Олег посмотрел на свои потертые, в некоторых местах порванные джинсы, снизу перепачканные засохшей землей, и растерянно воззрился на шефа:
— Но как же быть?
— Придется тебе, Олежек, отказаться от графской еды и довольствоваться плебейской: гамбургерами и картошкой фри. А я, пожалуй, отведаю каприччо из лосося.
Олег переводил взгляд со своих джинсов на шефа, открывал и закрывал рот, но никак не мог выдавить из себя и слова. Наконец, Бестужеву эта пантомима надоела, и он, смеясь, сказал:
— Да ладно тебе, Олежек, не переживай. Мы в конце концов не в 18 веке живем, так что расслабься. Ты все же не на халявный “открытый стол” к графу явился, а пришел в ресторацию тратить свои кровные. И здесь то, как ты выглядишь, дело десятое. Главное, чтобы платежеспособным был. Так что бери свою говядину и не дуйся.
Олег подтвердил официанту заказ, но во время обеда не перемолвился с Бестужевым ни одним словом. И говядина, и лосось оказались сносными, поэтому душевное расположение духа вернулось к Олегу довольно быстро. Он даже не поскупился на чаевые для Ольги.
— Телефончик не попросишь? — с хитрецой прошептал напарнику Бестужев.
— Да какие уж тут телефоны, — сокрушенно вздохнул Олег, — давай сначала эту бодягу с убийством закончим, а там уже о девушках будем думать. Я так чувствую, скоро “на поспать” времени не будет, не то что на свидания.
— Ну что ж, твой боевой настрой мне очень нравится. Вперед, нас ждут великие дела!
К машине они вернулись тем же путем. Разговор снова не клеился. Дважды молчание прерывали звонки. Оба раза звонили Олегу. Оба раза он нажимал на прием, подносил трубку к уху и говорил:
— Слушаю.
Выслушав абонента на той стороне, он давал “отбой”.
— Почему ты всегда так отвечаешь? — спросил Бестужев.
— Как — так?
— Всегда одинаково. Короткое и сухое «слушаю». Ну я пойму, если на том конце провода полковник Булдаков или твоя теща… А если тебе звонит милая девушка из какого-то банка со спецпредложением? Или милое курносое создание из магазинчика суши, желающая подарить лишний сет твоих любимых роллов? Разве твое угрюмое «слушаю» не разрушит всю магию ответа?
— Во-первых, я не женат, поэтому тещи у меня нет. Во-вторых, в последний раз сладкоголосая нимфа, позвонившая мне из доставки пиццы, оказалась двухсоткилограммовым монстром, свидание с которым я сам — понимаешь, сам — добивался, около часа провисев на телефоне.
— Ииии? — протянул Бестужев, давясь смехом.
— А давай без “и”, - отмахнулся Олег. — Перефразируя один известный фильм “Все, что произошло летними вечерами в парке Пушкина, останется в парке Пушкина”.
— Да лааадно, — еще больше развеселился капитан. — Неужели ты с ней того?
В этот момент телефон Олега снова зазвонил. Засомневавшись на секунду, он поднес его к уху:
— Слушаю.
По мере услышанного лейтенант менялся в лице в сторону белизны. Наконец, он нажал отбой, повернулся к Бестужеву и неслушающимся голосом произнес:
— Сань, звонил дежурный. У нас еще одно убийство. И похлеще вчерашнего…
Глава 6. Скалли в шоке
Секунду Бестужев пребывал в некоей прострации. Он не понимал, что его поразило больше всего: новость об еще одном убийстве или о том, что оно похлеще предыдущего.
— Куда едем? — взял он себя в руки. — Подробности по пути.
Ехать было недалеко. Впрочем, Владимир — не Москва, здесь все было относительно не далеко. За пять минут опера добрались от площади Фрунзе до сквера Гоголя, напротив которого, на Княгининской улице, располагалась Никитская церковь — красивое здание с необычным бело-зеленым фасадом и большими окнами. Совсем не похожее на традиционные владимиро-суздальские белокаменные шедевры. Но от этого церковь нисколько не проигрывала.
Вот только прямо перед входом в храм в землю верх ногами был врыт крест, к перекладинам которого был прибит человек. Территория была огорожена лентами, возле креста копошились полицейские, среди которых Бестужев узнал капитана Смирнова. Наспех припарковавшись, они с Олегом направились к нему.
— Вась, ну что тут у нас?
— Да почти все то же самое, что и вчера. С той лишь разницей, что убитый — не латинос, а вполне себе белый мужчина. Ну и есть свидетель, видевший убийцу.
— Да ладно, — Бестужев аж подскочил от нетерпения.
— Погоди радоваться. Свидетель — ночной сторож и несет всякую ахинею. По всей видимости, пребывает в состоянии шока.
— А что именно он говорит?
— Да пойди сам послушай. Он на заднем дворе, с ним сейчас работают психологи. И отец Илья, настоятель храма, примчался, тоже успокаивает.
— Отец Илья? Вы знакомы?
— Да, он моих детей крестил, хороший мужик, пообщаешься — поймешь.
Бестужев отослал Олега разузнать, как там обстоят дела с крестом и трупом, а сам поспешил на задний двор. По опыту он знал: свидетельские показания лучше снимать как можно раньше, потом память притупит воспоминания, а отрицательные эмоции начнет блокировать сам организм. Это обязательно скажется на точности описываемых событий.
На лавочке, под раскидистой ивой, сидел сухонький человек. Плешивая голова и глубокие морщины на лице, вкупе с черной монашеской рясой, выдавали в нем глубокого старика. Рядом с ним сидел, по всей видимости, тот самый отец Илья. Чуть поодаль стояли две милые девушки-психологини. Бестужев сначала направился к ним.
— Как он? — капитан кивнул в сторону старика.
— Уже нормально, — ответила одна, откровенно разглядывая Бестужева. — Когда мы приехали, его всего трясло, он нес какую-то околесицу про бесов-убийц. Мы пытались его успокоить, но у нас мало что получалось, пока не приехал отец Илья. Кажется, знакомые лицо и голос сделали свое дело. Думаю, что сейчас с ним уже можно поговорить более продуктивно. Кстати, я Галя.
Весна в самом разгаре, подумал Бестужев, девчонки расцветают и хотят любви. Но ему было не до этого светлого чувства. Во-первых, второе убийство за два дня. А во-вторых, Лера, Лера, Лера…
— Красивое имя, — ответил он и отошел. Галя недовольно что-то сказала подруге, но это его уже не интересовало.
Он подошел к лавочке.
— Капитан Бестужев, можно с вами поговорить?
— Да, капитан, присоединяйтесь, — отец Илья, невысокий, тучный и бородатый мужчина, сделал приглашающий жест рукой. Настоящий поп из детских сказок Пушкина. Бестужев задержался взглядом на его лице: ничего необычного. Лет сорок, приличный живот, недешевый крест на цепи — вроде такой типаж должен вызывать негатив, но какой-то свет, исходящий изнутри, притягивал к этому человеку. — Садитесь с нами, можно прямо на землю, здесь земля намоленная.
Бестужев остался стоять.
— Ну как хотите, хоть в ногах и нет правды.
— А вы знаете, откуда пошло это выражение?
— Знаю, сын мой, знаю. В старые времена, когда и храма сего не было, бедных людей, чтобы взыскать с них долги и казенные недоимки, налоги по-нынешнему, ставили босиком в снег. Или били прутьями по пяткам и икрам. Таким образом от них добивались “правды”. Мол, на ногах она не раскроется. Только через мучения, через боль.
Бестужев удивился начитанности батюшки, но виду не подал.
— Ну так то ж годы темные, не как сейчас. Хотя и ныне зла в мире хватает. Вот Трофим еще войну Великую Отечественную помнит, до Польши дошел, пока осколком не ранило. А того ужаса, что сегодня ночью, узрел, говорит, и на войне не было.
— Что же вы видели, Трофим? — Бестужев все же сел на землю, чтобы не возвышаться над стариком.
Трофим снова задрожал, но, посмотрев в глаза отцу Илье, обрел покой и ответил капитану:
— Бес проклятый ночью приходил.
— А как он выглядел, бес этот?
— Как бес и выглядел: здоровый, весь в черном, силы немерянной?
— Как вы это поняли?
— Да я сидел в каморке своей, чай гонял. Бессонница к старости замучила — хорошо если часок-другой перед рассветом покемарю. А после полуночи обычно не сплю. Здесь, в храме, хорошо, покойно. Я иной раз книги читаю, сканворды страсть как полюбил отгадывать.
Трофим все больше успокаивался, его рассказ становился связным, и Бестужев незаметно включил на смартфоне диктофон.
— Я уже здесь шестой год дежурю, с тех пор как моя супружница, Татьяна Семеновна скончалась. Я тогда убивался очень, не знал, зачем дальше жить. Детей мы не нажили, хоть и жизнь долгую прожили. Но не оставил Господь, привел на порог храма, а тут отец Илья меня приютил. О Боге рассказал, и я, атеист комсомольский, хоть на старости лет узнал истину, принял ее. И снова жизнь моя наполнилась смыслом.
Но я всегда знал, что раз на свете сила светлая существует, значит и зло недалеко бродит. И ночью оно ко мне заявилось. Я встал чайник перекипятить, а розетка аккурат под окном у меня. Вдруг гляжу: тормозит машина — красная такая, красивая.
— Номер не запомнили? — быстро спросил Бестужев.
— А чего его запоминать? Машина, вон, так и стоит перед церковью, — капитан вспомнил, что видел красный пикап, неаккуратно припаркованный перед храмом.
— Понял, дальше что было?
— Выходит из той машины бес. Берет из багажника крест здоровущий, а на том кресту человек висит. Тут у меня ноги задрожали, честно признаюсь. Бес схватил крест, словно грабли, на плечо закинул, по холмику взбежал, и — ей-богу, клянусь, — с размаху всадил его в землю. Верх ногами.
— Вот просто так взбежал с крестом и человеком на нем и с одного раза вкопал его в землю? — не поверил капитан.
— Вот вам крест, — Трофим трижды перекрестился.
— Ну а дальше что было?
— Потом это дьявольское отродье танец какой-то изобразило, трижды вокруг креста обежало и молитву сатанинскую какую-то выкрикивало.
— Слов не разобрали?
— Разобрал, да не понял. Не по-русски кричал бес-то. Дурной язык, грубый.
— Английский? Немецкий?
— Нет, я этого добра на войне наслушался, так что отличить смогу. Это, мне кажется, латынь была, фашисты любили на танках надписи краской писать на таком. Также по-дьявольски звучала.
— И что бес после своих танцев сделал?
— А это самое страшное. Хотел я его пугануть, дескать, ружье у меня есть, стрелять буду. Но язык мой присох к небу, смог лишь прохрипеть что-то неразумное. А бес будто бы и услышал. Повернулся ко мне и — не поверите — подмигнул. Тут меня силы-то и покинули. Потерял я сознание и провалялся на полу до рассвета. А утром очнулся, беса и след простыл. А крест на месте остался. Ну я сам выходить на улицу не рискнул, сначала полицию вызвал.
— Это вы правильно решили. Спасибо, что согласились поговорить, понимаю, что пережили. К вам еще художник подойдет, попробуете вместе нарисовать портрет убийцы. Можно с вами поговорить наедине? — переключился Бестужев на отца Илью.
— Конечно, — батюшка поднялся, погладил Трофима по голове. — Не бойся, сын мой, я скоро освобожусь, и мы пойдем с тобой помолимся.
Они отошли метров на пятнадцать.
— Скажите, как мне относиться к показаниям вашего сторожа? У него с головой все нормально?
— Настолько нормально, насколько может быть у восьмидесятилетнего человека, — ответил священник. — Понятно, что Трофим пребывает в глубоком шоке, так и я на его месте долго бы приходил в себя. Ну а в целом, его словам доверять можно. Он человек честный, старой закалки.
— Спасибо. Ну а сами что думаете по поводу убийства?
— Ну а что думаю? Зло большое пришло на нашу землю. Это ведь не первый распятый на кресте, так, капитан?
Бестужев мысленно выругался про себя: кто-то в конторе постоянно сливал информацию журналистам. Но вслух сказал:
— Да, это так. Но без подробностей.
— Я понимаю. Конечно, никакого беса тут не было. Но я верю Трофиму, что убийца был один. Если бы с ним приехал кто, наш сторож бы заметил это. Но какой человек в одиночку может совершить такое: сначала убить, прибить к кресту, а потом хладнокровно привезти тело в багажнике сюда… Уму непостижимо.
Неожиданно их беседу прервала громкая ругань. Ее автором был, конечно же, полковник Булдаков.
— Да что же это за напасти на мою голову? Да кого ж я так обидел? Кто мою карму проклял?
Бестужев наскоро поблагодарил отца Илью за беседу и поспешил успокаивать бурю. Полковник, увидев его, стал кричать еще громче.
— Ну скажи мне, Саша, что это за жесть такая. Тут Малдер вообще отдыхает. Тут, я бы сказал, сама Скалли просто в ах…, - он не догромыхал, так как краем глаза зацепил приближающихся журналистов. Когда воздуха в легких стало не хватать, он со свистом прошипел: — В шоке. Скалли просто в шоке.
Бестужев покачал головой, понимая, какой ценой Егорычу далась цивилизованная речь. В данный момент он сам готов был выматериться по полной. Журналисты были сейчас, конечно, ни к чему, но капитан понимал, что долго от них скрывать убийства не получится. Тем более из слов отца Ильи он понял, что город уже вовсю судачит об этом деле.
Журналисты сумели пройти недалеко. Спасибо капитану Смирнову, вовремя оценившему угрозу, и выставившему небольшое оцепление. Они сумели сдержать наплыв акул пера. Но те так просто не сдались и теперь пытались докричаться до Булдакова.
— Товарищ полковник, “Зебра-ТВ”, нам нужен ваш комментарий, мы все равно не уйдем.
- “6 канал”, а правда, что это уже восьмое убийство?
— Газета “Томикс”, связываете ли вы эти убийства с новой властью, пришедшей не так давно в регион?
— Слушай, Егорыч, скажи ты им что-нибудь, а то они сами такого понапишут, разгребать замучаемся. Кстати, я смотрю, вы успели спрятать труп?
— Да, Стрельцов уже погрузил его в свой катафалк. Сказал, что тебя ждать не будет, дел много. Как будет информация, он тебя наберет. Ладно, ты давай уж, соберись, без запоев, надо это дело разгребать как-нибудь. А не то съедят нас с тобой, Саша, и не поморщатся. Пойду я, успокою этих стервятников.
Полковник начал спускаться, телевизионщики засуетились, выставляя камеры, газетчики приготовили диктофоны. Бестужев отметил, что Егорыч немного сдал за эти два дня, но чувствовал, что запас энергии у полковника еще имеется.
Бестужев решил вернуться к отцу Илье и старому сторожу, но обнаружил, что те уже ушли. Скорее всего, молиться. Прерывать это таинство капитан не решился. Он сел под иву и попытался сосредоточиться. Но получалось плохо. Если одно вчерашнее убийство походило на театр абсурда, то два — это уже сюрреализм какой-то.
— Нет, ребята, это не уже не лезет ни в какие ворота. Даже в Золотые.
— Зато спокойно укладывается в ворота Серебрянные.
— Чего-чего? — от неожиданности Бестужев аж подпрыгнул. Повертев головой, он увидел у стен храма красивую женщину средних лет. Она стояла к нему в пол-оборота, положив правую руку на стену церкви. Казалось, она говорила не с Бестужевым, а с храмом. Но нет — повернулась, смело посмотрела капитану прямо в глаза. Высокая, темные волосы до плеч, правильное лицо, на котором выделялись большие карие глаза с длинными ресницами. Приличное весеннее пальто бежевого цвета, черные полусапожки.
— Я говорю, что ворота тут были раньше. Но не Золотые, а Серебряные, — улыбнулась женщина.
— Кто вы? И как сюда попали?
— Меня зовут Вера, я журналист. Обмануть ваших держиморд не составляет большого труда.
— И из какого вы издания?
— Ни из какого, я фрилансер. Собираю информацию, пишу, потом предлагаю сюжеты разным изданиям.
— И про это убийство тоже будете писать.
— Придется, — вздохнула она. — Хотя изначально я планировала большой материал про древние ворота нашего Владимира.
— Кажется, я не совсем понимаю…
— Не знаю, помогу ли вам, если скажу, что место убийства выбрано необычное. И этого убийства, и вчерашнего.
— Вы и о нем знаете?
— Знаю.
— Если не секрет, кто вам рассказал?
— Журналисты свои источники не разглашают. Но вернемся к моему исследованию. Я поясню, чтобы сразу понятно было. Во времена Андрея Боголюбского наш город опоясывался валом и имел семь входных ворот: Золотые, Медные, Оринины, Ивановские, Торговые, Волжские и Серебряные. Причем внешне Серебряные ворота, видимо, были похожи на Золотые.