себе князь. — Теперь он точно не отступит из-за упрямства.
— Теперь пусть знает, что есть тут хозяева свои, — вспыхнул Арьян.
Вяжеслав придавал его тяжёлым, как камень, взглядом.
— Бивсар не так прост, а яблоко от яблони не далеко падает. Обладает изворотливым умом, как и его отец. Не надейся спугнуть валганов так просто, но и, конечно, прятаться тоже не стоит, изредка да показывать оскал, но не перегибать. Это опасный враг. С давних пор.
— Мы тоже не лыком шитые, — Арьян отстранился от края стола, расправляя напрягшиеся до того мига плечи.
— Не нужно давать им повода объединяться, — продолжал князь, пропуская мимо ушей ответ Арьяна. — Вместе они — это огненный смерч, который испытало на своей шкуре наше племя не раз. Они захватили много княжеств, огненным смерчем проносятся, сжигая всё на своём пути, не только деревеньки, но таранят крепости, остроги, беря людей в рабство, сея в вольных женщинах своё семя.
В глазах Арьяна потемнело, залило внутренний взор багряной рекой, выходящей из берегов его естества. А когда такое происходило, за себя он уже не отвечал. Вспомнил, как Мирина лежала постели вождя, так отчётливо, что пронизало насквозь лютой ревностью, и та ядом мгновенно разъела нутро. Во рту аж пересохло, разум помутился. Арьян заново перенёсся в то утро, когда увидел княжну. Тогда он воспринял это не так болезненно и остро, тогда он не знал кто она, не был с ней столько времени, что пробыли бок о бок они в пути. Наверное, зная всё это, он вмиг бы нарушил наставление князя, снёс бы этому шакалу голову, не раздумывая. Арьяна пробила какая-то холодная дрожь, заколотилось глухо сердце, распирало изнутри какое-то бессилие и безысходность от того, что не знал раньше, что этот паскуда вытворял с Мириной.
Послышались шаги, разрывая сгустившуюся вокруг молчаливую топкую черноту. В полутёмную хоромину вошёл Радьяр вместе с десятником Векулой. Последний шагал, приглаживая выбившиеся на ветру светлые курчавые волосы. Мужи, отдав короткие поклоны князю, поднялись на ступень к столу. Вяжеслав махнул рукой, давая знак прислужникам подавать уже вечернюю. За окном и в самом деле начало смеркаться, полыхал на окоёме рябиновым костром закат — к холоду. Разговор полился неспешной рекой и всё о валганах да делах военных. А в голове Арьяна всё крутились сухим вихрем слова отца, обжигая. Обжигался сам, когда думал о Мирине. Едва касался мыслями княжны, а его уже опаляло нещадно до злого шипения сквозь стиснутые зубы. Опомнился тогда лишь, когда стало на улице уж совсем темно, факелов в крепежах горело всё больше, гуще наполняя хоромину жарким чадом. Мужи собирались, становилось шумно, гудели голоса, и княжича даже начало подташнивать, так паскудно стало внутри. Застолье продлится до самой полуночи, но он не мог уже остаться. И Данимир куда-то запропастился. Леший бы его побрал. Верно и с отцом не придёт поздороваться, а тот и совсем его не упоминает. Помрачнев и разозлившись до такой степени, что на месте уже не усидеть, княжич поднялся, намереваясь отправить чернавку в постоялый двор да помыться с пути. А там и княжна не заставит себя долго ждать, к полуночи явится же, как и обычно. А тем более, когда и сам, выходит, позвал. После сытого стола хотелось спать, а после пара ещё дойти до опочивальни предстояло. Мрачнея ещё больше, он спустился в горницу.
Жар и пар, горячая и холодная вода не вытравили из него скверных дум, что закручивались в нём всё стремительней и гуще, стоило вспомнить её, беспомощную, забытую всеми в лагере стервятников. Как бежала она за ними, а с него, словно с живого, кожу сдирали, так остра была злость и ярость на самого себя. Едва забывался, его накрывала и встряхивала новая волна слепого бешенства, погребая предыдущую. Несколько раз он порывался отправиться на постоялый двор, самому стеречь её двери, сидеть на пороге не отпускать уже её одну никуда.
Данимир даже и в баню не явился, а челядь донесла, что он не выходил ещё из женской половины. Ну не вытягивать же его оттуда, в самом деле, за шиворот или за что-то ещё!? Арьян, одевшись быстро на мокрое тело, покинул предбанник. Прохлада ночи не остудила поднявшийся к горлу жар, что окольцовывал грудь и голову обручем, ныло где-то под рёбрами. Княжич, едва поднявшись к себе и войдя в тёплую хоромину, почувствовал запах Всеславы, в полумраке различил лежащую на его постели девушку. Княжна задремала, пока его ждала, но пошевелилась. Сонная, тёплая, она села в постели, выгнулась, откидывая за спину копну густых русых волос, потянулась, сильнее изгибаясь лозой. Она умела будоражить. Кровь бурным потоком хлынула к животу, вызывая острый приступ возбуждения, скручиваясь тугими узлами, что потянули, заставляя напрячься и без того закаменевшую плоть до ломоты.
— Как же ты долго, — прошептала елейным, тягучим голосом княжна, пожаловалась, — ждала ведь, мог бы поспешить и…
Она не договорила, Арьян впился в тёплые и размягчившиеся со сна губы в жадном жарком поцелуе, удушливом и глубоком, вторгаясь в её горячий ротик языком. Она на миг опешила от такой быстрой пылкой ласки, но тут же стала послушной в его руках, подчиняясь ему, отвечая на поцелуй. Он сгрёб её с постели в охапку, не отрываясь от её губ, смял груди, чувствуя, как грубеют соски, трущиеся об его ладони. Ткань, что облепляла её тело, лишь мешала. Скомкав её в кулаки, сдёрнул через голову. Водопад волос хлынул на её плечи, заботливо и пленительно окутывая девушку, прикрывая наготу. Он рванул тесьму на своих штанах и, больше не медля, подхватил её за бёдра, прижал стройное тело к себе, одновременно терзая её губы, сминая, прикусывая. Она сделала ещё одну попытку заговорить, но Арьян не позволил, вбирая то нижнюю губу, то верхнюю. Грубой лаской погладил между бёдер, где уже было жарко и влажно, проникнув сначала одним пальцем в неё, потом погрузил другой. Всеслава, не выдержав такого натиска, застонала, обхватив его за шею ладонями, плотнее прильнула к его раскалённому до твёрдой стали, до напряжённому до дрожи сильному телу, насаживаясь на пальцы нетерпеливо. Возбуждение мощно всплеснуло в недрах уставшего тела, затмило ум, разливаясь по рукам и ногам свинцовым сплавом, вынуждая княжича тоже стать нетерпеливым, грубым, резким. Покинув укромное местечко, смял её ягодицы, приподняв, резко насадил на себя. Всеслава всхлипнула. Откинув голову назад, княжна повела бёдрами, принимая его до упора, целиком, вынуждая Арьяна погружаться в её распалённую влажную глубину сначала медленно и резко, потом непрерывно и исступлённо.