Как вообще люди заводят котят и не сходят с ума от беспокойства?
А детей?
Впрочем, виновник происходящего тоже участвовал.
Соболев удивительно удачно и как-то незаметно вписался в мою жизнь. Кормил кошь молоком, а потом и паштетом для котят по часам и по требованию, подкладывал подушки, когда она училась спрыгивать с дивана, привозил нормальную еду мне — и варил по утрам кофе, как и обещал.
Он, конечно, уезжал на работу, но всегда возвращался ко мне, даже если задерживался допоздна. Пришлось выдать ему запасные ключи, чтобы не будил, и он, тихонько прокрадываясь среди ночи, всегда сначала проверял Писклю, а потом приходил ко мне в постель, невесомо и горячо целуя в затылок. Иногда я просыпалась, чтобы потребовать продолжения, а иногда притворялась, что все еще сплю. И долго лежала с полными слез глазами, думая, как легко и быстро моя жизнь стала совсем иной. Гораздо более счастливой, несмотря на вечный требовательный писк из коробки.
Лето пришло незаметно. В окна врывался медовый запах лип, по вечерам становившийся совсем нестерпимым. Пискля росла и уже сама могла проковылять с кухни в комнату, хоть это и занимало у нее минут пять.
Я с упоением занималась украшениями — и здесь Соболев тоже вписался настолько незаметно, что я очнулась, только когда нанятые им курьеры развозили заказы по Москве и отсылали посылки в другие города, в найденных им магазинчиках авторского крафта на витринах выставляли мои старые коллекции, а новые были отсняты профессиональным фотографом, напечатаны в каталоге и продавались на выставке украшений на пару уровней повыше тех, в которых я обычно участвовала.
Собственно, получив в руки каталог, я и ахнула:
— Какой-какой тираж? Какая выставка? Ты с ума сошел, я не справлюсь с таким уровнем заказов!
— Подними цены и делай эксклюзивные модели, — Соболев легкомысленно пожал плечами.
Все у него было легко — вот так взяла, подняла цены и начала делать! Я еще недостаточно для этого обнаглела.
О чем и хотела было ему сообщить, но прикусила язык.
На меня все еще давило то, что я притворяюсь не собой, а какой-то другой, более успешной Ритой, которая не плывет по течению, зарабатывая тем, что худо-бедно удается и обрабатывая свои принципы напильником, чтобы они вписались в реальную жизнь, а сама выбирает, чем заниматься и какие убеждения исповедовать.
Правда, где теперь проходит граница, я уже не понимала.
Я ведь и правда продаю свои украшения по ценам в десять раз выше прежних!
Разобрали даже старые коллекции.
У меня в постели каждую ночь роскошный мужчина с идеальным телом, умелыми пальцами и горячими губами. Который все еще мне не надоел вопреки всему, что я проповедовала на встрече одноклассников.
И он не пугается меня без косметики, каблуков и кружевного белья. Только восхищается длинными ногами — наблюдая их и без подчеркнуто коротких юбок.
Получается, моя реальность подтянулась к уровню: «Как я, только лучше» и та Рита-звезда, в которую я на юбилее школы только играла, незаметно стала мной.
Или я — ею.
Вроде как и признаваться уже не в чем.
Разве что в том, как это все странно и непривычно.
— Где ты материалы заказываешь? — нахмурившись, Илья склонился над рабочим столом, рассматривая мою мельхиоровую проволоку и фурнитуру из хирургической стали. — Мне кажется, если перейти на золото, смотреться будет лучше. И я на выставке видел каталог бусин из муранского стекла, не хочешь на пробу заказать?
— Илья…
— Что?
Что? Не могу же я ему сказать — не лезь? Он же прав, но я за ним не успеваю! Мне надо сначала привыкнуть, что занятие, которое я нашла случайно, просто чтобы не умереть с голоду, пока не могу работать головой, внезапно оказалось таким удачным.
Как будто эти бусины и подвески ждали меня всю жизнь.
Конечно, мне хотелось экспериментировать с золотом, играя с оттенками от белого до красного. Хотелось купить инструменты для чернения и попробовать делать формы самой. Хотелось рассчитывать на качественное стекло, а не покупать что получится в индийских магазинчиках, может быть, даже научиться выдувать бусины…
Но было страшно!
— Это дорого, — я нашла более понятный аргумент, чтобы в этом не признаваться.
— Мы это уже обсуждали. Я как минимум имею право вложить в тебя столько же денег, сколько сэкономил твоей Наталье, — Соболев заметил, что я скривилась и исправился, как умел: — Ну, может, побольше. Все-таки мы с тобой спим.
— И как это называть? — возмутилась я.
— Поддержка малого бизнеса, — ухмыльнулся он как обычно нагло.
По выходным его почти никогда не бывало — приуроченные к выпускным концерты и вечеринки шли сплошной чередой и, бывало, он оставался ночевать прямо на том самом диване в своем кабинете. Зато по понедельникам мы проводили вместе целый день и даже выходили гулять в парк с Писклей за пазухой. Она удивленно таращилась постепенно зеленеющими глазами на окружающий мир и на время даже забывала пищать.
Вообще с каждым днем она вопила все громче, и я с некоторым ужасом думала, что если она так и вырастет певицей, покоя мне в доме не будет. Особенно, если не успею стерилизовать до первой течки.
Вес она тоже набирала бодро, хотя и медленнее, чем громкость. Сначала мы взвешивали малышку на моих ювелирных весах, потом перешли на кухонные, а потом забили. И так было понятно, что маленькая наглая тварь получает достаточно энергии, раз научилась лазить по занавескам и отважно спрыгивать со шкафа, куда ее как-то раз посадил Илья, чтобы дать нам потискаться без маленького любопытного носа.
Кстати, выселять ее с этой целью за дверь тоже было чревато роскошными концертами и процарапыванием глубоких полос в дереве. На нежности нам оставалось только утро, когда Пискля спала или была слишком ленива, чтобы активно участвовать и только наблюдала одним глазом.
Но потом обязательно приходила к нам и увлеченно карабкалась по Илье, пока он гладил ее по солнечной шерстке. В вечернем свете, рыже-золотистом как сама кошка, они с Соболевым казались одной масти. Разве что глазищи у нее были зеленые, а у него серо-голубые, но и те, и другие смотрели нагло и с ощущением своей полной правоты.
Она втыкала крохотные коготки в голую кожу на его загорелой груди, а он даже не морщился, только смеялся и позволял ей грызть его руку и пинать задними лапами, обнимая передними.
Было уже начало июля, выпускная страда заканчивалась, и напряженные морщины на его лбу разглаживались — я помогала им пальцами, а Илья жмурился, подавался к моей руке характерным, подсмотренным у Пискли движением и мурлыкал.
Кошка, посмотрев на это дело, тоже потерлась мордой о его руку — гладь!
И заурчала, пристроившись под широкой ладонью.
Момент был слишком прекрасен, его обязательно должно было что-нибудь испортить.
— Я тебя люблю… — сказал Илья, приоткрывая один глаз, чтобы посмотреть на мою реакцию.
Я замерла.
Осторожно убрала руку.
Открыла рот…
— Нет, не надо говорить «я тоже», — попросил он, кладя пальцы на мои губы. — Не хочу так.
Медленно выдохнула, поцеловала его пальцы и убрала их.
— Я тебя люблю, — сказала я. — Не «тоже». Просто люблю.
Это должен был быть момент самого безоблачного и светлого счастья, но…
Он не знал одной важной вещи обо мне.
Напряжение сгустилось, и даже кошка замерла, переводя взгляд с него на меня, словно чувствуя все невысказанное, что нарастало между нами.
Я набрала в грудь воздуха, но Соболев меня опередил:
— Раз так, я должен тебе кое-что рассказать.
**********
Я помотала головой:
— Нет.
— Но…
— Я первая…
Нервно закуталась в одеяло.
Страшно такое говорить.
— В общем… — я запустила пальцы в пушистое пузико Пискли, лениво развалившейся на груди у Соболева. Но когда он накрыл их своей рукой, отдернула. — Прости, наверное, надо было сразу, но…
Произнести это было как прыгнуть со скалы в ледяной водопад.
Это ведь важно. Для многих людей это важнее всего — дети.
Смысл жизни.
Я не успела это почувствовать, захотеть по-настоящему.
Сначала получилось само собой, а потом уже не было выбора.
Но когда любовь двоих переливается через край, что будет, если не найти сосуд для нее?
Не знаю.
— У меня никогда не будет детей.
Выдохнула. Сказала. Дальше легче.
— Ты говорила, — кивнул Илья. — Что не хочешь. И обсуждать тоже.
— Нет… — я сморщилась, стараясь не расплакаться. — Неважно, что хочу или нет. Не могу.
— Почему? — он придвинулся ко мне, но мне не хватало воздуха и одновременно было холодно.
Я отползла в угол кровати и подобрала под себя ноги. Попыталась закутаться в тонкое одеяло, но оно совсем не грело.
Он посмотрел на это, пересадил возмущенную Писклю в коробку и потянулся за пледом. Укрыл меня — но не помогло. Холодная дродь рождалась где-то внутри и разбегалась ледяными мурашками по всему телу.
— У меня… два раза не получилось.
— Что значит — не получилось? — нахмурился он. — Ты была беременна? Или не была? Делала ЭКО?
— Нет… — я зарылась лицом в одеяло, чтобы не встречаться с ним глазами. — Я не могу. Ты ведь мужчина. Мужчинам противно слушать все эти женские штуки.
Илья потер лоб, будто у него вдруг заболела голова. Резко провел рукой по лицу.
Посмотрел на меня.
— Рит. У меня к тебе большая просьба, — твердо, даже жестко сказал он. — Не надо меня равнять с другими, а?
— Я не хочу, чтобы тебе стало проти…
— Рита! — оборвал он меня. — Ты не можешь быть мне противна. Никак.
Он сел передо мной по-турецки, склонился к моим коленям, уткнулся в них лбом.
Я провела пальцами по светлым волосам.
Он вздрогнул, поднял голову.
— Твой муж ведь знал? — спросил глухо.
— Да.
— Тогда расскажи и мне.
Фирменный пронзительный взгляд. Требовательный — требующий.
И я сдалась.
— Однажды ночью я проснулась от ощущения беды…
Мне было нужно это рассказать это кому-нибудь еще тогда. Но тогда было некому. Муж и так все знал, пройдя весь путь от первого моего теста с двумя полосками до момента, когда он взял на руки своего ребенка. Но уже не от меня.
Друзья шарахались от этой темы, словно боялись заразиться. Потом я поняла, что они просто не знали, как утешить меня, чтобы не ранить. Но в тот момент казалось, что они бросили меня одну.
Соседи и знакомые жадно хотели подробностей, чтобы обсудить, что я делала не так.
В лучшем случае — жалели.
«Всего двадцать лет» — как будто возраст спасает от страшного. От погасшего внутри солнца.
— Был уже шестой месяц. В Америке выхаживают даже с пятого, я видела в сериале. Но у меня некого было выхаживать…
Меня спрашивали — вы нервничали в последнее время? Вы употребляли наркотики? Вы делали что-нибудь необычное?
Что, что я могла делать необычного, чтобы мой малыш, спрятанный в самом безопасном месте в мире — умер?
Я нервничала, конечно нервничала!
Тесто не взбилось — нервничала. Пятно с рубашки не выводилось — нервничала. В сериале герой изменил героине — тоже нервничала. Но не могло же это повлиять?
Наркотики?
Я красила ногти на ногах — лак был слишком токсичным? Я ела виноград — он превратился в вино прямо у меня в животе?
Необычное?
Для меня все было необычное, это же первая беременность!
Я винила себя.
Надо было настоять, надо было ехать тогда, ночью, когда я поняла, что случилось что-то плохое. Вдруг его успели бы спасти?
— Меня отправили в больницу… На таком сроке это уже называется искусственные роды. Нет, не в специальную — все эти центры планирования семьи и понтовые клиники не занимаются «такими вещами». На меня смотрели как на убийцу.
Со мной в палате лежала девочка. Пятый месяц, и ребенок еще живой. Но после рождения он не прожил бы и часа. Она не хотела, чтобы он мучался.
Ей было тяжелее.
У меня выбора уже не было.
— Я же выбрала ему имя! Андрюша. Его звали Андрюша. Хотела… подержать его на руках. Похоронить. Но мне не дали.
С тех пор, как две буквы «ЗБ» появились на моей карточке — ядовито-яркие, как тропические змеи — он уже не был Андрюшей. Плод, эмбрион, биоматериал. Нельзя выдать матери на руки ее биоматериал. Он будет утилизирован с другими, нежеланными. Будет думать, что никогда не был мне нужен.
— Не стала брать академ. Ходила на лекции, что-то записывала. Даже сессию сдала. Ничего не помню, что рассказывала на экзаменах, но в зачетке у меня одни пятерки. Наверное, муж рассказал девчонкам, а они — учебной части? Не знаю. Не помню.
Я сошла с ума тогда. Ненадолго, но сошла. Ходила по улицам и разговаривала с сыном. Звала, плакала, просила простить. Пела колыбельные по ночам. Мне казалось, что я слышу, как он плачет, и я пела, пока он не засыпал. Мне нельзя было вставать с постели, но муж уходил на работу, а я — бродить.
— Свекровь говорила, что это она виновата — не удержалась и купила Андрюше носочки. Красивые, синенькие, со снежинками. Нельзя ведь заранее. Мама… ничего не говорила. Она как будто глохла, когда мы при ней обсуждали произошедшее. Застывала, как сломавшийся робот и ждала, пока тема не менялась.
Как-то незаметно оказалось, что у меня в руках чашка с горячим чаем, а я сама сижу, опираясь на Илью, укрытая тремя пледами. И даже Пискля сверкает зелеными глазами из глубины коробки, но сидит там смирно, словно чувствуя, что не время выпендриваться.
— А муж? — теплая ладонь погладила мою щеку, я прижалась к ней и закрыла глаза. — Он не просил у тебя прощения за то, что не поверил?
Я хмыкнула:
— Он не чувствовал себя виноватым. Ему сказали, что так бывает. Чаще всего, если есть генетический сбой… плод… отторгается на ранних сроках. Но иногда механизм не срабатывает и рождается урод. Все-таки природа вовремя спохватилась.
Вовремя…
Для него Андрюши как будто и не было никогда.
«Неужели ты не можешь просто забыть? Не получилось и не получилось, выйдет в следующий раз!»
Внутри него не росло маленькое яркое солнце. Согревающее даже тогда, когда все было плохо. Мы сильно поссорились сразу после свадьбы, я даже швырнула в него кольцом и собралась идти в соседнюю дверь загса — разводиться.
Но все равно внутри было ощущение чуда — что бы ни случилось, мое солнышко уже со мной навсегда.
Как можно сделать вид, что этого не было?
Но в тот день, когда Андрюша должен был родиться…
Я думала, засасывающая чернота поглотит меня с головой. Я просто не смогу дышать и уйду за ним, баюкать на ручках там, где больше нет печалей.
Муж принес торт. Шампанское. И синие воздушные шарики.
Не знаю, кто его надоумил. Но это было единственное правильное, что он сделал за все время нашего кошмара.
Мы снова были вместе — плакали, обнимались и рассказывали друг другу, что хотели сделать, когда он родится. Купить радиоуправляемый вертолет. Фотографировать каждый день и собрать толстую книгу «Первый год будущего президента». Баловать до трех лет как маленького императора и отдать в двенадцать в кадетское училище.
Я простила его тогда. Поверила, что для него это тоже было нелегко.
— Не простила потом. Когда он сказал, что надо поскорее завести нового, чтобы перестать горевать. В детстве, когда его старый кот Маркиз погиб, родители сразу принесли котенка, и он быстро утешился.
Все анализы были в норме, мы были совершенно здоровы и полностью совместимы.
Физически.
Но я была не готова.
Особенно заводить нового младенца, чтобы поскорее забыть Андрюшу. Я не хотела его забывать.
Все вокруг уговаривали попробовать.
Сочувствовали, но сразу спрашивали — а когда?
И мама. И свекровь.
И муж.
Все.
— Я легко забеременела, кажется, даже с первого раза. Но ничего не почувствовала. Как будто эти две полоски на тесте показывали в кино. Они были не про меня.
Надо было идти к врачу, а я все откладывала. Никак не могла принять, что опять беременна. Чувствовала, что это неправильно, так не надо.