— Должно быть, ты и есть тот самый знаменитый Эйнар Сын Войны? — вопросил колдун, сделав очень выразительную паузу, которой воспользовался, чтобы как следует рассмотреть героя.
— Ага, — отозвался полубог. Он стоял посреди дороги, держа в расслабленной левой руке щит, а правой похлопывал себя по плечу одним из обнаженных Близнецов. «Ну, давай, — сердито подумал Эйнар, — давай скажи это, скажи!»
Однако колдун только приосанился в седле, уперся рукой в бок, придавая своей особе еще больше аристократичности и злодейской надменности.
— Я много слышал о тебе, — признался он снисходительно. Голос у него был четким, громким, хорошо поставленным — таким, каким и должен быть у человека, учившегося и постоянно практикующегося в ораторском искусстве. Как минимум перед зеркалом. — Но, откровенно говоря, представлял тебя несколько иначе. И все же, это честь приветствовать знаменитого героя лично, хотя искренне сожалею, что место, — колдун величаво повел рукой, — и обстоятельства не подходят для момента и уж тем более не достойны ни меня, ни тебя. И сожалею, — он сделал новую паузу, которая, видимо, что-то должна значить, — что я здесь не для того, чтобы обмениваться любезностями.
Он посмотрел на Эйнара с высоты своего седла. Эйнар отреагировал тем, что хлопнул себя лезвием меча по плечу, издавшему характерный звон колец Леверка.
— Видишь ли, — продолжил Свартсъяль, — вчера мои верные воины, отправленные в дозор, провели в пути много времени и, порядком утомившись с дороги, потребовали в этом… селе, — презрительно скривился колдун, — кров, пищу и отдых. Это их полное право и привилегия, поскольку они денно и нощно рискуют своими жизнями, защищая местных людей от опасностей и разбойников. Однако эти… неблагодарные селяне, — вновь поморщилось аристократическое лицо, — явно подстрекаемые кем-то, отказались приютить и накормить своих защитников, а некий чужак имел наглость поднять руку на моих верных слуг и причинил вред самому верному из них. Этим чужаком оказался ты, Эйнар Сын Войны. Это правда?
Скарв Черноногий, предусмотрительно державшийся от Эйнара подальше, выглянул из-под своего шлема и мстительно ухмыльнулся. Правда, его опухшая после вчерашнего, пострадавшая физиономия не очень располагала к ярко выраженной мимике, отчего вместо улыбки получилось произвести какое-то болезненное, достойное жалости дрожание губ и подергивание свиного пятачка.
— Ага, — согласился Эйнар.
— То есть ты сознаешься в совершенном тобой преступлении и не станешь отрицать вину? — властно осведомился колдун.
— Ну, — Сын Войны хлопнул себя лезвием меча по плечу, — если спрашиваешь, дал ли я по зубам одной свинье, что не следит за длинным языком, — Эйнар глянул на Скарва, и могучий вождь хряк-берсерков счел за лучшее благоразумно сделать вид, что его тут как будто нет, а речь ведется о ком-то другом, — то да, было дело. Но с каких-таких пор это стало преступлением?
— Я — хранитель этих земель и защитник людей, живущих на ней! — провозгласил колдун. — Мое слово — закон, мои слуги — его исполнители! Любой, кто осмелился поднять руку на моих слуг, нарушил мой закон, а значит, нанес оскорбление лично мне и бросил вызов!
— Да ну? — звякнули кольца кольчуги на плече Эйнара. — А мне казалось, закон — это ярл, а не хозяин буйного хлева.
— Ярл слаб, — надменно фыркнул Свартсъяль. — Я забрал то, что принадлежало ему, а он до сих пор не пытался оспорить свои попранные права. Из чего следует, даже ярл признал мою власть и силу. И это справедливо, ибо Симскарой издревле правят лишь сильные, подчиняя себе слабых!
— Ага, — кивнул Эйнар.
Колдун, хоть его злодейское лицо не дрогнуло, слегка растерялся. Во время репетиции злодейской речи перед зеркалом (а он действительно тщательно готовился) отражение неубедительно возражало против законности узурпированной власти и кривлялось в слабых попытках задеть сильного, но точно не смело выражать свое согласие одним возмутительно коротким «ага». Колдун почувствовал, как обида берет за горло. Из-за оскорбительного «ага» пропадает столько мастерских ораторских выпадов!
— Да, — он прочистил горло. — Когда я услышал, что какие-то жалкие селяне осмелились выступить против моей власти, то хотел немедленно покарать, наслав хлад, глад, мор, тысячу и одно несчастье на их головы! Поверь мне, я могу — о да, могу, поверь мне! — по щелчку пальцев стереть в порошок любого непокорного, не поднимаясь даже из своего любимого кресла!
— Ага, — вежливо отреагировал Эйнар. Колдун сделал вид, что такая реакция совсем не сбивает со злодейской мысли.
— Но я изменил свои планы и намерения, когда узнал, кто именно выступил против меня! Я решил разобраться с наглецами собственными руками! И, едва лишь покончив с неотложными делами, выступил, чтобы лично повергнуть Эйнара Сына Войны и преподать тем самым урок всей Симскаре! — торжественно и зловеще провозгласил Свартсъяль, вскинув голову и приняв в седле величественную позу, которую тоже тщательно отрепетировал и остался доволен произведенным на верных слуг эффектом.
— Ага, — сказал Эйнар, портя торжественную, зловещую тишину тонким звоном металлических колец кольчуги на своем плече.
Колдун впился в него заблестевшими от злости глазами. Поведение Эйнара начинало раздражать и вызывало вопросы о его умственных способностях. Не то чтобы Свартсъяль привык вести дела с героями, блещущими интеллектом. Он вообще считал, что отсутствие извилин в мозгу является обязательным требованием для геройского ремесла, ровно как и пара психических расстройств. Но этот герой казался совершенно невменяемым.
— Ты, конечно, понимаешь, что «лично» в данном случае подразумевает участие моих верных слуг, готовых безропотно и самоотверженно отдать жизни за своего хозяина? — насмешливо поинтересовался колдун. Скарв Черноногий в унисон хрюкнул со своим хряком, настороженно поднявшим морду. Хрюк был явно вопросительным и вопрошал о том пункте договора о верном и безропотном служении, где, собственно, это было указано.
— Ага, — спокойно согласился Эйнар.
— И что я вступлю с тобой в схватку лишь в том случае, если ты победишь моих страшных воинов, что сотворила жуткая, противоестественная магия?.. — недоверчиво уточнил колдун.
— Ага.
— …А ты будешь едва стоять на ногах, изможденный и сильно израненный, что сделает твои шансы на победу ничтожными, а если быть откровенным, совершенно лишит тебя их?
— Угу.
Повисла неловкая пауза, в течение которой колдун очень пристально рассматривал стоявшего перед ним Эйнара. Тот по-прежнему не менял своей позы, похлопывал себя по плечу мечом с равными промежутками времени, совершенно не выглядел напряженным или взволнованным. Казалось, все происходящее вгоняет его в непередаваемую скуку и зеленую тоску.
— Скажи, ты внимательно меня слушал? — участливо спросил колдун.
— Ну да, — сказал Эйнар. — Сначала перебить твоих приспешников, потом заняться тобой. Обычное дело. Наоборот еще ни разу не было.
— У меня их две дюжины, между прочим! — возмутился колдун. — Тебя это не смущает?
Эйнар задержал уже почти коснувшееся плеча лезвие Близнеца, наклонился вбок, заглядывая за Свартсъяля и Скарва и оценивая послушно притихших хряк-берсерков. Вернувшись в исходное положение, он хлопнул себя по плечу и печально покачал головой. Колдун злодейски ухмыльнулся.
— Ну, — с шумом втянул воздух сквозь зубы Эйнар, — трудновато будет, конечно, но надеюсь, народ местный не сильно утомится.
— Что? — насторожился Свартсъяль, перестав ухмыляться.
— Ну закапывать их, — терпеливо пояснил Эйнар. — Тяжкое это дело, скажу тебе, приятель, особенно когда много ям рыть приходится.
Колдун громко, по-злодейски рассмеялся.
— Ты слишком самоуверен, Эйнар Сын Войны! — воскликнул он.
— Так ты ж сам признался, что слыхал обо мне, — растерянно пожал плечами Эйнар. — Чего удивляешься?
— Никому не победить моих берсерков! — гордо заявил Свартсъяль. — Многие пытались, но никому еще не удалось! И тебе не удастся тоже. Математика, знаешь ли, герой, вещь упрямая!
Эйнар встряхнул руку с мечом, повращал кистью, сплюнул себе под ноги.
— Ну, я, приятель, тоже упертый, — сказал он. — Поупертей твоей матери матика буду.
Трудно поверить, но у Эйнара и колдуна имелась одна общая черта: оба ненавидели скальдов и песни. Однако если Сын Войны ненавидел их за то, что пели про него, Биркир Свартсъяль — за то, что если и пели о нем, то только ниды (хулительные стихи в древнескандинавской скальдической поэзии). Поэтому колдун относил все песни к категории жалкой пародии на искусство, построенной на откровенной лжи и нелепом вымысле. Эйнара же, как самого известного персонажа этих песен, Свартсъяль считал неким собирательным образом идеального героя, которому больше заняться нечем, кроме как заботиться о бедном люде в перерывах между убийствами драконов и надругательством над женским целомудрием. Колдун, конечно, не сомневался, что человек с таким броским именем существует, что он действительно герой, может, даже и рожденный от какого-нибудь жителя Хаттфъяля (на Симскаре это, в общем-то, не было чем-то невероятным и уж тем более единичным случаем), но переоцененный настолько, что заочно удостоился лютой ненависти и презрения, как самый обыкновенный стервятник, наживающийся на чужих достижениях за счет неугомонных скальдов, потешающих неотесанную толпу низкосортными стишками и примитивными звуками. Однако колдун в своих размышлениях не учитывал один факт: когда человека окружает плотный кокон лжи, домыслов и чьих-то представлений о нем, затесавшаяся среди мифов правда иногда оказывается фантастичнее вымысла и именно в нее поверить труднее всего.
Биркир Свартсъяль, конечно же, не поверил.
Возмущенный наглостью, задетый граничащей со слабоумием отважностью героя, он заскрипел зубами, но все же быстро взял себя в руки, успокоился и снисходительно улыбнулся, как подобает настоящему злодею с хорошими манерами, которые никто не ценит в варварском краю.
— Что ж, я понял, — сказал он, снова принимая в седле картинную аристократическую позу. — Продолжать не имеет никакого смысла. Я хотел сделать предложение, которое позволило бы избежать твоей неминуемой гибели, но вижу, тебе не терпится встретиться с твоими хаттфъяльскими родственниками.
Колдун грациозно завернул своего демонического, на удивление покладистого коня и неспешно направился к нестройным, услужливо расступающимся перед хозяином рядам хряк-берсерков. Скарв Черноногий, испугавшись перспективы остаться с Эйнаром один на один, растормошил ездового кабана, двинув ему между ушей кулаком, и поспешил за колдуном, напоследок гнусно хрюкнув и одарив Сына Войны мстительным взглядом маленьких глазок.
— Убить его, — ленивым манием руки и будничным голосом повелел Свартсъяль, оказавшись на безопасном расстоянии и за спинами своих слуг.
Хряк-берсерки оживились, сомкнув ряды, покорно двинулись, бряцая оружием, скрипя кожей, издавая отнюдь не поэтическую приглушенную гамму звуков обычного скотного двора. Эйнар хрустнул позвонками шеи, перехватил поудобнее щит. Потом вдруг усмехнулся в бороду.
— А я думал, ты не объявишься.
— Ты все еще надеешься на это? — улыбнулась Смерть за его плечом. — Спустя столько лет?
— Нет, конечно, — Эйнар двинулся навстречу берсеркам. — Но у тебя будет много работы, а ты любишь перекладывать ее на кого-нибудь другого.
— Сегодня не тот день, Эйнар.
***
Гизур встревоженно вытянулся. Привстал, но его повело, и он упал обратно на землю. Скальд тем не менее оказался довольно упертым, встал на четвереньки и пополз к пологому склону, ведущему к полю, чтобы рассмотреть получше. Раск, флегматично наблюдавший за происходящим с высоты своего роста, скосил недовольные глаза на скальда и ловко, профессионально закусил зубами его воротник и оттащил обратно к сараю. Гизур, не совсем поняв, что, собственно, произошло, повернул к нему голову и уперся рассеянным взглядом в конские черные ноздри и губы, на некотором отдалении от которых виднелись нехорошо сощуренные глаза.
— Он что, собирается?.. — взволнованно пробормотал скальд в нос Раска.
Конь недовольно фыркнул ему прямо в бледную физиономию. Гизур не обиделся. Он, будучи поэтом и скальдом, которому надлежит видеть, слышать и чувствовать лучше, чем остальным, воспринял это как ответ. Не самый прямой и вежливый, но все же ответ, в которой он, все-таки будучи простым человеком, инстинктивно поверить не мог. Поэтому повернул голову к сараю, где по-прежнему стояла высокая фигура в балахоне с посохом в руке.
— Он и вправду собирается?.. — вяло покивал Гизур в сторону поля, размашисто указывая туда пальцем.
Фигура многозначительно пожала плечами, а потом вскинула левую руку, закатала рукав и посмотрела на часы — изобретение Симскаре пока неизвестное и, в общем-то, ненужное. Особенно такое, которое показывало совершенно все: навечно ушедшее прошлое, возможные и невозможные варианты будущего, бесконечные параллели настоящего, судьбы всех вместе взятых и каждого по отдельности, но не могло сказать обладателю, что сейчас было семь пятьдесят три.
И тут произошло то, во что Гизур, хоть он и знал все песни об Эйнаре Сыне Войны и сам сочинил несколько, никогда толком не верил. И не поверил бы, если бы не увидел своими глазами.
Сойдясь со страшно завывшей, заревевшей, завизжавшей толпой берсерков на расстояние трех шагов, Эйнар закрылся щитом, плотно прижав его к телу, с разбегу сильно оттолкнулся от земли и с оглушительным ревом впрыгнул в самую гущу.
***
Сперва произошло то, что и должно было произойти: толпа берсерков раздалась и сомкнулась, поглотив одинокую, потерявшую всякий страх фигуру, словно темные воды болотной трясины. Взметнулись вверх лапы с зажатым в них оружием, десятки глоток издали рев пораженного бешенством скотного двора, толпа сбилась в плотную кучу, взяла в тесное окружение самоубийцу, которого вот-вот просто задавят массой или разорвут на части. Но продолжалось это недостаточно долго даже для того, чтобы создать подобие напряженности момента. Куча берсерков, с жадностью рвущихся до вожделенной добычи, зажавшая потерявшегося среди вонючих, лохматых зверолюдских тел Эйнара в тиски, вдруг вздрогнула изнутри, предприняла нерешительную попытку сомкнуться плотнее, подпираемая задними рядами, и наконец, издавая визг, лай, мычание и блеяние, отхлынула в стороны. Вокруг Эйнара образовалось свободное пространство. Передние ряды смяли задние, там и тут возникли свалки мохнатых тел, перетянутых ремнями, тут и там послышались болезненные вздохи, ругательства и вскрики потрясения. Герой твердо стоял на ногах, широко размахивая мечом, и совершал грозные выпады в сторону каждого, кто остался стоять и чувствовал в себе смелость и желание приблизиться, издавая при этом оглушительное, свирепое рычание медведя-шатуна, которое, кажется, пугало значительно сильнее острого меча. На спине у него висел хряк-берсерк, болтая ногами при каждом повороте Эйнара, словно полы тяжелого плаща. Лишний груз на плечах, пытавшийся при этом еще сдавливать пальцами его мощную шею, кажется, не сильно волновал Сына Войны, но, воспользовавшись всеобщим замешательством, он все же огрел хряка вслепую мечом плашмя по хребту. Удар был таким, что даже засаленная стеганка не смогла его смягчить. Свин взвизгнул, разжал руки и сполз по спине Эйнара под ноги. Эйнар пнул его пяткой и кинулся вправо, на растерянных, но все-таки стоявших на ногах врагов. Налетел на них, сшиб щитом одного хряка, заехал умбоном в пятачок другому, пытавшемуся кольнуть копьем поверх щита слева, дал оголовьем меча по челюсти хряку справа. Развернулся, принял на Тофф бродекс коня, пнул его под колено, двинул кромкой щита по зубам, перерубил древко чьего-то копья и, издав нечто среднее между хохотом и рыком типичного пиратского капитана южных морей, бросился на троицу берсерков, наступавших с выставленным перед собой оружием. Увидев несущуюся на них рыжебородую громадину с маниакальным оскалом и зловеще сверкающим над головой мечом, два берсерка предусмотрительно скользнули в стороны. Баран замер, помотал головой, осознав, что внезапно остался в одиночестве, понял, что деться ему уже некуда, от испуга выронил трезубец (который при всех своих грозных косметических правках не мог скрыть низко происхождения от простых вил) и коротко, тоскливо бякнул. Эйнар с разбегу навалился на него плечом. От удара баран отлетел назад, сшиб с ног двух хряков, образовавших очередную свалку. В спину Эйнару укололи два копья. Сын Войны прорычал сквозь зубы, резко повернулся на месте, широко размахиваясь щитом, проехался по мордам его кромкой. Посыпались зубы и клыки. Один из берсерков благополучно отшатнулся в сторону и упал. Другой, оставшийся на месте, получил носком сапога в промежность, да так, что его подкинуло вверх. Над полем разгоревшейся битвы среди всеобщего гвалта, хрюканья, рычания и мычания раздался протяжный, граничащий с ультразвуком писк.