В Переяславле княжил Всеволод Ярославич, любимый сын отца, добрый и справедливый муж, не скупящийся на милость бедным и совершавший честный суд. Выслушав запыхавшегося гонца, князь наградил его золотой гривной и послал подкрепиться, да отдыхать с дороги, а сам велел собирать дружину. После же удалился Всеволод в домашнюю свою церковь, где упал на колени перед образом Спасителя и горячо взмолился о земле своей Богу, прося дать им с братьями сил остановить врага и спасти жизни людские.
Насупился Святослав Ярославич, заслышав недобрую весть гонца. Крупный, тучный муж, он сурово хмурил брови, глядя на зарницу, полыхающую на юге. Резок был его голос, когда приказал он седлать коней всем воинам старшей и младшей дружин. Понимал Святослав, что, как бы ни была велика рать вражья, а падет младший брат — и худо будет всем, не отобьются они с Изяславом без переяславской дружины. Потому порешил — выходить как можно скорее и конно идти на помощь Всеволоду, а ополчению и остаткам дружины собраться в Чернигове и быть готовыми защитить город.
Словно от горечи сморщился великий князь Киевский Изяслав, выслушав гонца. Пришла новая беда, и хотя ждал он ее, а все же в душе надеялся, что избежит Русь набега половецкого. Но не миновала его землю сия чаша… Тяжко, горько задумался князь: только год прошел с битвы на Немиге, где дали бой полочане Всеслава Брячиславича, и бились они крепко. Темно было небо от сотен стрел, взмывающих в воздух, с яростным криком бросался в атаку враг снова и снова. Тысячи русичей погибли с обеих сторон в братоубийственной битве — и вот теперь новый удар врага. А дружина киевская едва ли не на треть сократилась на Немиге!
Собрать ополчение, вооружить всех, дать коней… Слишком долго. Сколько скакал сюда гонец с линии? А сколько времени многотысячному половецкому войску потребуется, чтобы сломить сопротивление порубежников и хлынуть в земли переяславские, грабить и убивать? Нет, на помощь брату идти нужно немедленно! Собрать верных гридей, да дружину боярскую, да ополченцев конных сколько можно за три дня, взять с собой еды запас малый и к брату поспешить на помощь! Да, русских витязей будет меньше, но княжеские дружины сильны таранным копейным ударом! А уж коли удастся напасть внезапно, то и вовсе не устоять орде вражеской, побегут поганые! Лишь бы порубежники хоть немного времени дали, хоть ненадолго половцев задержали…
Задача оборонительной линии — не пропустить врага. Для того и валы с палисадами, для того и засеки. Конечно, малый отряд и переправится через реку, и в итоге заберется на вал — если, конечно, раньше его не заметит дозор и не встретит мечами да саблями разъезд русский. Но все же это реально. Однако крупное войско будет бесконечно долго даже просто переправляться через реку и преодолевать вал с лошадьми — если это вообще возможно. Нет, степнякам нужен удобный брод или переправа — а ведь часть их также перекрыта глухим валом! Но и русам нужен выход в степь, так что наиболее удобные броды с той стороны под защитой надвратных башен. А помимо собственного гарнизона каждый проход рубежа прикрывают дружины крепостей.
Войско половецкое несколькими отрядами подступило к Посульской линии и также в нескольких местах попыталось прорваться. И в каждой точке переправы их встретили русские дружины градом стрел, намекая незваным гостям, что законы гостеприимства не распространяются на разбойников!
Между тем самый сильный свой отряд — пять тысяч отборных воинов — Шарукан вывел к крепости Воинь, одной из первых, заложенных Владимиром у слияния Днепра и Сулы. Древний русский замок имеет прочный тын из двойного частокола, засыпанного внутри землей и камнем, семь наугольных и одну надвратную башни. Защищает его гарнизон в четыреста опытных дружинников во главе с воеводой Храбром. Последний, послав гонцов в Переяславль, велел собрать всех проживающих в крепости женщин, стариков да детишек, позволил ратникам отслужить с ними службу да молебен, и проститься. После чего приказал вывести всех жителей из Воиня, дал им с собой запас хлеба и отправил искать укрытия в окрестных лесах. Сам Храбр с болью в сердце смотрел в сторону куцей цепочки беженцев, среди которых шагала и его молодая жена с годовалым малышом на руках.
Как же хотелось ему бросить все и вместе с ними уйти, спрятаться под покровом лесным, под сенью дубов вековых! Но воеводу держал долг. Ведь его и воинов, ведомых им в бой, как раз для того сюда и поставили, чтобы налетчиков степных на Русь не пропустить. Чтобы и дальше, внутри княжества, не пришлось бабам да деткам малым по лесам прятаться, а коли и пришлось — так чтобы было время у них уйти! Чтобы князь мог успеть дружину собрать да ополчение вооружить и врезать степнякам покрепче!
Он, Храбр, этот долг хорошо понимал, равно как и его воины. А тоску свою воевода намеревался в крови вражеской утопить — и потому боль свою от разлуки с семьей не отпускал, а в душе копил. Знал: настанет час, когда сил держать меч в руках уже не останется. И вот тогда боль ему эта ох как пригодится!
На третий день вышел сам Шарукан с войском к Воиню. Ох и много людей у половецкого хана, много! Заполонило войско вражеское степь у берега Сулы, волнуется сердце русское при виде леса копий над головами кочевников! Но Храбр знал — дойдет дело до сечи, и рука русского ратника не дрогнет. И сколько бы ни было у врага сил, все равно ему придется растянуть их на переправе, никуда половцам от нее не уйти. А со стены и башен лучник добрый достанет брод и на трети реки!
Зашумели рога степняцкие, пошли половцы в атаку. Лихо бросили наездники куманские скакунов в воду, яростно заорали разом, грозно! Но дружина Храбра все к встрече гостей дорогих приготовила, лучшую сталь для них наточила.
Уже на середине реки врага встретил первый залп стрелков русских, укрывшихся до поры за валом. Два, а то и три десятка наездников и скакунов они разом ссадили! Но лучшие воины Шарукана закованы в панцири пластинчатые, прочные, не каждая стрела их возьмет. Да и сами они стрелки лихие, за триста шагов точно бьют из луков степных, составных! Полетели смертельные гостинцы от врага, стали падать с вала русичи. Тогда приказал им Храбр до поры укрыться.
Выход к броду защищает прочная надвратная башня. С боевого яруса атакует врага десяток лучников, не страшащихся смерти. А вот им и помощь — ударили русы со стен, да башен Воиня, полетели стрелы в следующего по броду врага. Вновь падают всадники да кони половецкие, вновь воды Сулы окрасились их кровью. Но много половцев, много, по десятку на каждого руса, прут густым валом — чего им бояться защитников, столь малых числом? Вот уже и стрелки на башне повыбиты все, вот уже и ворота ее деревянные загудели под ударом бревна окованного…
По сигналу воеводы пустили стрелы в воздух лучники, укрывшиеся за валом. Бьют они прямо в небо, так чтобы стрела к облакам летела и, наклонившись в вышине, отвесно падала вниз, поражая сверху врага. Да только щелкают тетивы лучников на стенах крепости, посылающих оперенную смерть в затормозивших на переправе половцев!
Тяжко приходится степнякам. Другие бы уже бежали, но лучшие воины Шарукана боятся гнева вождя, да выручают их брони дощатые*43. Бьют они в ответ часто, озлобленно, лишь звенит тетива. И хотя частокол защищает русичей до живота, а нет-нет да и находит стрела половецкая грудь иль голову ратника… Но все ж пока держится дерево башенных ворот, и гибнут степняки во множестве.
Однако черный час настал — затрещали створки, завизжали куманы, навалившись на ворота, — поддались! А впереди только проход на сторону русскую, свободный и светлый! Бросились туда половцы спешенные, что створки ломали, и с разбегу на колья, в яму волчью, за башней отрытую… За ними уж и всадники в ворота разбитые ворвались, да не успеть им скакунов горячих затормозить! А коли и получается коней осадить, сзади-то напирают, давят неудержимо, толкают! Посыпались степняки на колья вместе с жеребцами, дико заорали покалеченные люди да животные… И под этот звериный вой половцы, кто сумел наконец затормозить, да сзади напирающих упредить, отпрянули назад, лишившись мужества. Страшно в яму-то! Побежали куманы за реку, обратились в бегство, под стрелами людей теряя, да сотоварищей на броду топча!
Однако на берегу дикий рев Шарукана воинов остановил. Ох, бесновался вождь куманский, когда плетью с концами стальными их спины окучивал, ох, горячился! Но, повинуясь его приказам, спешились половцы, сняли с потерявших седоков лошадей седла и попоны, да халаты павших забрали, да щиты их — и пошли вновь через брод. Вновь стрелы русские разят врага на переправе, но упрямо прут вперед воины степняцкие.
Не мешал им никто яму забросать рухлядью павших, долго половцы передавали по цепочке вещи соратников. Наконец закидали яму прямо поверх умирающих раненых — никто им не помог. Поднялся крик над бродом — и подалась вперед колонна вражеская, словно змея огромная!
Но на выходе из башни ударили ее в голову стрелы русичей, с двух сторон кося куманов, словно снопы пшеничные. Когда же построили половцы подобие «черепахи» и покинули наконец арку ворот, с двух сторон навстречу им двинулись по полсотни русских пешцев, с тяжелыми червлеными щитами в рост человеческий, да двухметровыми копьями. Вскоре сомкнулся строй русский, зажав степняков у башни, и начали воины нещадно колоть врага — а сверху вновь стрелы ударили! Десятками падают степняки, заливая землю своей молодецкою кровью.
Прозвучал сигнал над Воинем — повинуясь ему, вновь полезли на вал лучники. Это соратники из крепости предупредили, что спешенные половцы начали понемногу карабкаться по отвесной земляной стенке. Ох и непростое это дело! Ломают куманы ногти, тщетно помогают себе кинжалами, соскальзывают вниз! Но некоторым все же удается продвинуться вверх. Когда-нибудь самые сильные осилят подъем и сбросят вниз канаты товарищам — если их не остановить, то дело у степняков пойдет куда быстрее. И тогда уже половецкие лучники будут метать стрелы сверху!
С русской стороны вал значительно более пологий. Быстро осилили подъем лучники — как раз вовремя. Поднялись над гребнем первые воины куманские — и пали под ударами топоров и мечей! Но снизу поднимаются все новые степняки, и нет им числа…
Сумели наконец половцы сблизиться с ратниками русичей у ворот. Кто-то догадался бросать тела павших на наконечники копий и, опустив их таким образом, рубить древки или же вовсе вырывать их скопом из рук врага. Много жизней потеряли половцы, чтобы сойтись с русами в ближнем бою, — но сошлись же! И тогда схватка пошла уже на равных, в размен один к одному.
Долго шла лютая сеча, часа два. Но вот уже истончился строй русов у надвратной башни, вот уже теснят куманы лучников на вершине вала. Еще чуть-чуть, и побегут измотанные, уставшие воины!
И тогда раздался на русском берегу рев рогов, и поскакала вперед сотня дружинников, до того стоящих в резерве. Расступились пешцы в стороны, открыв половцев таранному удару панцирных всадников! Сам Храбр повел ратников в бой, склонив копье навстречу врагу!
Второй раз побежали куманы от башни, смятые, разметенные атакой русских всадников. Нет, не суждено было Шарукану в этот день прорваться на русский берег — и не пришлось воеводе разжигать в себе боль разлуки. Хватило и боевого задора.
Но то был лишь первый день битвы.
На следующий день Храбр не стал выводить дружину на переправу. Побили вражеские стрелы на стенах два с половиной десятка лучников, больше сотни воинов сгинуло в схватке у ворот и на валу, десяток ратников унесла атака, завершившая бой. Едва ли не полторы сотни убитых и тяжело раненных за один день, да и многие оставшиеся на стенах ранены. Нет, не удержать долго крепости, если еще раз к броду выйти. И хотя сам Шарукан потерял едва ли не пять сотен бойцов — для него эти потери не так страшны. Ведь если вчера врагов было более чем десять на одного, сегодня их стало едва ли не двадцать против единственного русского ратника!
Однако перейдя реку, Шарукан не стал бросать своих воинов на штурм. Нет, он не отказался от мысли взять Воинь — оставлять в тылу русскую крепость, контролирующую брод, было опасно, тем более что сам хан жаждал мести. Дружина русичей дважды обратила в бегство его воинов — принять это все равно что признать поражение в самом начале похода. Очень плохо для боевого духа тех, кому еще предстоит сразиться с большой русской ратью.
Целый день готовили половцы лестницы и вязанки хвороста, чтобы забрасывать ров у ворот. А утром пошли на штурм.
Несмотря на то что спешенные куманы явно теряли в боевых качествах, это никак не сказалось на их искусстве стрельбы из луков. Шарукан выдвинул вперед пять сотен самых искусных стрелков и столько же воинов для их прикрытия щитами, а еще тысяча бойцов пошла на штурм северной стены — единственной не омываемой рекой.
Что могли ответить на это русы? Храбр приказал своим лучникам беречься и подпустить врага поближе. Но, когда половцы стали забрасывать ров вязанками с хворостом и поднимать лестницы, на врага обрушился настоящий ливень стрел. А лучшие стрелки и вовсе прицельно били вдоль стен — именно для того башни русской крепости выдвинуты вперед и имеют боковые бойницы. И когда половцы стали подниматься по лестницам, их все время поражали русские стрелы, не важно с какой стороны степняки пытались закрыться щитами. Менее чем половине штурмующих удалось одолеть все перекладины — но наверху всех их встретили увесистые топоры русов, беспощадно рубящих что руки, что головы.
Старались половцы сломать и ворота. Но в этот раз Храбр приказал держать их всерьез — штурмующих отгоняли не только стрелами и сулицами, но также камнями и кипятком. Полсотни трупов оставили куманы у ворот Воиня, но так и не сумели их сломать.
Первый штурм ничего не дал Шарукану.
Однако у половецкого хана имелись людские резервы. Потеряв две сотни воинов в безрезультатной атаке, разменяв их всего на три десятка убитых и раненых куманскими стрелами русов, он дал своему воинству еще день отдыха. За это время несколько разъездов прочесали окрестности, было подготовлено вдвое больше лестниц.
Второй штурм был вдвое ожесточеннее.
В этот раз куманы прорвались на стены по всей протяженности северной стороны крепости. Храбр лично повел полсотни рубак из резерва, оставив у ворот всего пять десятков бойцов. В этот раз воевода не раз обагрил клинок кровью, но копящаяся в душе боль ему по-прежнему не пригодилась.
Пока еще.
В третий раз куманы сломали и наружные, и внутренние ворота, ворвались в крепость. Но, несмотря на бешеную рубку на стенах, полсотни защитников намертво встали в проеме надвратной башни и буквально завалили его трупами врага — русы кололи половцев длинными копьями, а пытавшихся приблизиться встречали увесистыми ударами длинных двуручных секир.
Отбил Храбр и третий штурм — но какой ценой! Семь десятков ратников уцелело в схватке, да еще два десятка раненых кое-как могут держать оружие в руках. И всем оставшимся очевидно, что четвертого штурма не сдюжить — понимают это и половцы, бесконечно ожесточившиеся за последние дни. Свалившегося в схватке в ров русского ратника, поломанного, но выжившего, они с восторгом разорвали лошадьми на глазах защитников крепости. Шарукан приказал им не брать пленных — и степняки с мрачным удовлетворением готовятся исполнить приказ вождя.
На рассвете шестого дня битвы русы прощались друг с другом. Отслужив короткую литургию, батюшка — отец Михаил — торжественно причастил каждого воина. Дружинники искренне, со слезами на глазах просили друг у друга прощения и прощали, забывая большие и мелкие обиды. Все понимали, что пришел их час умирать.
В последние минуты Храбр, как и прочие семейный ратники, сильно тосковал. О, как хотелось ему еще хотя бы раз взглянуть на лицо малыша, коснуться губ жены, вдохнуть запах их обоих! На миг прижать к себе любимых, почувствовать их тепло! Как хотелось ему верить, что с ними все будет хорошо и что жертва дружины будет не напрасна! Но вот солнце встало, и воевода, поднявшись в седло, коротко обратился к дружине:
— Братья, вы крепко бились и честно исполнили ратный долг! Поганые надолго запомнят дружину Воиня!
Словам Храбра вторили задорные крики мужей, и он продолжил: