Владимир Софиенко
ПОД СОЛНЦЕМ ЦВЕТА КИНОВАРИ
Моей жене Елене — посвящаю
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава 1
Гурковский проснулся от собственного крика. Присел на кровати с круглыми от ужаса глазами. Испуганно таращась в темные углы спальни, убедился, что там никого нет. «Значит, всего лишь ночной кошмар», — с облегчением подумал он.
— Уф, — осторожно, словно боясь потревожить призрачную тень своего сна, выдохнул Гурковский, вытерев со лба липкую испарину. Он еще с минуту всматривался в настороженную темноту дверного проема, прислушивался к звенящей тишине ночи. От напряжения и все еще не проходящего страха зашумело в голове. Снова и снова Гурковскому казалось, что откуда-то из смутных глубин комнаты доносится зловещий шепот.
— Сережа, что-нибудь случилось? — промурлыкал сонный женский голос.
Гурковский вздрогнул. Обернувшись, посмотрел на свою молодую супругу. Соскользнувший шелк простыни обнажил ее гибкий стан.
— Ничего особенного. Спи, дорогая, — тепло отозвался Гурковский, любуясь упругой молочной грудью с бутонами розовых набухших сосков. Томно потянувшись, женщина повернулась на другой бок, прикрыв свои прелести. Вид беззаботно спящей жены немного успокоил Сергея. Леденящий шепот, живущий где-то в черном холоде углов, уже уполз в трещины плинтуса, забрав с собой остатки сна. Гурковский тяжело вздохнул, нехотя спустил с кровати непослушные со сна, будто набитые ватой ноги, и, пошарив ступнями по холодному полу, нашел тапочки. Вяло подумал, что бы такого выпить — снотворного или сто грамм «Пшеничной». Шаркая по натертому паркету, Гурковский побрел в кухню.
Там в самом темном углу под столом кот, изогнув спину дугой и распушив хвост, грозно шипел, пугая невидимого врага. Увидев хозяина, кот, мурлыча, подбежал к Гурковскому, стал путаться у него в ногах. Сергей протянул руку к выключателю. Едкий желтый свет голой электрической лампочки под самым потолком больно резанул глаза. «Вот глупое животное», — раздраженно подумал Гурковский, отстраняя ногой назойливого кота.
«Что же он мне сказал? — силясь вспомнить свой сон, Сергей сжимал в руке запотевшую рюмку. — «Акбаль»?
Или нет?» Запрокинув голову, он ощутил, как сперва холодным вязким ручейком водка проникла в его желудок, а затем разлилась приятным теплом по всему телу. Он постоял еще с минуту, наслаждаясь тем, как вместе с пришедшей легкостью растворялись все его ночные волнения. Чтобы закрепить успех, Гурковский снова нацелился горлышком бутылки в граненую юбочку рюмки, но вдруг в сознании всплыла эта жуткая раскрашенная рожа с великолепной тиарой из перьев кацаля на голове.
«Откуда же я это знаю? — рука Гурковского застыла над рюмкой. — Что убранство на голове краснорожего урода сплетено из перьев птицы кацаль. Но ведь я не только не видел этой птицы, но даже никогда не слышал о ней!»
И все-таки Гурковский был твердо убежден, что речь идет о Латинской Америке. Мало того, он вдруг осознал, что красная рожа — это весьма влиятельный карлик и что слово «Акбаль», прокарканное его гнусавым голоском, — название седьмого дня месяца, которое означает «тьму». «Сегодня наступил «Ик», — «дух», шестой день месяца», — всплыло у него в голове. Сергей одним глотком осушил вторую рюмку, пытаясь осадить узловатые значки иероглифов неизвестного языка, которые поплыли перед глазами с пугающей быстротой. Каким-то чудесным образом Сергей мог с легкостью читать их путаные узоры. Гурковский не на шутку испугался. «Надо все же поспать. Утро вечера мудренее», — он попытался урезонить себя. Видения так же неожиданно прекратились, как и начались. Сергей облегченно вздохнул. В третий раз опустив пустую рюмку на стол, он поплелся обратно в спальню.
— Где ты там, Сергунь? — сонно спросила медноволосая красавица.
Ища защиты от ночных кошмаров, он прижался к жене и в этот момент понял, что он — властелин государства.
Упиваясь властью, преисполненный гордостью за свой народ, он стоит на вершине пирамиды, оглядывая прилегающий к подножию прекрасный город.
— Хел-бен-цил-ил Иц-ам-кит-нга ум-па-ум! [1] — с пафосом ответил Гурковский немеющими не своими губами.
— Не смешно, — зевнула супруга. — Иди-ка лучше ко мне.
…Облаченный в разноцветные перья и яркие одежды, ножом из обсидиана он протыкает свою крайнюю плоть, чтобы полученной кровью смочить бумажные лоскуты на жертвенном алтаре… Бьют барабаны, расчлененные тела бесформенными кусками мяса скатываются к подножию пирамид… Постепенно сон утратил мрачность, растворив оковы кошмара, теперь он не шокировал кровавыми сценами, напротив, увлекал, как зрелищное кино… Гурковский-правитель в зените своей силы и славы. У него есть все, чтобы наслаждаться жизнью: молодость, богатство, власть. Подвластный ему народ восхваляет своего правителя, в его честь возводят дворцы, на поле брани одерживают славные победы, за которыми следуют пышные празднества, ритуальные игры. Сергей перенесся в какие-то строения, очертаниями схожие со стадионом. Он сидел в каменном кресле под сводом небольшого храма, выстроенного в продолжение трибуны, до отказа заполненной публикой со странными, вытянутыми, будто яйцо, черепами. Сидел он обособленно, как и подобает важной персоне, и ни у кого из его многотысячного окружения не было столь пышного убранства из пестрых перьев и множества украшений. В обычной жизни Сергей украшений не носил, а перья видел только в подушках, но во сне его наряд, придающий хозяину особую грациозность, казался воплощением вкуса и изящества.
Воздух, храм, трибуны, великолепное облачение — казалось, все вокруг сотрясал неистовый рев собравшихся.
Метрах в ста пятидесяти напротив ложа Гурковскогоправителя располагался храм чуть поменьше, с трибуной-близнецом и такими же рьяными болельщиками.
Сергея поразил масштаб этого монументального сооружения. Высота трибун достигала пяти-шести метров.
Эти высокие, сложенные из каменных блоков стены защищали зрителей от увесистого мяча, за который внизу на прямоугольной площадке сражались две команды.
Легионеры пытались ударами бедер, локтей, коленок или деревянных бит отправить мяч в каменное вертикальное кольцо на стене высоко над их головами. Каучуковый мяч был величиной с голову. Игроки двух команд различались цветом защитных пластин, набедренных повязок, налокотников и кожаных полосок, перехватывающих волосы. Игра велась жестко, а соперники стоили друг друга, поэтому Гурковский-болельщик не на шутку увлекся. «Синие» игроки, выступавшие как раз с его, южной, стороны, напомнили ему родной «Зенит».
Игра была в самом разгаре, и «красные» все чаще брали верх, перехватывая инициативу у «синих», но мяч так и не попадал в узкое кольцо, огорчая одних болельщиков и вселяя надежду в других. «Эх, головой надо было», — успел подумать Сергей после очередной неудачной атаки «синих», но неожиданно вспомнил, что правила игры запрещали такой удар. А тут еще один из замешкавшихся «красных» был убит наповал каучуковым «снарядом», попавшим ему в голову. Мертвого легионера незамедлительно убрали с поля. Смерть игрока на Гурковского-правителя почему-то не произвела никакого впечатления, впрочем, как и на остальных болельщиков. Правда, собравшиеся немного разочаровались и даже высказали недовольство тем, что матч приостановился…
Потом Гурковский-правитель стоял перед какой-то хижиной, с ужасом наблюдая, как на него надвигается чернильное пятно, из которого доносилось зловеще-безысходное: «Акбаль!». И от этого возгласа тело несчастного Гурковского наливалось чугунной тяжестью…
«Пронесло, — подумал Сергей, вынырнув из кошмара.
— Но чем же окончилась игра?»
Он снова на стадионе. Следующий эпизод был не менее суровым. Игроков «синей» команды стало на одного больше, и инициатива перешла на их сторону, они стали чаще обстреливать кольцо соперника. Все реже «красным» удавалось атаковать. Они отчаянно пытались удержать мяч на своей стороне, чтобы затем нанести удар. Двум игрокам из команды соперника разрешалось пребывать под кольцом, чтобы передать мяч своей команде в случае неудачной атаки. Под кольцом «синих» теперь находился только один «красный» игрок. Словно затравленный зверь, он бросался на легионеров из чужой команды, но те каждый раз сбивали его с ног, легко овладевая желанным спортивным снарядом. И вот когда трое «синих», не стесняясь в приемах, лупцевали «красного» ногами, атлет потерял биту, и, отчаявшись вновь лишиться мяча, перекинул его рукой на «красную» сторону поля. Правилами это категорически возбранялось.
Игру вновь приостановили. Провинившегося игрока доставили на трибуну, где жрец, вымазанный синей краской, тут же отсек ему голову. «Хороший «горчичник»!»
— одобрил Гурковский…
И снова он вне стен стадиона. Недолго же продолжалось незыблемое его счастье. Вот во главе своего воинства он выступает против врага, напавшего на его страну, но мужество его воинов — ничто против чар коварного колдуна… Теперь он в джунглях с остатками войска.
Предательство друзей, голод, лишения и смерть близких не сломили его дух. Везде, куда бы ни забросил его злой рок судьбы, он встречал этого мерзкого карлика-колдуна. Казалось, сам воздух пропитался враждебными чарами. Наконец, потеряв все и оставшись в полном одиночестве, обессилев от скитаний и оказавшись на краю гибели, Гурковский с помощью магии обрел «союзника» по ту сторону Вселенной, на другом конце Мирового Древа, пронизавшего собой все слои небес. Обретя «союзника», он спасся…
Нет, опять эта рожа! Гурковский перевернулся на другой бок с твердым намерением досмотреть сон…
Он снова в крепких объятиях своего «союзника», который уносит его прочь от злых чар карлика. Только почему он опять у себя дома? Действительно, это их спальня. Вот и сам Сергей, свернувшись калачиком, беспокойно мотает головой. Неожиданно сердце его защемило, и он, судорожно глотая воздух, зашелся сухим кашлем. Лена приоткрывает веки. Сперва, еще пребывая в тугодумной дремоте, она не осознает происходящего, но, окончательно проснувшись, сильно пугается. Лена пытается помочь Сергею, она в панике, движения ее неуверенны и неточны, она кричит, зовет на помощь, бьется в истерике, — все понапрасну. Сердце внутри Гурковского звенит, набирая высокую ноту, и, наконец, словно натянутая струна, — рвется.
«Плохой сон. Надо бы проснуться», — подумал Сергей, видя, как убивается его жена над бездыханным телом.
Но вместо желанного пробуждения он, влекомый своим «союзником», покинул спальню. Оказавшись на улице, они полетели прочь, оставляя внизу под собой темный двор, растревоженный синими сполохами маячка скорой помощи. Они поднимались все выше над разноцветной паутиной городских улиц, откуда были видны Васильевский остров и черная лента Невы с разбросанными по ней жемчужинами больших и малых судов. «Это уже никуда не годится, — подумал Гурковский. Ему было так жаль тронутую горем молодую супругу, что даже продолжение матча больше не интересовало его. — Сейчас я проснусь, обниму любимую…»
— Это не сон, Тутуль-Шив! — прогремел над ним чейто голос.
— Кто ты? — попытался высвободиться из крепких объятий Гурковский.
— Я Вок, сокол, посланник Сердца небес — Хуракана [2].
Я твой союзник.
«Ничего, в шесть прозвонит будильник, и я избавлюсь от этого сна вместе с «союзником», — подумал Гурковский, однако это вполне логичное умозаключение его не успокоило. Происходящее казалось вполне реальным.
Любой, даже самый реалистичный сон всегда покрыт флером приглушенных ощущений и нечетких линий.
Именно густота этого покрытия определяет, насколько реально видение и насколько отлично от яви. Во сне, даже самом правдоподобном, не могут воспроизвестись с мельчайшей точностью все ощущения, предметы не могут быть четкими, чувства яркими, а мысли глубокими.
И как-то само собой к Гурковскому пришло ясное понимание того, что это действительно был не сон и сейчас в питерской квартире, оставшейся где-то далеко позади, лежит его бездыханное тело. От этой мысли ему вдруг стало панически страшно. Ворох неприятных вещей и по своей сути жутких вопросов всплыл у него в голове.
Лопнув, мир вдруг погас, обступив Сергея плотным муаровым кольцом пустоты. Она была пронзительно глубока и, казалось, повсюду имела холодную зеркальную поверхность, отражающую мрак. Чтобы и вовсе не обезуметь от ужаса, Гурковский с отчаянием выкрикнул в обступившую его липкую пустоту:
— Неужели я умер? Что теперь со мной будет?!
— Подумаешь, какая-то реинкарнация померла. Успокойся, Тутуль-Шив. Дорога богов вернет тебе память и цель, служению которой ты предназначен.
Голос сокола слегка вдохновил Гурковского.
— Почему ты называешь меня Тутуль-Шивом?
— Потому что ты и есть Ах-Суйток-Тутуль-Шив, халач-виника Пуук — великий человек Страны низких холмов и повелитель города Ушмаль.
— А где Дорога богов?
— Мы по ней уже следуем.
Сейчас Сергея мало тревожило, почему его называют каким-то Шивом, главное — он был не один в обступившей его ледяной, полной неслышных шорохов тьме.
Вскоре облекшая его пустота исчезла, и Гурковский с изумлением увидел, что он парит над улицами родного города. Но это оказался совсем другой мир — мир, наполненный потоком серой субстанции. Сергей чувствовал ее упругую маслянистую суть, постоянно пребывающую в движении, неминуемо изменяющую все на своем пути.
Ночь мелькала за днем, а люди, так быстро и смешно снующие по улицам города, скидывали легкие платья и облачались в зимние наряды. Он наблюдал, как поток серого вещества срывал с деревьев пожелтевшую листву, как еле заметным движением погребал остывший город под белым покровом снега, а затем вновь одевал в зеленое убранство парки и скверы. Субстанция осыпала с домов штукатурку, проваливала крыши и загоняла на них кровельщиков, наводняла и выдворяла темную невскую воду с улиц Санкт-Петербурга. Ничто не могло противостоять ее силе, везде она оставляла свой след.
Притом субстанция не была однородной, — во всех направлениях ее пронизывали коридоры, их светлые туннели, подобно серпантину, кружили по ее упругому телу, расчленяя его жестким каркасом своих переплетений.
Гурковский вдруг увидел, как, увлекаемый неумолимым движением вязкого киселя субстанции, уже немолодой человек влетел в один из таких коридоров. Бедняга оказался внутри туннеля, вне серого вещества. С несуразным выражением он озирался по сторонам, не понимая, что же с ним происходит. Очевидно, он видел то же, что и Сергей. Их глаза встретились. Его перекошенное ужасом лицо на мгновенье осветил лучик надежды, он еще успел что-то крикнуть Сергею, но тут его вытолкнуло наружу, из жаркого солнечного дня несчастный перенесся в лютую стужу, субстанция подхватила его, и вскоре он сгинул в заснеженном городе. Сергею стало не по себе.
— Где мы? — дрожащим от волнения голосом спросил Гурковский своего невидимого покровителя.
— Мы в Пограничном мире. Это своего рода станция, отправная точка в тонкие миры. Обычным людям он недоступен. Здесь можно убедиться воочию, что время автономно.
— Это и есть время? — Гурковский показал на льющийся сплошным фронтом поток серой массы.
— Да, и, как видишь, оно не оставляет случайных свидетелей. Правда, то, что ты сейчас видел, случается редко. Это, скорей, исключение.
— Что теперь будет с этим беднягой?
— Еще один пропадет без вести, — последовал равнодушный ответ. — По крайней мере, ему еще повезло, что он остался в городе и его тело, возможно, найдут близкие. А могло ведь закинуть куда-нибудь в пространстве и времени.
— Как повезло, ведь он погиб?! — с ужасом произнес Гурковский.
— Поверь мне, его могло занести в такие измерения, что лучше умереть, чем провести пару минут в этих местах, — угрюмо произнес сокол. Гурковский услышал, как Вок прошептал молитву или заклинание, и они заскользили в маслянистом потоке времени к одному из ближайших туннелей.
— Куда мы направляемся теперь? — с замиранием сердца поинтересовался Гурковский.
— Скоро мы прибудем в Чичен-Ицу, столицу потомков Кецалькоатля, Пернатого змея. Ее «великий человек», Чак Шиб Чак, твой двоюродный дядя, был убит династией Кокомов, правящей в Майяпане, но об этом я расскажу, когда прибудем на место.
Нырнув в туннель, они в ту же секунду, словно по гигантской горке, заскользили вниз по светящемуся неоновым светом рукаву. Не доходя до земли, рукав резко повернул направо и вверх, набрав заоблачную высоту, потом они снова ухнули вниз. Их путешествию по светящемуся зеву туннеля, казалось, не будет конца. Бессчетное количество раз Гурковский поднимался ввысь, падал с кручи, крутился как юла, медленно взбирался по серпантину и выписывал резкие виражи. Над ним, очерчивая по небосклону яркую дугу, проносилось солнце, а вместе со светилом мелькали дни и ночи, города и села, реки и моря, острова и материки. Иногда они останавливали свой бег, и сокол сообщал, что нужно перейти в другой туннель, и снова они кружились и падали в бездну, чтобы затем взмыть ввысь.