— Бери, художник, — говорит Ленька. — Надоело таскать тебя сзади.
— Насовсем? — тихо спрашивает Севка.
— Насовсем.
Маленький Славка теребит Севку за штаны и просит:
— Прокатишь, а? Прокатишь?
— Прокачу, — шепчет Севка.
Вдруг он стремительно взбегает по лестнице домой, в кухне хватает тряпку и смачивает ее под краном. Потом Севка выбирается из окна на карниз и прыгает, не боясь высоты. Ребята не увидят его, потому что окно с другой стороны дома.
Севка торопится, бежит к забору, где белеют на темных досках его рисунки.
ТРОЕ С БАРАБАНОМ
Я видел этот барабан даже во сне. А когда я проснулся, то сразу взглянул в угол у двери. Там торчал большущий гвоздь. Барабана на гвозде не было. Значит, Галка уже встала и умчалась на улицу…
Галку только вчера выбрали барабанщицей, когда в нашем квартале открылся пионерский лагерь. Не настоящий лагерь, конечно, а городской. Каменщики из комсомольской бригады Саши Котова подарили нам барабан. Они — наши шефы. Галка только барабан увидела, сразу вцепилась в него, и давай показывать, как она сигналы выбивать умеет. Ну, ее сразу и выбрали. Конечно, она уже в седьмой класс перешла, а мы — я, Лешка и Майка — только в четвертый. Совсем недавно и пионерами-то стали. Не нас же выбирать в барабанщики.
Целый день мы втроем ходили за Галкой. Ходили, будто просто так гуляем. Она косилась на нас сердито-сердито, но ничего не говорила.
Барабан Галка таскала на ремне через плечо. У меня даже сердце щемило, когда я смотрел на него. Он был темнокрасный, с блестящими ободками, с черными винтами, чтобы кожу подтягивать. Внизу у него пружинка, от нее звук получается звонче.
Я первый из всех не выдержал:
— Галка, дай хоть чуть-чуть…
Галка сразу завелась:
— Так я и знала! Теперь начнете клянчить! Пропорете барабан, а я отвечай. Если каждый начнет колотить…
— Жила, — сказал я.
А Галка подкинула барабан на ремне, поглядела на нас, как на букашек, и ушла.
После этого мы до вечера были грустные. Я даже с Майкой поругался из-за пустяка, из-за бумажного голубя, которого она запустила на крышу гаража, а доставать не хотела…
За ужином Галка держала барабан на коленях. Потом она вколотила у двери громадный гвоздь, и барабан поселился в углу. Я сразу повеселел. Пусть только Галка ляжет спать!
Но она сказала:
— Сергей, хочешь, подарю мой автокарандаш? И общую тетрадку…
— Какая ты добрая, — поддел я ее. — Ты всегда такая?
— Тетрадка с клеенчатой коркой, — сказала Галка. — Хочешь? Только дай честное пионерское, что не будешь даже пальцем трогать барабан.
— А он, что, лопнет, да?
— От вас что угодно лопнет, — ответила она. — Даже бочка железная. А я за инструмент отвечаю. Понятно?
Я понял, что, в конце концов, Галка спать будет на барабане, но меня не подпустит. Ну, я и разозлился. И сгоряча тут же дал честное пионерское, что не притронусь к барабану, пусть Галка лопнет от жадности вместе с тем самым «инструментом», за который она отвечает. И лег спать…
Сейчас, когда я проснулся, мне сразу вспомнился барабан.
Дома никого уже не было. Я оделся, вытащил из кухонного стола трехлитровую стеклянную банку и две вилки с железными черенками. И начал тренироваться.
Банка, конечно, не барабан, но я все равно здорово увлекся. Принялся выстукивать подряд все сигналы… Когда банки не стало, я пошел в коридор и начал барабанить по железному тазу, который висел на стене. Таз мог выдержать сколько угодно. Не выдержала соседка тетя Клава, и я поскорей выскочил во двор.
Во дворе я сразу увидел Лешку.
— Что будет за разбитое зеркало? — хмуро спросил Лешка.
Я не знал, что бывает человеку за разбитое зеркало.
— Большое оно?
— Среднее… Я его на коленях держал.
— Барабанил? — спросил я.
— Барабанил, — сказал Лешка.
Мы сели на скамейку под грибком и задумались.
Кругом была веселая суета. Таскали стулья, украшали самодельную сцену флажками из розовых и голубых тетрадных обложек. Все готовились к концерту в честь открытия лагеря. Ветер трепал бумажные флажки, солнце сверкало в оконных стеклах. Пел баян — это Федя Костриков из восьмого класса репетировал с малышами песенку про чибиса. А мы сидели грустные. Нам хотелось быть барабанщиками.
И вдруг мы увидели Галку. Барабан висел у нее на боку. Она шагала туда, где между двумя новыми корпусами стоял старый: двухэтажный дом. В нем уже никто не жил, скоро дом должны были снести.
Мы, не сговариваясь, двинулись за Галкой. А она подошла к чердачной лестнице старого дома и стала карабкаться по шатким перекладинам.
Тогда Лешка крикнул:
— Тебе там чего надо?
Галка поглядела на нас с половины лестницы и ответила совсем мирно:
— Я задание выполняю, ясно вам? Как шефы покажутся, буду «сбор» барабанить.
Мы поняли. С чердака видно всю улицу, вот Галка и решила наблюдать.
Она подобралась к чердачной дверце. Дверца рассохлась и открывалась только на одну четверть. Галка могла пролезть, но барабан у нее на боку мешал, застревал. Можно было его снять, только тогда пришлось бы стоять на лестнице и не держаться. А так и свалиться недолго.
— А ты его оставь у нас. Положи на лавочку, — ехидно посоветовал Лешка.
Я просто глазам не поверил: Галка слезла, будто нарочно положила барабан на скамейку у крыльца, снова вскарабкалась и скрылась за дверцей. Еще рукой нам помахала.
Я ждал, что Лешка сразу кинется к барабану. Даже зажмурился от зависти. Но Лешка задумчиво посмотрел вверх и произнес:
— Палку бы… А еще лучше большой гвоздь.
— И что будет?
— Месть, — мрачно сказал Лешка.
— Пропорешь?! — ахнул я.
— Что я, сумасшедший? Ну, есть гвоздь?
Я не стал расспрашивать. Что было духу помчался домой, схватил тиски и выдрал из стены гвоздище, который вколотила Галка. Это тоже была месть.
Гвоздь Лешке понравился. Он взял его в зубы, как кинжал, и полез к чердаку. Лешка был похож на пирата, который крадется на спящий корабль. Я даже испугался за Галку. Но ей грозила не смерть, а только заключение. Лешка захлопнул дверцу и запер гвоздем ржавую щеколду.
Он не успел спуститься, как Галка принялась барабанить кулаками:
— Открывайте, черти! Шефы идут! Ну правда же идут, надо сбор играть!
— Сережка сыграет, — ответил Лешка. — Не хуже тебя, не бойся!
Он почему-то вздохнул и великодушно сказал:
— Бери, Сергей, барабан!
Вы знаете, я чуть не заревел от обиды.
— Не могу я. Вчера честное слово давал…
Лешка вытаращил глаза:
— И ты тоже?
— Что «тоже»? — простонал я. — Разве ты ей говорил честное пионерское?
— Сегодня, — пробормотал он. — Что пальцем барабан не задену. Понимаешь, разозлила…
Галка сотрясала дверцу. Она кричала, что шефы уже близко, что нам это даром не пройдет, что она оторвет головы…
Когда она замолчала, чтобы передохнуть, Лешка сказал:
— Сними с нас честное слово, тогда выпустим.
— Не сниму! — отрезала Галка. — Сорвете сбор — будете отвечать.
Я уже хотел забраться и отпереть ее. Но Лешка вдруг подскочил. Он даже ногой дрыгнул, такая счастливая мысль у него появилась:
— А Майка? Шпарь за ней!
Я хотел сказать, что пусть он сам шпарит, если хочет, а я с Майкой дел иметь не желаю. Но сразу раздумал. Тут было не до ссор.
На обратном пути, когда мы ракетами мчались по двору, я решил объяснить Майке, как барабанят «общий сбор». Но оказалось, что Майка уже умеет. На ее счету была глиняная корчага для теста и стекло в ванной…
Когда Майка барабанной дробью собирала ребят, мы стояли рядом. Галка сумела сорвать запор, но поздно. Не могла же она драку устраивать перед всем строем и перед шефами…
Вот и вся история. Галка через три дня уехала в лагерь на Зеленое озеро, а Майка так и осталась барабанщицей. Но это только так считалось, а на самом деле мы все трое были барабанщиками. Майка не жадная…
ПОЧЕМУ ТАКОЕ ИМЯ?
Тоник, Тимка и Римма возвращались с последнего детского киносеанса из клуба судостроителей.
— Далеко до моста, — сказал Тимка. — Айда на берег. Может, кто-нибудь перевезет.
— Попадет, если дома узнают, — засомневался Тоник.
Римма презрительно вытянула губы:
— Мне не попадет.
— Он всегда боится: «Нельзя, не разрешают…» Петька и тот не боится никогда, — проворчал Тимка. — Пойдешь?
Тоник пошел. Уж если маленький Петька, сосед Тоника, не боится, то ничего не поделаешь.
Обходя штабеля мокрого леса и перевернутые лодки, они выбрались к воде. Было начало лета, река разлилась и кое-где подошла вплотную к домам, подмывала заборы. Коричневая от размытого песка и глины, она несла бревна и обрывки плотов.
По середине реки двигалась моторка.
— Везет нам, — сказал Тимка. — Вон Мухин едет. Я его знаю.
— Какой Мухин? Инструктор ДОСААФ? — поинтересовалась Римка.
— Ага. Его брат в нашем классе учится.
Они хором несколько раз позвали Мухина, прежде чем он помахал кепкой и повернул к берегу.
— Как жизнь, рыжие? — приветствовал ребят Мухин. — На ту сторону?
Рыжей была только Римка.
— Сами-то вы красивый? — язвительно спросила она.
— А как же! Поехали.
— Женя, дай маленько порулить, — начал просить Тимка. Ну, дай, Жень!
— На бревна не посади нас, — предупредил Мухин. Тимка заулыбался и стиснул в ладонях рукоятку руля. Все было хорошо. Через несколько минут Тимка развернул лодку против течения и повел ее вдоль плотов, которые тянулись с правого берега.
— Ставь к волне! — закричал вдруг Мухин. Отбрасывая крутые гребни, мимо проходил буксирный катер. Тимка растерялся. Он рванул руль, но не в ту сторону. Лодка ударилась носом о плот. Тоник ничего не успел сообразить. Он сидел впереди и сразу вылетел на плот. Скорость была большой, и Тоник проехал поперек плота, как по громадному ксилофону, пересчитав локтями и коленками каждое бревнышко.
Мухин обругал Тимку, отобрал руль и крикнул Тонику:
— Стукнулся, пацан? Ну, садись!
— Ладно, мы отсюда доберемся, — сказала Римка и прыгнула на плот. За ней молча вылез Тимка. Тоник сидел на бревнах и всхлипывал. Боль была такой, что он даже не сдерживал слез.
— Разнюнился, ребеночек, — вдруг разозлился Тимка. — Подумаешь, локоть расцарапал.
— Тебе бы так, — заступилась Римка. — Рулевой «Сено-солома»…
— А он хуже девчонки… То-о-онечка, — противно запел Тимка.
Теперь Тоник всхлипнул от обиды. Кое-как он поднялся и в упор поглядел на Тимку. Когда Тимка начинал дразниться, он становился противным: глаза делались маленькими, белесые брови уползали на лоб, губы оттопыривались… Так бы и треснул его.
Тоник повернулся, хромая, перешел на берег, и стал подниматься на обрыв по тропинке, едва заметной среди конопли и бурьяна.
В переулке, у водонапорной колонки он вымыл лицо, а дома поскорей натянул шаровары и рубашку с длинными рукавами, чтобы скрыть ссадины. И все же мама сразу спросила:
— Что случилось, Тоничек?
— Ничего, — буркнул он.
— Я знаю, — сказал папа, не отрываясь от газеты. — Он подрался с Тимофеем.
Мама покачала головой:
— Не может быть, Тима почти на два года старше. Впрочем… — она коротко вздохнула, — без матери растет мальчик. Присмотра почти никакого…
Тоник раздвинул листья фикуса, сел на подоконник и свесил на улицу ноги. В горле у него снова запершило.
— Тимка никогда не дерется.
Папа отложил газету и полез в карман за папиросой.
— Так что же произошло?
— А вот то… Придумали такое имя, что на улице не покажешься. То-о-нечка. Как у девчонки.
— Хорошее имя. Ан-тон.
— Чего хорошего?
— А чего плохого? — Папа отложил незажженную папиросу и задумчиво произнес: — Это имя не так просто придумано. Тут, дружище, целая история.
— Мне не легче, — сказал Тоник, но все-таки обернулся и поглядел украдкой сквозь листья: собирается ли папа рассказывать?
Вот эта история.
Тогда папа учился в институте, и звали его не Сергеем Васильевичем, а Сергеем, Сережей, и даже Сережкой. После второго курса он вместе с товарищами поехал в Красноярский край убирать хлеб на целине.
Папа, то есть Сергей, жил вместе с десятью товарищами в глинобитной мазанке, одиноко белевшей на пологом склоне. Рядом с мазанкой были построены два крытых соломой навеса. Все это называлось: «Полевой стан Кара-Сук».
Больше кругом ничего не было. Только степь и горы. На горах по утрам лежали серые косматые облака, а в степи стояли среди колючей травы горячие от солнца каменные идолы и цвели странные синие ромашки. Среди желтых полей ярко зеленели квадраты хакасских курганов. В светлом небе кружили коршуны. Их распластанные тени скользили по горным склонам.
По ночам ярко горели звезды.
Но однажды из-за горы, похожей на двугорбого верблюда, прилетел сырой ветер, и звезды скрылись за глухими низкими облаками.
В эту ночь Сергей возвращался с соседнего стана. Он ходил туда с поручением бригадира и мог бы там заночевать, но не стал. Утром к ним на ток должны были прийти первые машины с зерном, и Сергей не хотел опаздывать к началу работы.
Он шагал напрямик по степи. Пока совсем не стемнело, Сергей видел знакомые очертания гор и не боялся сбиться с пути. Но сумерки сгущались, и горизонт растаял. А скоро вообще ничего не стало видно, даже свою вытянутую руку. И не было звезд. Только низко над землей в маленьком разрыве туч висела еле заметная хвостатая комета. Но Сергей увидел комету впервые и не мог узнать по ней направление.
Потом исчезла и комета. Глухая темная ночь навалилась, как тяжелая черная вата. Ветер, который летел с северо-запада, не смог победить эту плотную темноту, ослабел и лег спать в сухой траве.
Сергей шел и думал, что заблудиться ночью в степи в сто раз хуже, чем в лесу. В лесу даже на ощупь можно отыскать мох на стволе или наткнуться на муравейник и узнать, где север и юг. А здесь темно и пусто. И тишина. Слышно лишь, как головки каких-то цветов щелкают по голенищам сапог.
Сергей поднялся на невысокий холм и хотел идти дальше, но вдруг увидел в стороне маленький огонек. Он горел неподвижно, словно где-то далеко светилось окошко. Сергей повернул на свет. Он думал, что придется еще много шагать, но через сотню метров подошел к низкой глинобитной мазанке. Огонек был не светом далекого окошка, а пламенем керосиновой лампочки. Она стояла на плоской крыше мазанки, бросая вокруг желтый рассеянный свет.
Дверь была заперта, Сергей постучал в оконце и через несколько секунд услышал топот босых ног. Звякнул крючок, и скрипнули старые шарниры. Мальчик лет десяти или одиннадцати, в большом, до колен, ватнике взглянул снизу вверх на Сергея.
— Заблудились?
— Мне надо на полевой стан Кара-Сук, — сказал Сергей.
У Княжьего кургана? Это правее, километра три отсюда. А вы не здешний?
— Будь я здешний, разве бы я заблудился? — раздраженно заметил Сергей.
— Случается… — Мальчик переступил с ноги на ногу и неожиданно спросил:
— Есть хотите?
— Хочу.
Мальчик скрылся за скрипучей дверью и сразу вернулся с большим куском хлеба и кружкой молока.
— Там совсем темно, — объяснил он, кивая на дверь. — Лучше здесь поесть.
— Ты, что же, один здесь?
— Не… Я с дедом. У нас отара здесь. Совхозные овцы.
— Значит, пастухи?
— Дед мой пастух, а я так… Я на лето к нему приехал. Из Абакана.
Сергей сел в траву, прислонился спиной к стене хибарки и принялся за еду. Мальчик сел рядом.
— Джек, иди сюда! — негромко крикнул он и свистнул. Откуда-то из темноты появился большой лохматый пес. Он обнюхивал сапоги Сергея, лег и стал стучать по земле хвостом.
— А зачем у вас лампа на крыше горит? — спросил Сергей, прожевывая хлеб.