— А чего я? Сам, чего ль, не ныл?
— А я чего? Я ж не знал, что енто Сын Войны!
— А чего он не назвался вчерась?
— Молчи, ду!..
— А и вправду, чего?
***
Эйнар зачерпнул ладонями пригоршню ледяной воды из глубокой кадки и с облегчением плеснул себе на физиономию. Немного поразмыслив, он ухватился руками за края и окунул в кадку всю голову. Он провел в таком положении пугающе долго, казалось, что вообще надумал утопиться (похмельную голову какие только гениальные придумки не посещают), но вдруг вынырнул, пыхтя, фыркая и выплевывая воду, словно кит. Эйнар энергично растер ладонями физиономию, зачесал растопыренными пальцами мокрые волосы назад, с довольным видом отжал бороду. И только после этого осмелился открыть один глаз. Так и есть, никуда не делась: стоит, улыбается, глазки светятся. Эйнар сдул свисающую с кончика носа каплю, неловко усмехнулся в бороду, сдавшись под навязчивым напором женской заботы, и взял протянутое ему полотенце. Приятно пухленькая девушка с круглым личиком отступила назад, стыдливо зарумянилась, застенчиво сцепила пальцы опущенных рук и невинно потупила глазки, при этом каким-то одним только женщинам известным способом умудряясь с неприкрытой наглостью таращиться на обтирающегося по пояс голого героя, с плотоядной жадностью пожирая движения каждого его мускула. За углом корчмы, на задах которой мылся Эйнар, послышались сдавливаемые девичьи смешки, горячие перешептывания и томные вздохи.
Вечно одна и та же история: стоит людям услышать имя «Эйнар Сын Войны», как начинается что-то невообразимое. О лицах селян можно забыть — видишь только их согнутые в поклонах спины. Селянки строят далеко идущие матримониальные планы или как минимум замахиваются на выгодный или хотя бы захватывающий адюльтер. Старики отправляются в погоню, чтобы пожелать самого доброго и откровенно пугающего. Дети просто устраивают настоящую невыносимо воющую блокаду и не дают ступить ни шагу. А враги и злодеи — эти бессовестно разбегаются или заявляют, мол, драться полубогу неспортивно и вообще против всяких правил. И, конечно, скальды. Стоило только шепнуть: «Эйнар Сын Войны», как вокруг мгновенно образовывалась целая орава пищащих, бренчащих, тренькающих, звенящих певунов, которым непременно хочется спеть свежую, оригинальную, потрясающую песню об очередном героическом деянии. Эйнар ненавидел скальдов, пожалуй, даже сильнее, чем великанов, а ненависть к последним, между прочим, ему по наследству передалась (о том, что жители Хаттфъяля сильнее великанов ненавидят только друг друга, никто вообще не упоминает, так как это общеизвестный факт). Не говоря уже о том, что она непременно узнает, где в последний раз слышали имя «Эйнар Сын Войны». Погоня и так постоянно наступала на пятки, а ему так не хотелось возвращаться на Стор-Йорд. Не сейчас во всяком случае. Нет, конечно, в Айнмарке пара плюсов имелась. Но, во-первых, эти плюсы замучаешься извлекать из ночной брони, а во-вторых, минусов было гораздо больше. Да и скучно стало в Айнмарке. Мало кому охота устраивать козни и плести дворцовые интриги, а уж тем более идти войной на край, где трон протирает изнемогающий от скуки полубог.
Эйнар так надеялся, что его не узнают. Ему так хотелось проехаться инкогнито по родной Симскаре, поразвлечься и набить пару сотен морд. Когда его не узнавали, все было так хорошо, как когда-то давно, когда он не наделал по дурной молодости этих своих Семи Подвигов, когда он был просто Эйнар Чего-Такой-Наглый-Щенок или Как-Там-Тебя-Вали-Пока-Цел. Злодеи не разбегались, а бились, пока сил хватало, можно было свободно разговаривать с людьми, а не их спинами, и девиц приходилось добиваться, а не отбиваться от них. Ну и, конечно, скальды. Не было ни одного скальда хоть до посинения ори: «Эйнар! Смотрите, тут Эйнар, ну этот рыжий мордоворот с мордой кретина!». А ведь тогда по дурости всего этого хотелось: и чтоб враги разбегались в ужасе при одном только звуке имени, и чтоб селяне от земли не отлипали, рассыпаясь в бесконечных благодарностях, чтоб девицы выстраивались в очередь на сеновал, и, чего уж, чтоб скальды на каждом углу горланили свои идиотские песенки об Эйнаре Убийце Великанов, Эйнаре Разрушителе, Эйнаре Завоевателе, Эйнаре Кровавом Топоре и Эйнаре Грозе Девичьей Чести. Да, раньше был риск, азарт, каждый день, как приключение, а теперь… скука. Мало кто догадывается, сколько ужаса в одном этом коротком, страшном слове.
Эйнар вытерся насухо, вернул девушке полотенце, ставшее в мгновение ока предметом поклонения. Он даже слегка повеселел. Даже серый свет показался милее, чем недавно. Эйнар повеселел настолько, что полбаранчика и треть бочонка браги показались ему неплохими собеседниками на ближайшее время…
— Эйнар Сын Войны. Дня не прошло, как уже купается в лучах славы.
Серый симскарский свет вдруг снова опостылел. И погода стала мерзкой. Да и от мысли хотя бы о бараньих ребрышках начинало тошнить. А одно лишь воспоминание о запахе браги вызывало отвращение.
Эйнар резко обернулся. Лицо его выражало суровую злость.
Она печально улыбнулась в ответ. Может, ей и хотелось, чтобы улыбка получилась приветливой, однако ее лицо было способно выражать только легкую грусть. Такой она родилась. Вечно печальная, бледная, худенькая, в неизменных траурных одеждах — само ее присутствие вгоняло в смертельную тоску и навевало мысли о безысходности. Но иначе быть просто не могло.
— Что такое, Эйнар? — спросила она. — Ты не рад меня видеть?
— Нет, — отрезал он.
— Почему? — тонкие дуги бровей над огромными черными глазами, полными грусти, вздрогнули в непритворном удивлении. — Я очень рада, — уголки тонких губ приподнялись в улыбке, которую обычно видит умирающий в последний миг жизни, услышав заверение, что он обязательно выкарабкается.
— Ты видишь меня постоянно, — усмехнулся Эйнар. — Ты же всегда рядом, — с издевкой добавил он.
— Верно, я всегда рядом, — спокойно подтвердила она. — Но это не значит, что я не рада, когда появляется возможность поговорить с тобой.
Селянка выгнула шею, выглядывая из-за массивного плеча повернувшегося к ней спиной героя. Она смотрела прямо на то место, где стояла траурная девушка, но лишь озадаченно похлопала глазами. Как и любая девица, которой хоть раз в жизни удалось выбраться из сонной, скучной, унылой Отмели на ярмарку в бурлящем жизнью Лейхоре, она, разумеется, слышала много песен об Эйнаре Сыне Войны. Вот только нигде не упоминалось, что великий герой имеет привычку разговаривать сам с собой. Это тревожило.
— На нас смотрят, — заметила девушка в трауре, скосив на пышку черные глаза.
— Знаю, — безразлично признал Эйнар. — Тебе это не мешает.
— Смертным не дано меня видеть, — улыбнулась девушка, и ее грусть была неподдельной. — Даже если бы мне этого очень захотелось, они все равно сделают вид, что меня нет. Такова ваша природа. Вы отрицаете мое существование, пока я не приду, чтобы забрать вас. И даже тогда вы продолжаете отрицать очевидное и спорить с неизбежным.
— Иногда мне бы тоже хотелось не видеть вас всех, — мечтательно проворчал Эйнар. — Пробовал даже отрицать ваше существование. Не помогло.
— Как ты можешь отрицать наше существование, если ты сам житель Хаттфъяля? — растерялась девушка в трауре. — Это так же глупо, как смертному отрицать существование других смертных.
— Ха! — Эйнар скрестил руки на груди. — У кого-то получается. Как-то в Рольхельне повстречался мне один отшельник. Он так и не поверил, что я человек, и все считал, что я ему мерещусь и вообще я — олицевание чего-то там в его тронутой башке.
— Каждый смертный живет в той реальности, которую создал для себя сам. Реальность внутри него иногда отрицает и противоречит реальности вокруг него, но не в силах с ней бороться, Эйнар, — сказала девушка в трауре. — Но какую бы реальность ни создал для себя человек, в конце всегда приду я и поставлю точку.
— Слушай, до точки мне далековато, — прервал ее Сын Войны, лениво ковыряясь мизинцем в ухе. — Если ты пришла поумничать, то я не тот, кто тебе нужен. Так что можешь катиться отсюда и поискать, кто годится поболе моего.
Эйнар услышал за спиной обиженный всхлип и торопливые шаги. Он быстро обернулся и увидел, как пухленькая девушка удаляется с заднего двора корчмы, а потом и вовсе скрылась за бревенчатым углом. Эйнар не окликнул ее, только тоскливо вздохнул и проворчал под нос что-то неразборчивое.
— Ну спасибо огромное, — сказал он, со злостью срывая с бельевой веревки свою рубаху. — Ты ее отпугнула.
— Я? — возмутилась девушка в трауре. — Ты сам велел ей уйти.
— Я велел тебе, — проворчал Эйнар, натягивая рубаху. Девушка недовольно нахмурила бровки, уперлась кулачками в бока, прижав в тех местах просторные одежды к телу, которые, как выяснилось, возмутительнейшим образом ее полнили.
— Меня нельзя заставить уйти, братец, — заявила она. — Я часть тебя, как часть любого смертного. Даже если бы я и захотела, все равно бы не смогла. Если я отлучусь хоть на минуточку, это повлечет непоправимые и чудовищные последствия. С тобой и так приходится работать за двоих, иногда просто не справляюсь, — с упреком заметала девушка. — Как из-за тебя вообще можно следить и поддерживать естественный порядок вещей?
— Много на себя берешь, сестрица, — сказал Эйнар. — Это не твоя забота. Ты не смерть, ты — всего лишь девочка на побегушках, одна из многих, забираешь тех, на кого Старику не хватает времени или желания.
— Ах, Эйнар, — опустив руки, бессильно вздохнула Смерть (действие для Смерти, в общем-то, лишенное смысла, но совершенно необходимое в таких случаях). — Я много раз объясняла тебе, но, к сожалению, ты всего лишь смертный. Твой разум просто не способен принять то, что не может представить. Для смертных воплощение не отделимо от сущности, а сущность не отделима от личности. Я же…
— Ты же просто девочка на побегушках, — настойчиво и непреклонно повторил Эйнар.
— Ты пытаешься меня задеть? — нахмурила тонкие бровки девушка. — Зря. На меня это не действует. Знал бы ты, сколько раз на дню на меня кричат, оскорбляют, угрожают, плачут, умоляют… Профессиональный иммунитет.
Эйнар глухо заворчал и, хлопнув по кадке ладонью, отчего та покачнулась, обильно плеснув водой на землю сквозь худенькие ножки Смерти, твердо и зло зашагал прочь. Девушка посмотрела под ноги, беззвучно потопала сандалиями, озадаченно почесала кончик маленького, тонкого носа и, обернувшись облачком серого дымка, проворно последовала за Сыном Войны.
— Ты обиделся, Эйнар? — спросила Смерть, зависнув над его левым плечом и приняв форму девушки. — У тебя были какие-то планы на эту смертную?
— Нет, — отозвался Эйнар, но как-то не искренне, хотя он не лгал. — Я… — он остановился. Смерть тоже остановилась и плавно, бесшумно опустилась на землю. — Просто не хотелось выставить себя идиотом… ну, большим, чем обычно. Если б тебе не вздумалось потрещать, может, даже и получилось бы.
— Извини, — виновато улыбнулась Смерть. — Я не хотела.
Эйнар вздохнул.
— Ну говори, чего надо?
— Ничего, — пожала худыми плечами Смерть.
— Врешь, сестрица, — раздраженно проворчал Эйнар. — Вам всегда от меня чего-то нужно. Просто так вы никогда не появляетесь.
— Но мне действительно ничего от тебя не нужно, Эйнар, — обезоруживающе честно призналась Смерть. — Я всего лишь хотела…
— Ну да, значит, ты всего лишь хотела совершенно случайно покрутить тут своей тощей задницей как раз тогда, когда сюда притащился и я?
Девушка с печальной улыбкой развела маленькими руками.
— Говори, кого опять задумали угробить? — повысил голос Сын Войны. Обычно, если таким повышенным голосом у кого-то потребовать монету, этот кто-то отдаст все, признается, где зарыт сундук с отложенными на черный день сбережениями и завещает все оставшееся имущество, включая старые штаны покойного дедушки. Обычно эффект не заставлял себя ждать. Но Смерть лишь надула тонкие, бескровные губки.
— Эйнар, я не убиваю людей, — обиделась она. — Они делают это сами. Иногда помогают боги. Иногда природа. Но чаще всего людей убивают сами люди. И время. Ну и ты, конечно. Хотя ты, братец, как ни крути, тоже всего лишь смертный.
Эйнар скрипнул зубами.
— Твой Старик, знаешь ли, хорошо устроился, — проговорил он. — Каждый раз, когда ему надо от кого-то избавиться, он находит олуха вроде меня. А что? Очень даже удобно: олух поорет, покрутится, повозмущается, но все равно все сделает. А чуть что не так, так Старик вообще тут ни с какого боку. Он же не вмешивается в дела смертных и богов. Он же только следит за порядком этих, как их, чьих-то там вещей, — с издевкой произнес Эйнар. — Мол, людишки, они там сами. Ну или Судьбой так было предназначено.
— Потому что так и есть, Эйнар, — сказала Смерть с безнадежным отчаянием того, кто упрямо пытается переспорить стену. — Я не вмешиваюсь в дела смертных и богов. Я лишь слежу, чтобы умершие умирали, чтобы живые могли жить. Если нарушить этот порядок, станет невозможным существование самой вселенной!
— Да-да, — Эйнар раздраженно сложил пальцы раскрывающимся и захлопывающимся клювом, а потом лениво махнул рукой. — Слыхал, много раз. Вот только знаешь чего, сестрица? — усмехнулся он, самодовольно надувшись и уперев руки в бока. — Я никого убивать не буду. Ни сегодня, ни завтра. Может, через пару дней или неделю, как настроение будет, но точно не сегодня. И вообще, знаешь? Я сейчас поем, высплюсь — и дальше поеду себе. А вы тут уж сами разбирайтесь. Без меня.
Смерть печально улыбнулась. Но это была та самая ехидная печаль, которую Эйнар ненавидел всем сердцем.
— Вот не надо мне вот этого, да? — погрозил он пальцем перед самым носиком Смерти. — Я уже со всем разобрался. И представь себе, никого не убил. Так что не надо мне, мол, я только бошки налево-направо рубить горазд, как со мной за порядком следить! Иногда, представь себе, я и дипол… подол… дипролма… тьфу, мирным путем умею!
— Ты в этом так уверен? — поинтересовалась Смерть, невинно заложив тоненькие ручки за спину и выпятив живот. — В том, что со всем разобрался?
— Слушай, — Эйнар потер пальцами устало прикрытые веки, — местный народ уболтал меня избавить их от каких-то зарвавшихся берсерков. Ну так я и избавил. Сомневаюсь, что они надумают еще раз сюда сунуться. А если надумают, так я узнаю и вернусь. Уж поверь, никому не хочется, чтобы я возвращался… — Эйнар задумчиво поскреб затылок, размышляя над двусмысленностью сказанного. С двусмысленностью все было в порядке. — Да, никому.
Смерть вдруг закружилась в воздухе и захихикала, хлопая в маленькие беленькие ладошки. Совсем по-девичьи — а сразу и не скажешь, что персонификация древнейшей и могущественнейшей во всей вселенной силы умеет так звонко, чисто и озорно хихикать.
— Ах, мой дорогой наивный братец, ты даже представить себе не можешь, как я тебе завидую! — воскликнула Смерть, подлетев к Эйнару, обняв его и сложив черную головку на его плечо. — Ведь ты не знаешь и крохотной частички из того, что знаю я. Скажи, — она приподняла голову, — неужели тебя совсем не удивило, что этим утром ты повстречался с несколькими антропоморфными, разумными, в определенной мере, свиньями?
Эйнар хмуро и серьезно посмотрел на сестру. Он, конечно, не был персонификацией мудрейшей силы, что старше вселенной, а только лишь смертным, чей разум не способен принять то, что не в состоянии представить, зато он не раз и не два в своей жизни крепко напивался, а поутру страдал похмельем. А еще он прекрасно знал великую преобразующую силу алкоголя, так что для него было не только в порядке вещей встретить антропоморфных, разумных, в определенной мере, свиней, но и внезапно выяснить, что вчера он сам в такую превращался.
— Моя дорогая наивная сестрица, — с напускной лаской сказал он, проведя ладонью по черным волосам Смерти, — если бы ты повидала хотя бы крохотную частичку из того, с чем мне довелось подраться, аморфным свиньям ты удивлялась бы в последнюю очередь.
Девушка оттолкнулась от Эйнара, повиснув в воздухе. Ее губы неестественно задвигались, то складываясь в крошечный бантик, то растягиваясь на половину худенького, бескровного личика. Смерть вздрогнула всем тоненьким тельцем, приложила ладошки к лицу, заглушая вырвавшееся из ее рта непристойное, не достойное могущественной и солидной силы хрюканье, схватилась за спазматически дрожащий живот и громко, добродушно захохотала, при каждом новом взрыве хохота теряя четкие человеческие очертания. Ее распущенные волосы и траурные одежды с широкими рукавами вдруг растаяли серым дымом, закружились бурным вихрем, закручивая спиралями вокруг хохочущей Смерти невесомые рваные полосы и густые восходящие потоки тумана, в мутном коконе которых меркли и расплывались очертания тоненького девичьего тела с едва обрисовывающейся грудью. Потом хохот жадно втянул в себя вакуум резко наступившей тишины, Смерть мгновенно сжалась в серый упрямо пульсирующий комок, подскочила и по крутой дуге устремилась вниз, разбившись о землю, растеклась по ней курящейся лужицей. Эйнар вежливо отступил, когда край лужицы, только что бывшей невозмутимой вселенской сущностью, достиг носка его сапога. Но тут она вспомнила, кто она есть на самом деле, и, как будто услышав нравоучительное «Что за вид? Немедленно соберись», поползла обратно. Клубы серого дыма потянулись к центру сокращающейся в диаметре лужицы, снова закружились вихрями, вырастая и складываясь в маленькую тонкую фигурку — и вот, Смерть вновь стояла в своем траурном одеянии, с чрезвычайно серьезным, по-деловому печальным лицом, держа руки скрещенными на груди и увлеченно изучая ногти.