Поздней ночью, сидя за столом у себя в главной горнице, Йоханн был зол как никогда. Удаление из залы Совета вполне могло быть приравнено к оскорблению перед своим же отрядом. Предводитель просто не представлял себе, как он теперь будет смотреть своей небольшой, но сильной команде в глаза, отдавать им приказы. Пол-ночи он не мог уснуть, да и Уне тоже не спалось: она не решалась расспрашивать мужа ни о чём, покуда он был в таком состоянии, и просто сидела за столом подле него с вязанием. Негромкий, но такой уютный перестук спиц нарушал тишину, однако не мешал хозяину думать. Оставалось только два выхода: покинуть Северные земли, или же прийти к Киту с повинной и начать весь путь сначала. Последнее дорогого стоило, а чем обернётся первое, Йоханн и не думал: слишком тяжело для него было бы упасть после всего, до чего он добрался за пять солнцеворотов службы при Совете.
Дело было уже за полночь, когда в дверь дома предводителя постучались. Уна побежала открывать и недоумённо застыла, едва увидев нежданного гостя: на пороге стоял член старшего Совета, Хольд Лерт. Уна никогда не привечала в своём доме столь «высоких» гостей и оттого не знала, как себя вести — то ли кланяться в пояс и ждать приказаний, то ли проводить гостя в большую горницу, согреть что-нибудь из еды, предложить ему отдых. Однако Хольд, не любивший долгих церемоний, сам разрешил ситуацию: вошёл в дом, слегка кивнул хозяину, почтительно поцеловал руку хозяйки и присел подле камина, отогревая руки. Уна, смущённая таким уважительным приветствием и ледяным спокойствием пришедшего, снова взялась за вязание, но спицы стучали уже не так поспешно, а куда более осторожно: хозяйка с интересом рассматривала странного посетителя, и тот делал вид, что не замечает её пристальных взглядов. Прошло довольно немало времени, прежде чем Хольд, наконец, заговорил.
— Вам необходимо уйти, — промолвил он, задумчиво глядя в огонь. Руки его уже согрелись, но кого не привлекает бесконечная пляска пылающего золота в камине? — Я пришёл, чтобы предложить хорошее место тебе, Йоханн, и тебе, Уна. Это довольно-таки далеко отсюда, но я уверен, вам должно понравиться. Рассветы там красивые, горы, вереск, дороги старые… Женщин это привлекает, знаю, вы, Уна, это местечко полюбите.
— Вы предлагаете нам уехать отсюда? — переспросил Йоханн. — Но куда? Знакомых у нас нет, через перевал безопасно нам не перебраться. Строить новый дом было бы слишком долго и затратно, у меня нет достаточных средств…
— Не нужно перебивать, Йоханн, будь добр дослушать, — Хольд нахмурился, взглянув на него. Уна невольно вздрогнула от этого пристального взгляда пронзительных голубых глаз, хоть он был направлен и не на неё: точно две льдинки в душу смотрят, того гляди, заморозят… — Вы уедете на восточные склоны перевала Ла-Рен, там располагается городок Флавида, быть может, слышали, — он вопросительно приподнял одну бровь, но супруги синхронно покачали головой. — Тихий, отдалённый, зато через него нередко лежит дорога множества путников, воинов, странников, словом, от людей не изолированный. Там есть трактир, он пока что заброшен и пустует, но я уверен, что добрый хозяин и хорошая хозяйка сумеют вдохнуть в него жизнь и обеспечить временный приют многим.
Йоханн и Уна переглянулись. Вот такое вежливое разжалование из предводителей в трактирщики… Но что поделать, когда иного выхода нет? Уна опустила вязание, Йоханн развёл руками.
— Разве у нас есть выбор, милорд? — вздохнул он, пока ещё не приняв окончательного решения. — Вы вольны в своих приказаниях, отправимся, куда скажете. Только что, если нас там будут узнавать? Мы бежали от общества, но общество найдёт нас само…
— О, на сей счёт будьте покойны, — лёгкая, едва уловимая улыбка скользнула по губам Хольда. — Так что? Вы согласны?
— Мы с женой всегда будем покорны вашей воле, милорд, — он слегка склонил голову, и Уна, вскочив с места, поклонилась тоже. Хольд удовлетворённо кивнул.
— Что ж… Я рад, что вы поступили благоразумно. Подойдите.
Йоханн подошёл первым. Хольд протянул руки, коснулся лица хозяина дома, и вдруг сквозь его пальцы заструилось что-то тёмное, дымчатое, неуловимое. Черты лица Йоханна за несколько мгновений преобразились: он будто бы постарел солнцеворотов на десять, щёки и подбородок затянулись серебристой щетиной, веки набухли, брови стали гуще, волосы закурчавились и поседели. Едва Хольд закончил, Йоханн бросился к кадке с водой и застыл, глядя на своё отражение и не узнавая себя самого. Когда настала очередь Уны, девушка подошла на негнущихся ногах и послушно прикрыла глаза. Она не боялась преобразиться, — скорее, её пугало возможное превращение в старуху, древнюю, согбенную, с желтоватым лицом, покрытым сетью морщин. Но Хольд не сделал этого: волосы девушки поменяли цвет, из пепельно-русых стали огненно-рыжими и пушистыми, по круглому, загорелому лицу рассыпались золотистые крапинки веснушек, кончик носа поднялся кверху, губы стали меньше и пухлее — через несколько мгновений такого необычного преображения Уна изменилась так, как будто это был совсем иной человек. Супруги переглянулись и поняли, что теперь узнавание им точно не грозит…
— Завтра мои люди сопроводят вас до Флавиды и покажут вашу новую обитель, — Хольд соединил ладони вместе, и чёрный дымок, струившийся между его длинных, крепких пальцев, свернулся колечком и исчез в ладони. — А пока — отдохните. В скором времени вам многое предстоит. И, да… Никому не говорите о превращении. И обо мне тоже.
С этими словами он ещё раз поклонился хозяину, коснулся губами руки Уны, набросил на плечи свой плащ и вышел. Женщина обессиленно опустилась в кресло и уронила руки на колени. Йоханн задумчиво провёл ладонью по подбородку — пальцы накололись на трёхдневную щетину.
Поутру, как и было обещано, в дом предводителя и его супруги заявился целый конный отряд в чёрных одеяниях — человек семь, Йоханн уже не помнил, сколько. С тех пор они жили во Флавиде, Йоханн стал трактирщиком и постарался позабыть о своей прежней жизни. Уна же, казалось, ни о чём не жалела: готовила еду, стирала вещи, занималась рукоделием, всегда готова была выслушать уставших путников, поддержать кого угодно улыбкой и добрым словом. Так минуло шесть солнцеворотов, и уклад жизни во Флавиде стал привычным, будто и не было ранее ничего иного. Теперь же Йоханн чувствовал, что появление в его доме этой девушки, Ивенн, юной Хранительницы Света, перевернёт их жизнь с ног на голову, — а к худшему или к лучшему — кто знает?..
Он запер трактир и вместе со странной гостьей вернулся к себе. Уна вскочила навстречу и невольно ахнула, увидев бесчувственную девочку на руках Йоханна. Ей всегда чужое горе отзывалось, как своё, и на этот раз откуда-то из глубины души всколыхнулось горькое чувство жалости.
— Йоханн? — Уна подошла поближе, недоверчиво покосилась на него, слегка хмурясь. Присмотрелась к девочке: на вид той было солнцеворотов шестнадцать или семнадцать, маленькая, худенькая, того гляди, растает. — Кто это?
— Не знаю, — тихо ответил супруг. — Лорд Ланхолл привёз её и велел позаботиться о ней. Понятия не имею, откуда она взялась и что с ней случилось.
— Бледная какая… — Уна коснулась подбородка девочки, ласково провела по её волосам, тёмно-каштановым, неровно остриженным. — И губы серые совсем… Как и неживая вовсе… Что же нам с ней делать-то? Ты хоть имя её узнал?
— Винд сказал, что она потеряла память, и сам придумал ей имя — Ивенн. Приготовь горячую воду и чистую постель. Это всё, что ей сейчас нужно, — ответил Йоханн.
Уна отвела странной гостье горницу наверху, прибрала постель, обмыла лицо, руки, некоторые не особенно глубокие раны и ссадины девушки в тёплой воде, переодела её в одно из своих платьев. Одёжа оказалась Ивенн великовата: рукава и холщовая юбка были не по длине, но это было не столь важно. Вопреки ожиданиям хозяев, девушка не пришла в себя ни к вечеру, ни ночью, ни даже утром. Уна перенесла прялку в верхнюю горницу и осталась подле её постели. За работой время шло куда быстрее. Утром Йоханн ушёл в трактир, позволив супруге остаться дома и присмотреть за незнакомкой, и она взялась ухаживать за нею, как за маленьким пострадавшим ребёнком. Целительницей Уна не была, впрочем, как и никто в её роду, но некоторые навыки ухода за ранеными у неё всё-таки были: не раз приходилось осматривать и излечивать тех, кто искал приюта во Флавиде в период затяжной войны. Однако все ранения в этом случае были очень странными, можно было даже сказать, необычными — стоило Уне прикоснуться к какому-либо, как оно тут же вспыхивало едва уловимой искрой, и обожжённая кожа вокруг начинала чуть заметно светиться. Поначалу женщина боялась даже прикасаться, но позже привыкла и перестала обращать на это внимание, просто делала привычные перевязки, иногда снимала ткань и клала на раны и ожоги примочки. Прошло три дня; ранения, ссадины и порезы почти совсем затянулись, но Ивенн так и не открыла глаза. Иногда, когда Уна задевала особенно сильные ожоги или глубокие царапины, с её губ срывался то ли стон, то ли вздох, и ничего более. Она не реагировала ни на слова, ни на прикосновения, и Йоханну и Уне даже начало казаться, что у них не получится вернуть девушку к жизни. Однако на пятый день, когда хозяйка уже задремала в её горнице, оставив кудельку и прялку с веретеном, она вдруг тихо застонала, попытавшись приподняться, закашлялась и тут же рухнула без сил обратно на тонкую подушку. Уна вскочила, едва не опрокинув лавку, бросилась к ней. Ивенн лежала, как тряпичная кукла, глядя в потолок, губы её были крепко сжаты, а по щекам медленно сползали слёзы. Женщина опустилась на край её постели, взяла её руку в свою, осторожно погладила, стараясь не задевать повязки. Ивенн перевела взгляд на неё, однако ничего не сказала, только губы испуганно дрогнули.
— Не бойся, милая, ты в безопасности, тебя никто не тронет, — поспешила заверить её хозяйка, ласково гладя по рукам, плечам, но выражение лица девушки не изменилось: она всё так же молча плакала, глядя куда-то в сторону. — Меня зовут Уна. Как ты себя чувствуешь? Хочешь пить?
И хотя Ивенн ничего не ответила, она взяла со стола, придвинутого к постели, глиняную плошку, наполненную тёплым, почти горячим настоем из мёда, земляники и листьев мяты, и, приподняв голову девушки, попыталась её напоить. Едва сделав несколько глотков, Ивенн отстранилась и поблагодарила слабым кивком. После тёплого питья лицо девушки утратило сероватый, землистый оттенок, лёгкий румянец тронул бледные щёки, сухие трещинки на губах понемногу исчезли. Уронив голову на подушку, она закрыла глаза и снова забылась тяжёлым сном, но Уна вздохнула облегчённо: раз очнулась, значит, будет жить.
2. Остролист
Шло время, и с тех пор, как Винд останавливался в трактире, минула уже четвёртая седмица. Благодаря нежной, трепетной заботе Уны и поддержке Йоханна Ивенн довольно скоро шла на поправку. Она была ещё довольно слаба, но через несколько дней уже вполне могла самостоятельно вставать и ходить по горнице. Йоханн и Уна всегда мечтали о собственной большой семье, но, к сожалению, не сложилось: в Яви не успели, а здесь — к чему? Ребёнок, рождённый в Прави, никогда не сможет вернуться в Явь, иначе потеряет себя, как и в противном случае прихода в Правь. Поэтому если женщины и заводили здесь детишек, то предпочитали о нижнем мире ничего им не рассказывать. Уна не была к этому готова.
К Ивенн супруги вскоре привязались, как к родной, да и она, казалось, полюбила их. Она всегда была тихой, спокойной, очень послушной, но ни слова от неё не добились ни Уна, ни Йоханн. В ответ на просьбу попытаться вспомнить хоть что-нибудь и рассказать о себе они получали только беззвучные рыдания, на все вопросы она отмалчивалась, сама же ничего не спрашивала, ничто её не интересовало. Как и предполагал Винд, девушка ничего не помнила ни о себе, ни о том, зачем пришла на Звёздный Путь, и самым печальным для супругов было то, что они, как ни старались, не могли помочь ей вспомнить. Но и не могли добиться от неё никаких рассказов: и на ласку, и на расспросы Ивенн в ответ упорно хранила молчание.
По ночам её нередко мучали кошмары. Уна, горница которой располагалась прямо за стеной, не раз слышала, как юная гостья вскрикивает и плачет во сне, изредка даже зовёт на помощь. Однажды ночью, не выдержав, женщина тихонько приоткрыла дверь и остановилась у порога. Тусклый, серебряный свет луны заливал небольшое помещение. Девушка спала, но сон её был тревожен. Короткие тёмные волосы разметались по подушке, одна рука свесилась с постели и почти касалась пола; тоненькие пальчики были крепко сжаты в кулак. Губы её шевелились, она что-то неразборчиво шептала, и Уна уже хотела было выйти, как вдруг Ивенн испуганно вскрикнула, рванулась в сторону и проснулась. Села, прижавшись спиной к тёплой бревенчатой стене, натянула тонкое лоскутное одеяло до подбородка, попыталась выровнять сбившееся дыхание. Уна подошла и села подле неё, не спрашивая позволения, обняла, как маленькую, прижала к себе, погладила по голове. Уткнувшись в её плечо, Ивенн разрыдалась.
— Ну что ты, милая? — встревоженно прошептала Уна, когда та понемногу успокоилась. — Что случилось? Спать не можешь?
— Простите, ежели напугала вас, — тихо ответила Ивенн, и хозяйка изумлённо ахнула, впервые услышав её голос — тихий, мелодичный, нежный. — Последние дни отчего-то не могу. Что-то снится, каждую ночь — одно и то же… Эти сны меня так пугают… Но когда просыпаюсь, уже ничего не помню… Всё будто в тумане.
Девушка провела обеими руками по лицу — ладони остались влажными. Посмотрела в окно — на тёмном небе кое-где сверкали далёкие колючие звёзды, и до утра было ещё далеко.
— Ты постарайся вспомнить, — подбодрила её Уна. — Расскажи, тебе станет легче.
Но Ивенн только отрицательно покачала головой.
— Навряд ли вы поймёте хоть что-то, — вздохнула она. — Даже мне понять не под силу. Я вижу лес, высокие травы, огонь голубого цвета. Он горит как будто бы кругом, и в этом кругу стою я и кто-то ещё, а кто — не вижу. Между нами свеча, такой маленький огарок свечи… А потом — что-то вспыхивает, что-то чёрное, у меня темнеет в глазах, и кто-то, кто стоит подле, заслоняет меня, а потом падает. И всё обрывается…
Уна задумчиво нахмурилась. И вправду, уж больно запутанный сон, непонятный, страшный. Что бы это значило? Быть может, что-то из прошлого этой девушки? Какая-то ниточка, зацепившись за которую, можно распутать весь таинственный клубочек? Но Уна не могла разгадать, впрочем, как и сама Ивенн, и даже предположить не взялась, поэтому просто пожала плечами.
— Ложись, дорогая. Тебе нужно выспаться хорошенько. Может быть, позже сама всё вспомнишь?
Уна поцеловала девушку в лоб и поднялась, а Ивенн послушно легла и отвернулась к стене, но до утра так и не смогла уснуть спокойно и с трудом дождалась, пока рассветёт.
Когда день вступил в свои права и трактир открылся, Ивенн робко поинтересовалась у хозяина, может ли она чем-нибудь помочь. Йоханн поначалу недоверчиво покосился на её тонкие, хрупкие руки, но Уна за спиной у девушки делала ему знаки, чтобы он позволил ей остаться: так, за работой, она отвлечётся от своих тяжёлых мыслей, может быть, позже удастся её разговорить. Переглянувшись с женой, Йоханн разрешил Ивенн остаться и помогать хозяйке носить воду и мыть посуду.
Вопреки ожиданиям, грязная работа не напугала девушку, даже наоборот, Уне показалось, что она немного оживилась, даже начала что-то напевать себе под нос, какую-то незамысловатую мелодию. Однако когда хозяйка посмотрела на неё с любопытством и прислушалась, она смутилась, вспыхнула, замолчала и до полудня не издала более ни звука.
— Милая, отнеси в большую горницу плошки и кружки, — наконец попросила Уна, не отвлекаясь от горы грязной посуды и кадки с водой. — Чистые возьми на столе.
Ивенн кивнула, осторожно подхватила одной рукой стопку глиняных плошек, другой — три жестяных кружки и медленно, чтобы не споткнуться и ничего не разбить, вышла из задней двери. Едва она появилась в большой горнице, где отдыхали посетители, то тут же почувствовала на себе сразу несколько пристальных взглядов и невольно содрогнулась от того, как на неё смотрели. Дальше всех от дверей и ближе ругих к боковой лестнице сидело трое ратников в чёрных одеждах и тёмно-синих плащах. Они были уже явно под хмельком, от нескольких опустевших кубков и кружек, стоявших перед ними, отчётливо пахло вином и терпким мёдом. Ивенн слегка сморщила нос, проходя мимо, но тут её окликнул один из ратников.
— Эй!
Вздрогнув, она обернулась и едва не уронила плошки.
— Да, да, ты… Поди-ка сюда… Да посуду свою оставь…
Три пары глаз откровенно уставились на неё, она поспешно подошла, поставила перед ними чистые кружки и, развернувшись, хотела было бежать, но неожиданно чьи-то руки схватили её за локти сзади и с силой дёрнули назад.
— Стой, мы тебя не отпускали, — раздался где-то над ухом тот самый голос. Ивенн обдало резким запахом вина и хмеля, она попыталась вырваться, но держали её крепко. — Что это такая хорошенькая девчонка делает в этом захолустье? Здесь, где живут одни только бродяги и изгои?
Второй, тот, кто сидел подле обладателя этого голоса, поднялся, пошатываясь, зашёл спереди, опустил руки на плечи Ивенн и заглянул ей в лицо. Она вся сжалась испуганно, но бежать было некуда.
— И впрямь, не лучше ли ей будет во дворце? Какая красивая! И глазки серые, никогда не видал серых. Ты боишься? Не бойся нас, девочка…
Двое грубо расхохотались. Ивенн зажмурилась, хотела крикнуть, и широкая грязная ладонь закрыла ей рот. Однако почти тут же хватка того, кто держал её, ослабла, руки быстро соскользнули с её плеч, она, часто дыша, бросилась в сторону и успела увидеть, как третий ратник, спутник тех двоих, доселе молчавший и сидевший у стены, наотмашь ударил первого, оттолкнул второго и, не успели они опомниться, стрелой вылетел из дверей трактира. Когда его спутники поднялись и, шатаясь и с трудом держась на ногах, бросились за ним вдогонку, его уже и след простыл. Серая пыль поднялась облаком на дороге, высокая фигура всадника, освещённая спереди заходящим солнцем, быстро удалилась и скрылась за поворотом. Пока обидчики, кляня умчавшегося ратника на чём свет стоит, не вспомнили про неё, Ивенн метнулась в заднюю горницу и, отдышавшись, снова принялась за работу. Уна подозрительно осмотрела её: побледнела, дрожит вся, на щеке грязный отпечаток, слова сказать не может.