Я бы, конечно же, на ее месте… в подобной ситуации… то есть разговариваешь с человеком, как будто с живым и даже умным, и вдруг он брык – и покойником прикидывается, причем весьма натурально – так я бы на ее месте и как меня самого звать забыл бы. А она, поделившись "бедой" с отцом, вместе с ним же в Царицын и приехала: как сказал мне Григорий Игнатьевич, одна она ехать просто отказалась, а он дочь с собой захватил, поскольку "с ней-то я уже знаком"…
Ну я не только с ней был уже знаком, еще мне неплохо было известно и о "тайных сбережениях" самого купца, так что разговор у нас с ним получился весьма продуктивным – если смотреть с точки зрения "развития мыльного бизнеса". Идея изготовления синтетических моющих средств, без использования весьма недешевого жира или масла, воронежского мыловара увлекла, как и мысль об изготовлении "вшивого мыла" – и когда он собрался покинуть Царицын, Камилла собралась остаться у нас в доме – "побольше узнать про секреты изготовления мыла из угля". На самом деле любимой "мыльные секреты" были интересны лишь постольку, поскольку они касались органической химии, и теперь каждый день она проводила час-полтора в моей комнатушке, а я ей рассказывал все то, что успел не забыть из рассказанного когда-то ею мне.
Дина – она была, конечно, в некотором роде чудом. Но – дурой. Всерьез интересующейся лишь способами получения большого количества денег. Ну и… нет, второй ее интерес у меня никакой реакции уже не вызывал, все же были у немощности и свои преимущества. Дурость же ее проявлялась именно в том, что она никогда не думала о том, что делает, а делала лишь то, что ей скажут – точнее, лишь то, что она смогла из сказанного услышать. Когда я ее в первый день знакомства попросил купить две лампы – она их купила. Две купила, с зелеными стеклянными абажурами.
Керосиновые лампы – их каждый видел, если не живьем, то хоть в кино каком-то. Очень простая конструкция: банка с керосином (она же – подставка), в нее воткнут фитиль с регулятором его "высоты", сверху на все это надевается стекло в виде пухлой трубы, а сбоку к подставке приделана ручка с дырками – на стену на гвоздик лампу вешать. А в самых продвинутых вариантах к подставке крепится еще и зеркало – если лампа должна светить в одну сторону, или на небольших опорах вешается абажур с дыркой для "трубы". У меня был как раз последний вариант, именуемый "лампа настольная". И от заказанного "мои" лампы отличались самой малостью: банка для керосина тоже была стеклянной. И ручки с дыркой для гвоздика у них не было – настольная же лампа на столе должна стоять, а не висеть на стене.
Вот они и стояли. Света из окна было немного, так что для целей написания букв на бумаге лампы горели почти весь день тоже – тем более что "парта" из-за малости места в комнате вообще в угол была удвинута. Лампы же обе стояли на узкой ненаклонной "полочке" на дальнем краю этой парты.
Дине за партой места хватало, а Камилла там помещалась с некоторым трудом. Но помещалась – другого-то места для письма просто не было. А она за мной записывала чуть ли не больше, чем секретарша моя. Конечно, если "по буквам" считать, то меньше, но для грамотного химика и краткие тезисы дают больше, чем километровый словесный… мусор. Чтобы Григорию Игнатьевичу было чем заняться по возвращении домой, я быстренько излагал Камилле основы производства ДДТ, и как раз закончил рассказ о способах разделения его изомеров путем нагревания и охлаждения спиртовых растворов, и у меня с ней возник столь привычный (для меня) диспут о проблемах имплементации процесса:
– Если реторты использовать металлические, то их минимум серебрить придется, а то и золотить, а кристаллы этого ДДТ покрытие быстро сдерут, так что все это выйдет очень дорого.
– Можно в стеклянных ретортах разделять.
– Стекло лопнет если его постоянно нагревать и охлаждать!
– Не лопнет, если делать их из кварца.
– Лопнет! Потому что сделать реторту из кварца невозможно!
– Я сейчас позову Машу, и она расскажет, как просто ее из кварца сделать. И сделает!
– Не сделает! – Камилла порывисто взмахнула рукой.
Я тоже иногда позволяю себе разные жесты, но махать рукой рядом со стоящей на узкой полочке керосиновой лампой наверное воздержался бы. Может и не воздержался – но это мне было уже совершенно неинтересно. Потому что ближняя ко мне лампа покачнулась, накренилась… Нет, она не упала. У нее просто лопнул стеклянный сосуд для керосина, и струя жидкости щедро оросила Камиллино платье. Да, неприятно и вонюче получилось, но мне и запах показался мелочью. Потому что колба лампы развалилась окончательно и горящий фитиль упал в керосиновую лужу.
Должен честно признаться: мысль о том, что деревянный дом, политый керосином, довольно быстро сгорает – и сгорать он сейчас будет вместе со мной, мне даже в голову не пришла. Там для нее места не было: единственное, о чем я думал – это о том, что на Камилле горит платье и ей сейчас будет очень больно. А в комнатушке даже воды нет… да и не поможет вода против горящего керосина. Совсем не поможет…
Но и эту мысль я не додумал: спиной мозг иногда срабатывает быстрее головного. И этот спинной мозг сначала аккуратно накрыл горящую поверхность парты моей здоровенной пуховой подушкой, а затем – через доли секунды – тщательно укутал Камиллу моим довольно плотным одеялом. Не знаю, инстинкт тут сработал или тщательный расчет, но пламя погасло…
И только теперь включился мозг уже головной. Я стоял перед любимой девушкой в одних бабмуковых трусах – по понятиям нынешней морали все равно что голый. И не просто стоял, а крепко ее обнимал. Через одеяло, но все же…
Одежды в комнате не было, одеяло продолжало укутывать Камиллу. Так что я неуклюже забрался обратно на кровать, обмотался в простыню – жалкое подобие тоги…
– Камилла, после того, что вы сделали…
– Извините, Александр Владимирович, ради бога…
– Нет. После того, что вы со мной сделали, вы просто обязаны выйти за меня замуж.
– Александр Владимирович… что?!
– Замуж выйти, вот что.
– И что я такого сделала, что должна…
Я на несколько секунд задумался. Пошевелил руками, поджал ноги…
– Вы всего лишь вернули меня к жизни. С риском для жизни собственной. И сейчас, будучи наконец живым, я со спокойной совестью говорю вам: Камилла, я люблю тебя больше всего на свете. И всегда любил. И всегда любить буду. Больше того, я почти уверен, что и вы меня полюбите…. ну, скорее всего. Ну а поскольку иного случая просить вас выйти за меня замуж мне может и не представиться, я был бы последним дураком, если бы не попросил у вас это сейчас. Вот я и прошу… только сначала попрошу пригласить сюда Наталью… и Дарью. Я бы сам, но… я несколько не одет. Вам, впрочем, тоже нужно переодеться…
Звать никого не пришлось, видимо грохот в комнате был нехилый, а в доме с дощатыми стенами про звукоизоляцию и говорить не приходится. Так что следующая моя фраза предназначалась уже для Дарьи:
– Дарья Федоровна, тут случилась мелкая неприятность, платье Камиллы Григорьевны несколько попортилось… Вы не могли бы ей сегодня пошить новое, такое, знаете, белое, шелковое, красивое… а на голову – фату. Мне-то особо это не к спеху, а Камилла Григорьевна завтра замуж выходит…
– За кого? – Дарья даже оторвалась от созерцания разгрома.
– Как я понимаю, за меня. Кстати, принеси, пожалуйста, и мне что-нибудь одеться…
Правда, оптимизм мой оказался несколько преждевременным: все же полтора месяца лёжки на мышцах отражаются самым отвратительным образом. Пришлось Григория Игнатьевича сначала просить подняться ко мне – ага, чтобы попросить руки его дочери.
Ну да ничего, мышцы – это дело наживное, главное – руки-ноги меня теперь слушаться стали. Еще неделька максимум – и не то что самостоятельно ходить – бегать начну. И Камиллу счастливой сделаю… и еще много кого.
Очень много кого. Все же времени у меня подумать было более чем достаточно. И что я делал неправильно, я понял еще до посещения электростанции Усть-Карони. Конечно, можно, как в старом фильме говорилось, забрать этот брак и выдать жителям России другой. Что я, собственно, и проделал уже несколько раз. Главное – я понял, какое направление будет правильным. Да, и на новом пути могут встретиться разные неприятности, и ошибок я наверняка понаделаю. Но не ошибается лишь тот, кто не делает вообще ничего. А мои будущие ошибки – они будут поправимы. Потому что за три предыдущие жизни я многому научился. И самый качественный урок мне преподал Владимир Ильич – который Ленин. Простой и каждому доступный: когда ты занят любой проблемой, для успешного ее решения главное – не стать "верным ленинцем".
А я – я уж точно им не стану.
Глава 3
Кузька Мохов задумчиво поглядел на лошадь. А немного ошалевшая от известия Евдокия, проводив взглядом уносившую городскую девицу повозку, робко спросила:
– Сосед, огород мой завтра пахать будем?
– Давай уж завтра – согласился Кузька, все еще не до конца поверивший своему счастью.
Странному, удивительному счастью. Утром в слободу на повозке с большими колесами приехала барышня, вызвала Евдокию и, посулив три рубля, увезла ту в соседнюю станицу. А там, по словам Евдокии, сразу направилась в очевидно известную ей хату и с порога стала торговать у хозяина какую-то "старую кобылу". Причем торговалась так изрядно, что кобылу казак отдал всего-то за четвертной билет. Дуня говорила, что ее-то позвали кобылу сию посмотреть и недостатки отметить, но девица та как будто кобылу сама не один год обихаживала – столько о ней знала. И уж наверное поболее бывшего хозяина: когда все они вернулись в слободу, девица позвала уже Кузьку, сказала, что лошадь ему отдается – за что он должен будет огороды Димке и Евдокии вспахать только, и добавила, что кобыла жеребая, так что следить за ней нужно будет усердно. И что жеребенка заберет потом писатель из Царицына, при котором девица в секретаршах состоит.
Затем выдала ему, Дуне и Димке по цельному червонцу, добавила, что к осени им еще изрядно денег добавят – но за то всем троим нужно будет книжки прочитать. Разные – девица каждому книжки эти и выдала. Причем самому Кузьке – сразу две.
Делить лошадь на три огорода Кузьке не хотелось, но девица предупредила, что и сама проверять будет, и хозяин ее – который писатель стало быть – заглянуть не поленится. И еще сказала, что всё это счастье "только в этот год таким маленьким будет", а после писатель этот желает всех троих в работу взять, и платить будет… Димка после сказал, что столько в заводе французском только мастера получали.
Врать-то все горазды – только Евдокия, лошадку получше посмотрев, сказала что кобыла-то – из чистокровных битюгов будет, и честная цена ей точно за полста рублев. Да и то потому как необихоженная, худая: кормлена плохо – но ежели подкормить да вычистить, то и сотню на ярмарке за нее запрашивать не стыдно будет.
Ну да подкормить чем – найдется: от павшей лошадки сена осталось – на все лето хватит даже и без выпаса. А пахать – вон, Димка-то рукастый, походит за плугом: огород всяко невелик, за день справится. Упряжь – да чего ее жалеть-то! Зато на зиму прокорму хватит…
Отправив соседа обустроить лошадку в стойле, Кузька взял в руки первую из двух выданных ему книг и по слогам прочитал вслух название: "Наставление офицеру-квартирмейстеру по обустройству пехотного полка в заштатном городе по месту дислокации".
Насчет "свадьба – завтра" я конечно немного погорячился. Пока Григорий Иванович съездил домой за супругой, пока я научился ходить все же без посторонней помощи – прошло почти две недели. А потом – "в мае жениться нельзя – всю жизнь маяться придется", так что пришлось еще три недели ждать. Сама же свадьба, которую мы провели первого июня в Спасо-Преображенской церкви, была весьма скромной: дед провел среди местного батюшки воспитательную работу по поводу "немочи брачующегося", так что официальная часть заняла минут пятнадцать, а праздничный "пир" был устроен очень "семейный" – из "посторонних" на нее была приглашена только Лера Федорова. И даже не столько приглашена, сколько напросилась – но подарок она преподнесла воистину царский. Даже два подарка, если отдельным считать пахнущий свежей краской томик "Волшебника" с цветными иллюстрациями. Но главным подарком был "УндервудЪ" с латиницей: Дина английского языка не знала (а греческий или даже латынь – плохая ему замена при записи сказок – ну не по буквам же диктовать!), и я как-то пожаловался Лере на отсутствие машинки с импортными буквами. О машинке с кириллицей я знал (по прошлому разу) и даже имел в виду ее купить – но вот где взять "неадаптированный вариант", даже не догадывался.
За прошедший месяц с лишним я, кроме подготовки к свадьбе, занимался и другими делами – главным образом одним, если так можно выразиться, делом. В свое время Великий Пролетарский Вождь выдвинул основной тезис, которому беспрекословно следовали все поклонники марксизма, причем не только в России. Величайшей ошибкой, говорил Ильич, было бы думать… Правда, он потом еще какие-то слова добавил, но соратникам Ильича и этого было вполне достаточно. Они и не думали – но я-то верным ленинцем не был! Поэтому только и делал, что нарушал предписание Ильича – то есть думал. Думал о будущем.
Вариантов этого будущего вырисовывалась масса. Самым простым в имплементации был вариант зарабатывания нескольких миллиардов денег, покупки какой-нибудь банановой республики и построения в ней окончательной победы коммунизма для меня лично и всей моей семьи. Как и где поднять пару-другую миллиардов, я знал – но чувствовал, что это будет неправильно. Не потому, что этот "персональный коммунизм" у меня не получится – как раз наоборот, его-то выстроить проще простого. А затем в очередной раз тяжко переживать, наблюдая как Россия превращается в забитую колонию – нет уж, увольте!
Варианты с сохранением каким-либо образом монархии я не рассматривал: Коля номер два свое каждый раз получал совершенно заслуженно (причем дважды – и, к сожалению, с моей подачи – вообще умудрялся отделаться легким испугом). Строить "прогрессивный капитализм" – вот уж нафиг! Построить-то я его построю, но плодами строительства пользоваться будут совсем посторонние мне люди, а мне оно надо? Коммунизм же имени товарища Ленина – это вообще полная задница…
Правда, оставался еще один вариант. Причем, кстати, вариант, уже проверенный на практике и доказавший свою жизнеспособность. Как там было-то? Этот кусок я наизусть помнил:
"Господь одарил нас благословенными землями, богатыми водами и сильным, смелым, трудолюбивым народом, но тяжкое бремя творения счастья народу он возложил на нас. Иные нас проклянут, иные опорочат наше имя. Но во имя счастья, бремя которого возлагается на наши плечи, мы с гордостью понесем сей крест. И донесем его, ибо кому же еще его Господь может его доверить? А обмануть доверие Господа – суть грех страшнейший" – так было написано на семидесятой странице личного дневника Карлоса Антонио Лопеса. Жестокого парагвайского диктатора и, понятное дело, вора и коррупционера. Человека, личной собственностью которого за годы правления стало больше половины страны, человека, просто не желающего различать личное и государственное имущество. Человека, за двадцать лет правления которого население этой беднейшей страны выросло втрое, а уровень жизни населения превзошел американский. Жесточайшего диктатора, объявившего о всеобщей амнистии и выпустившего из тюрем всех своих политических противников. Тирана, которого буквально боготворило все население страны…
Через пару лет после его смерти финансируемая британцами и американцами война с Бразилией и Аргентиной (и англосаксы платили вовсе не парагвайцам) привела к тому, что этого населения с явно рабской психологией просто не стало: его убили. Всё население убили: противники не оставили в живых ни одного мужчину старше десяти лет, а из полутора миллионов парагвайцев в живых осталось около двухсот тысяч. Из которых мужского пола – только двадцать восемь тысяч малых детей. Все остальные погибли – в боях погибли, потому что с бразильцами и аргентинцами воевать шли и женщины, и даже дети.