— То есть ясские витязи вновь воюют на чужой земле и за чужие интересы. Греки хотя бы заплатили золотом за кровь твоих людей?
Лицо музтазхира дернулось, ожесточилось, но я не дал ему перебить себя:
— А Ростислав обещал тебе людей в помощь в случае похода ясов. Так кто из союзников тебе ближе — тот, кто просит помощи, или тот, кто ее предоставит? И чьи купцы вдвое обогатились за последний год, торгуя в Тмутаракани и путешествуя по Дону под нашей защитой?
Дургулель с полминуты промолчал, после чего заговорил уже спокойнее, по-деловому:
— Ты вовремя, воевода, напомнил о своем обещании. Царь Баграт шлет ко мне гонцов. Он говорит, что армия его врага, султана Алп-Арслана, готовится к вторжению в Грузию. Я собираю войско на помощь моему соседу и родственнику и желаю, чтобы обещанные полки Тмутаракани прибыли в Магас.
— О славный музтазхир… Не зря мной было упомянуто о данном от имени князя обещании. Мы исполним его, в твою столицу явится наше войско! Только все дело в том, что к завершению сенокоса половцы собирают орду в степи, и мы не знаем, куда она повернет. И до тех пор, пока угроза со стороны кочевников пребывает в силе, ни князь, ни тем более я не сможем исполнить обещанного! Враг угрожает нашей земле! А если сложится так, что Ростислав или, быть может, я сам сложим в бою с куманами головы, то сложно уже будет говорить об исполнении нашего договора.
Алан коротко усмехнулся:
— Ну что же, быть по сему. Защищайте свою землю, сражайтесь со степняками. Но войска на половцев я не дам.
Тут уж я не удержался:
— Интересный выходит у нас союз, музтазхир! Мы вам беспошлинную торговлю, защищенный торговый путь на Русь, наши гавани, наконец — наше войско! А ясы, значит, только требования о выполнении обещаний и угрозы, что пойдут на нас войной! Так, может, Тмутаракани и вовсе не нужен этот союз, раз Дургулель Великий все равно поведет свои рати на княжество? Чего ради обогащать его купцов и слать ему на помощь ратных людей?!
Удивительно, но, похоже, мне удалось смутить царя! По крайней мере, на его лице отразилось смятение:
— Не горячись, воевода. В конце концов, против союзника мы не выступим, это я точно могу обещать. Вспомни, мы говорили о том, что Алания может стать мостом между Тмутараканью и Царьградом, поспособствовать вам в заключении мира — в конце концов, у нас много общих врагов…
Не горячиться? Однако, похоже, это единственная модель поведения, которая сейчас работает!
— Нет, государь! Это у Алании может и есть с Византией общий враг в лице торков и их султана Арп-Арслана, но Тмутаракань с ним нынче брани не ведет! А вот в степях к северу от нас собирается войско нашего настоящего врага, в борьбе с которым ясы отказываются помочь!
Лицо Дургулеля вновь окаменело.
— Я не пойду на вражду еще и с половцами.
Пришлось и мне сбавить обороты:
— Хорошо, государь, я понимаю, что каждый из нас должен заботиться о благополучии собственной земли. Но позволь тогда мне пригласить добровольцев из числа твоих воинов? Даже несколько сотен ясских всадников могли бы серьезно нас поддержать, но сражаться они будут под моим стягом. Это не повод объявлять войну с куманами, но для нас — достойная помощь. Мы же, если сдюжим борьбу с кочевниками, пришлем взамен многочисленную пешую рать копейщиков и лучников.
После недолгой паузы, взятой на размышления, Дургулель согласно склонил голову:
— Хорошо. Созвать несколько сотен добровольцев я разрешаю.
Две недели спустя Магас покидал сильный конный отряд, состоящий из полсотни тмутараканских всадников (моя свита), двух сотен бронированных аланских катафрактов и трех сотен более легких, облаченных лишь в кольчуги всадников — бахафсад. Отряд «добровольцев» ведет мой старый знакомец Артар…
Поначалу меня удивил его выбор. Но ясский богатырь, столь успешно выступавший против меня на турнире, всерьез проникся ко мне уважением и был одним из первых вызвавшихся потешить силушку молодецкую в бою с половцами.
И я был безмерно рад его решению.
Август 1068 г. от Рождества Христова
Крымские степи, стойбище хана Кабугшина
В первый раз я испытываю столь сильное волнение во время посольства — оба мои путешествия в Магас хоть и были сопряжены с определенным риском, но все же я понимал и чувствовал, что нахожусь в землях цивилизованного, христианского народа. Среди людей, чья система ценностей мне близка и понятна, среди людей, от которых я хотя бы примерно понимаю, чего ожидать.
Но посольство к печенегам — это как прыжок в неизвестность, когда не знаешь, что ждет тебя в конце полета…
Пока я был в гостях у Дургулеля, Ростислав мобилизовал греческих копейщиков и ополчение Готии, а вскоре сам прибыл в Дорос с отрядами лучников, варягов и личной дружиной. Помимо того, вдоль Крымского побережья постоянно циркулировали наши либурны — ставка была сделана на то, что печенеги должны испугаться русского вторжения в занятую ими часть полуострова.
После в степь отправился небольшой отряд всадников под белым флагом, сумевших пересечься с разъездом кочевников и предложивших их хану принять посольство Ростислава. Пять дней назад к замыкающему проход в горы кастрону прибыл с ответным визитом печенежский отряд, передавший приглашение хана Кабугшина. И вот по истечении этого срока я наконец прибыл в гости к хану.
Мне удивительно все. Например, внешний вид печенегов — смугловатых брюнетов с вполне европеоидными чертами лица и бритыми подбородками. Было бы особенно интересно посмотреть на их женщин — но пока я следовал через стойбище хана, ни одной не увидел. По всей видимости, Кабугшин привел с собой исключительно воинов.
Вооружение степняков состоит в основном из чуть искривленных сабель, чьи клинки очень напоминают казачьи шашки девятнадцатого века, легких топоров и двухметровых копий с узкими, продолговатыми наконечниками. У некоторых воинов я заметил также мечи. Кроме того, у большинства сидящих у костров печенегов в ногах покоятся обязательные для степняков луки в саадаках и колчаны со стрелами. Лошадей во время стоянок кочевники треножат и отправляют на выпас — так что вопреки моим предположениям в лагере отсутствует резкий запах скота. Наоборот, лишь приятный аромат дыма костров, печеного мяса и булькающего в котлах варева. А вот вид их переносного святилища с небольшими деревянными истуканами, чьи оскаленные хари испачканы чем-то красным, меня всерьез напряг. При одном взгляде на них на душе стало как-то муторно и погано, будто в грязи искупался. Н-да, не зря на Руси язычников кличут погаными…
Большой серый шатер хана украшен по ободу волнистым рисунком, вход защищают два воина с саблями, копьями и небольшими круглыми щитами. Удивительно, но только на них я увидел кольчуги! Остальные встреченные мной в лагере печенеги вовсе не имели никакой брони. При виде меня стражи расступились, стараясь при этом изобразить на лицах должное почтение.
Но вот войлок, прикрывающий вход, отброшен, и я оказываюсь в просторном и, надо сказать, довольно светлом помещении. Причем в отличие от степного зноя вне стен шатра здесь, внутри, приятно прохладно! Земля под ногами укрыта множеством толстых шкур, и даже через кожу сапог я ощущаю, как ступни утопают в мягком, густом ворсе.
Напротив входа трое степняков, по-восточному скрестив ноги, важно восседают у богато накрытого стола: тонкие, пропеченные на камнях хрусткие лепешки, жаренная на вертеле баранина, благоухающая ароматом свежего шашлыка и покрытая прозрачными каплями янтарного жира, крынки с какой-то кашей, кажется пшеничной, миски с похлебкой белого цвета, остро пахнущей чесноком, и кувшины с кумысом. Если не ошибаюсь, похлебка эта делается из гурута — сушеного творога, как-то пробовал… Также в мисках лежит крупно нарезанный сыр и пластинки суджука — тюркской колбасы. Рот тут же наполнился слюной.
Сидящий на небольшом возвышении старый печенег с уже лысеющей головой проницательно смотрит на меня умными, внимательными глазами, на его губах гуляет хитрая полуулыбка. Чуть приподнявшись, он приветствует меня, приложив руку к сердцу. Его примеру последовали и другие степняки — крупный, тучный молодой мужчина с важно выпяченными губами и хмуро насупленными бровями и худощавый юноша с открытым, располагающим лицом. Оба они внешне весьма похожи на сидящего в центре степняка — как я понимаю, сыновья вождя.
— Приветствую тебя, воевода! — Первым, на абсолютно чистом древнерусском заговорил Кабугшин, и я ответил ему, повторив при этом приветственный жест степняков:
— Приветствую тебя, великий хан.
— Присаживайся же к нам, воевода, раздели нашу еду, отведай с дороги холодного кумыса! Ты наш гость, а гостеприимство для нас свято!
Коротко поклонившись хану, я сел перед шкурой, служащей печенегам столом, и, с трудом скрестив ноги, отведал прохладного, приятного на вкус кисло-сладкого напитка. Юноша подвинул ко мне блюдо с бараниной, и я с удовольствием впился зубами в ароматное, сочное мясо, отломил кусок лепешки и тоже отправил ее в рот.
Кабугшин указал на потчующего меня парня:
— Это мой младший сын, Карам. А это старший, — рука хана переместилась к хмурому печенегу, — его имя Каталим. Они разделят с нами еду и будут присутствовать при нашем разговоре. Пусть пока поучатся у меня принимать важных послов!
Я согласно поклонился — действительно, смену нужно воспитывать! — и произнес:
— Меня зовут Андрей по прозвищу Урманин, я воевода князя Ростислава Тмутараканского и прибыл к вам с его посланием.
Старый степняк прервал меня легким жестом и вкрадчиво сказал:
— Негоже говорить о делах, когда гость еще не насытился с дороги. Это неуважение со стороны хозяев! Ешь и пей, воевода, после поговорим о делах.
Я кивнул и продолжил насыщаться печеным мясом, заедая его лепешками, суджуком и сыром и обильно запивая всю эту роскошь кумысом. Впрочем, ради уважения к хозяевам я отведал также и похлебки с гурутом, и густой, наваристой каши, приготовленной не иначе как на курдючьем сале. Все время трапезы от меня не отставали и степняки — и к ее завершению, когда мне стало трудно дышать из-за непомерно раздувшегося живота, я прямо-таки проникся расположением к хлебосольным хозяевам. Нет, неспроста с древних времен переговоры нередко сдабривают обильной едой — разделенный вместе хлеб как-то примиряет, сближает людей.
— Ну что же, — сыто срыгнув, обратился ко мне Кабугшин, вытирая пальцы сухой тряпкой, — с какими вестями ты пожаловал, воевода? О чем желает говорить со мной каган Тмутаракани?
Отставив от себя кубок с кумысом, я вытер губы точно такой же тряпкой, лежащей до того на столе, и принялся неспешно говорить:
— Ростислав Владимирович предлагает вам свою защиту в обмен на добрую службу.
Каталим громко и зло фыркнул, его брат удивленно воззрился на меня, и лишь сам Кабугшин сохранял невозмутимость — впрочем, улыбка сошла с его губ, а в глазах отразилась тяжелая дума.
— Это предложение мы вынуждены отклонить. — Холодно произнеся эти слова, секунду спустя печенег продолжил, немного ехидно скриви губы: — Если бы мое племя желало служить русам, то мы вместе с иными родами, близкими нам по крови, отправились бы служить великому кагану Руси, в Киев-град! Тмутаракань же совсем мала…
Оба сына Кабугшина синхронно улыбнулись практически одинаково широко и с практически одинаковым выражением самодовольного презрения на лицах. Однако я быстро стер эти улыбки с их губ:
— Что же, тогда вы погибнете. Половецкий хан Шарукан уже собирает большую орду в степи. Кто знает, куда куманы повернут копыта своих коней?
Все трое печенегов одинаково напряглись, выпрямив спины, и Кабугшин заметил:
— Мое племя не пустило в эти земли торков, когда они были сильны. И лишь остатки их, рассеянных половцами, мы приняли в наши стойбища, на положение слуг. Остановим и куманов! Тем более, — печенег вновь позволил себе легкую полуулыбку, — я слышал о сборах Шарукана. Но я слышал, что он нацелен на Киев!
Однако печенег весьма информирован… Интересно, его упреждают не те же люди, кто шлет гонцов и к нам? Очень даже может быть…
— А что помешает ему после Киева обратить своих коней против вас? В узком проходе, что ограждает ваши земли от половецких степей, нет ни вала со рвом, ни крепостей, защитивших бы вас от вторжения. Успеете ли вы собрать рать, если Шарукан поспешит к вам изгоном, выпустив вперед волчью стаю легких разъездов? И что ждет тебя, хан, и твое племя, если половцы, многократно превосходя вас силами, прижмут печенегов к горам? Они истребят вас вместе с женами и детьми. Впрочем, последних могут обратить и в рабство. Но это даже хуже, чем быть слугами, а для женщин, поговаривают, хуже смерти.
Кабугшин промолчал, но в его глазах я прочитал напряженную работу ума.
— Между тем уже сейчас в вашем тылу есть десятки больших и малых крепостей, крупные города с мощными каменными стенами, горы, где можно укрыть целый народ! Прими предложение князя, хан, и твой народ не погибнет, какую бы силу ни собрал против вас Шарукан.
Печенег молчал с минуту, а сыновья его и вовсе словно боялись дышать. Наконец он заговорил, спокойно и рассудительно:
— Но каган выведет свое войско в поле, если мы перейдем под его руку, а половцы войдут в наши земли?
Я коротко усмехнулся:
— Все зависит от того, сколько ты дашь воинов в поход князя.
Хан встрепенулся:
— А на кого Ростислав желает пойти войной?
Вот он, момент истины!
— Против нашего общего врага.
Глаза Кабугшина сузились.
— Но ведь Шарукан собирает орду против Руси! А я слышал, что великий каган Изяслав не в мире с Ростиславом!
Согласно кивнув, я ответил:
— И именно потому половцы не ждут удара в спину.
Старый печенег вновь глубоко задумался, и сыновья его будто бы разделили с отцом тяжкую думу, с тревогой глядя в его лицо. Наконец хан заговорил:
— Но сколько воинов может выставить сам каган?
Немного подумав, я решил не спешить — в нашей словесной игре пока еще рановато открывать все козыри — и ответил уклончиво:
— Достаточно, чтобы перевесить чашу весов, когда орда половецкая сойдется с киевской ратью. Но если мы говорим, хан, как о твоей службе, так и о службе твоего народа, князю нужно знать, сколько сил выставят в поле его черные клобуки.
Кабугшин промолчал с десяток секунд и осторожно произнес:
— Шесть тысяч всадников я смогу привести кагану.
Я удивленно поднял брови:
— Всего лишь?
Печенег на мгновение смутился и заговорил уже другим, чуть извиняющимся тоном:
— Но это будут лучшие всадники, мужи в расцвете сил, а не желторотые юнцы и не клонящиеся к своему закату воины. Если грести всех подряд, я смогу выставить и до десяти тысяч, но каково будет качество этой рати? Тем более я ведь не могу оставить свой народ и вовсе без мужчин!
Внимательно посмотрев на лица обоих сыновей хана, я не заметил на них ни удивления, ни смущения, лишь ожидание. Или они искусно умеют скрывать свои чувства, или их отец говорит правду.
— Значит, хан, ты принимаешь руку князя Ростислава?
Кабугшин, однако, не спешил отвечать согласием.
— Ты не ответил, воевода, поможет ли войско кагана моему народу в случае нужды?
Я коротко бросил в ответ:
— Поможет. Впрочем, в случае нашего общего успеха такая необходимость не возникнет.
Однако старого печенега не так-то просто выбить из седла!
— И все же сколько воинов придет на помощь моему народу?
— Чтобы прикрыть спасение женщин и детей в горных крепостях?
Кабугшин кивнул.
— Четыре тысячи копейщиков и тысяча лучников. И еще столько же воинов сидят в горных гарнизонах.
Хан вновь немного промолчал, раздумывая над моими словами, после чего утвердительно склонил голову, вновь прижав ладонь к сердцу:
— Да, я и мои сыновья принимаем волю кагана Ростислава!
Каталим и Карам синхронно повторили жест отца, и в этот раз лицо мрачного здоровяка разгладилось. Между тем Кабугшин осторожно спросил:
— И все-таки могу ли я узнать, как вы хотите сражаться с куманами?
После короткого раздумья я все же ответил честно:
— Время дорого. Шарукан уже собирает людей, а может, уже и собрал. Тогда он поведет их к рубежу на реке Суле, но там половцы потеряют сколько-то времени и людей, круша степную защиту Руси. За это же время князья соберут войско и выступят навстречу врагу. Если мы поспеем, то в битве русов и половцев ударим куманам в спину. Но даже если степняки уже справятся с их ратью, то заметно ослабеют. Мы же соберем окрестное ополчение и разгромим половцев на русской земле! Ну а если князья сами управятся раньше… что же, встретим отступающих и довершим разгром.