– Призываете расстреливать, а сами просили за каких-то воров из меховой мафии! – усмехнулся Семичастный – Вам не кажется, что это нелогично?
– Это другое дело – не смутился я – Они не чиновники, они производственники. Если бы им дали возможность производить товары самим, позволили бы иметь свой цех – они бы завалили рынок товарами. Согласитесь, это отличается от того, как зарабатывает деньги чиновник? В кавычках – «зарабатывает». Он ведь ничего не производит. Он трутень. Убрал его – появится новый хапуга. Убрал второго – будет третий. А хороших производственников еще поискать надо! Этих кадров можно использовать в закрытых шарашках – пусть там производят, налаживают выпуск чего-нибудь. Пусть разрабатывают бизнес-планы по развитию производства! Да мало ли как можно использовать человека, пока он жив! Это только мертвому уже все равно.
– Мда…изворотливый вы, как угорь! – вздохнул Семичастный – То-то Али не смог вас победить. Кстати, личная просьба…не могли бы вы устроить небольшие курсы для наших инструкторов? Рукопашный бой, стрельба…
– Если оборудуете мне площадку на даче в Переделкино – не задумываясь ответил я – Мне нужен небольшой полигон с тренажерами, мишенями и тиром. Я буду там заниматься с Высоцким, вышибая из него алкоголизм, и тренировать ваших инструкторов. Ну и…писать книжки, само собой разумеется! И когда только я все успею, а? Книги писать, песни петь, по конференциям ходить, Высоцкому мозги вправлять, фильм снимать! Жить-то когда?!
– Еще и по рабочим коллективам придется поездить, товарищ писатель – широко ухмыльнулся Семичастный – А вы как думали? Каждый шелкопряд должен прясть свою нить! А некоторые еще и ткань ткать из ваших ниточек. Хорошая песня, кстати. Сам сочинил?
– Украл… – не задумываясь ответил я, пожимая плечами – Слышал в своем мире. Как и остальные песни. Я же не песенник, я писатель. Потому и не хотелось мне…
– Мало ли что кому не хочется! – вздохнул Семичастный – Неважно, чьи это песни. Главное, они правильные. Твои песни! Ничего, что я тебя на ты?
– Да нормально – тоже вздохнул я – Вам тыкать не буду, не по чину. А вы как хотите.
– Ну ты молодой…на вид! Так что…мне, старику, можно. Ладно…снимем мы прослушку с твоей квартиры. Не извиняюсь. Сам понимаешь, рисковать мы не можем. Слишком много у нас стоит на кону. Кстати, вот еще вопрос…скажи, что в вашем мире сталось со Щелоковым? После того дела, мехового, он долго продержался?
– Достаточно долго. Десять лет. Убрали его после того, как милиционеры забили до смерти шифровальщика КГБ Афанасьева.
– Кого?! – Семичастный даже наклонился вперед, вглядываясь в меня – Шифровальщика?!
– Да. Он ехал в вагоне метро с бутылкой коньяка и палкой колбасы, на новый год паек выдавали. Заснул. Проснулся в тупике, вышел…а тут менты метровские. Они его взяли, завели в отделение метров, там избили и ограбили. Отняли коньяк и колбасу. А он, дурак, когда уходил, сказал, что является майором КГБ, и что скоро им всем конец. Тогда они догнали его, затащили обратно и долго били. Потом позвонили начальнику отдела, тот приехал, менты загрузили майора, еще живого в багажник «волги» начальника и вывезли на пустырь. Где и добили уже наповал. Монтировками били. И уехали. Но их вычислили. Был гигантский скандал, Щелоков пытался замять, но…ничего не вышло. КГБ начало чистки по всей стране, вскрылись дичайшие нарушения и просто преступления, совершенные милиционерами. Щелокова вывели из ЦК, уволили, лишили всех наград – кроме боевых. Лишили звания генерала. Жена Щелокова покончила с собой. А он в восемьдесят четвертом году разнес себе голову из охотничьего ружья. Вот так закончилась эра Щелокова.
Молчание. Семичастный сидел, глядя в пространство, а я не решался первым нарушить тишину. Но все-таки это сделал я:
– А сейчас Щелоков еще министр? Честно сказать, я не знаю рынешних реалий. Все так быстро меняется.
– И будет меняться – хмыкнул Семичастный – Сам ведь руку к этому приложил, так чего теперь удивляться? На месте пока Щелоков. Решили пока что его не трогать. Но в связи с меховым делом, в связи с тем, что ты сейчас рассказал…это все меняет.
– Владимир Ефимыч…тут ведь какая штука… – с сомнением протянул я – Оценки моих современников сильно разнятся. Некоторые считают, что со Щелоковым поступили несправедливо. Что он ответил за чужие грехи. Лишить его всего, что у него было? Довести до самоубийства и жену, и его самого? Говорят, что если бы он на самом деле виноват – не пустил бы себе пулю в лоб. Что честь у него была. И еще – при Щелокове авторитет милиции сильно поднялся. Я из детства помню – мы милицию боялись, как огня! Не дай бог выругаться, а где-то на горизонте милиционер! Шпана щемилась, аж кипятком писали! А что потом стало…вы не представляете. Милиционеров за людей не считали. Били, головы проламывали, а милиционеры боялись оружие применять. Потом затаскают, засудят. Кстати, я бы ввел такие же правила для полицейских, как в Штатах! Чтобы просто на месте клали эту шпану – чуть только за нож возьмется! Или примется угрожать! И кстати – это нужно сейчас делать, менять закон о милиции. Когда страна поднимется, когда в ней будут деньги – народ тоже поменяется. Появится организованная преступность, по сравнению с которой меховая мафия – просто дети. Настоящая преступность! Вооруженная всем, вплоть до гранат и пулеметов! Убивающая направо и налево! Нужно дать милиции больше прав! Не бить их по рукам! Но и жестко контролировать, иначе…иначе будет как с Афанасьевым.
– Кстати…ты не слышал, был такой случай год назад, или чуть больше – кто-то убил пятерых милиционеров в отделении станции метро?
– Нет, не слышал – сделал я удивленное лицо, а внутри у меня все так и захолодело. Зачем это он спросил?
– Ладно – Семичастный внимательно посмотрел мне в лицо, прищурив глаза – А как ты относишься к Солженицыну?
– Вот что вы точно знаете, это то, как я отношусь к Солженицыну! – улыбнулся я, и тут же посерьезнел, наткнувшись на острый, принизывающий взгляд Председателя – Ладно, ладно! Еще раз повторю, если надо! Плохо отношусь. Очень плохо. Считаю его негодяем и вруном. В моем времени раскопали, что на самом деле он был стукачом, и доносил на своих соседей по бараку. Владимир Ефимович, простите…еще пару слов о Щелокове, я вспомнил. Щелоков и Андропов страшно враждовали, постоянно строили друг другу козни. Так вот, когда Брежнев умер, у власти встал Андропов, и фактически он отомстил Щелокову за все свои обиды. Знаете, по меркам двухтысячных годов смешно было читать – за что у Щелокова отняли все привилегии и награды. Ему дарили подарки, а он не все подарки отдавал в музей милиции! Может быть это было неэтично, может быть это бросает тень на его репутацию, но черт подери, на фоне того, что творила та же Брежневская Галина – это же смешно! Щелокова фактически уничтожили, и по жалкой, надуманной причине! А на самом деле знаете, почему Андропов его убрал?
– Ну, и? – Семичастный, старый, прожженный интриган, смотрел на меня с интересом, и было видно, мои слова ему очень интересны. Оно и понятно! Получить такие сведения о будущем, о причине и сути – для такого как он просто кусок хлеба в голодный год!
– Андропов протащил наверх Горбачева, этого подлеца, этого негодяя, и я считаю – агента влияния зарубежных спецслужб. Впрочем – не только я это считаю, так считают многие, если не большинство из моих современников. Почудил, почудил Михаил Сергеевич! Чтоб он сука сдох, гнида проклятая! Его ненавидит подавляющее большинство жителей России! Ну, так вот: Андропов был сильно болен, и должен скоро умереть. И он знал об этом. А если бы Андоропов умер, то Щелоков, имевший огромный авторитет в милиции и в ЦК, имел очень большие шансы стать Генеральным Секретарем. И уж точно не пустил бы до кресла Генсека выскочку и болтуна Горбачева. Значит, его следовало убрать. И убрали. Дело ваше, конечно, но прежде чем убрать Щелокова – сто раз подумайте, а надо ли это делать? Может стоит посадить его на привязь, и работать с ним, как с ценным кадром? Милицию, конечно, почистить – набрали туда всякого дерьма, тупых пэтэушников! Сделать реформу МВД, набрать чистых, честных людей из комсомола, и заключив их в рамки закона о милиции, заставить работать как положено. Безжалостно карая за нарушения, и поощряя за хорошую службу. Поднять им зарплату, дать больше прав – и вы увидите, как они заработают!
– Хорошо. Я понял – кивнул Семичастный – И все-таки, вернемся с Солженицыну. Итак, ты его не любишь. Но что же нам с ним тогда делать?
– И это я говорил. Нужно сделать все, чтобы он никуда не делся. Пусть его печатают. Пусть власть его ласкает – официально, показательно! Не надо делать из него жертву! Не надо его выгонять из страны и как-то терроризировать! Он никому не нужное дерьмо! Как только власть перестанет его гнать, он тут же никому не будет нужен! Писателишка даже не средней руки, а так…графоман какой-то. Он вылез только на своем диссидентстве. И лучшее, что у него есть – это «Один день Ивана Денисовича», да и тот, ходят слухи – у кого-то слямзил.
– Да, не любишь ты Солженицына – усмехнулся Семичастный – И тут же призываешь облизывать его с ног до головы! Опять нелогично!
– Очень даже логично – угрюмо буркнул я – Будь моя воля, я бы его к стенке поставил! А ради государства, ради дела я готов его терпеть. Потому что умный!
– Ладно, надо завершать. Я тебя выслушал. Информация очень интересная и дельная, спасибо. Что касается переоборудования твоей дачи…составь список, сделай чертеж того, что тебе нужно. Мы построим тебе дачу так, как ты скажешь. Сделаем не хуже твоего дома в Монклере. А может и не хуже, чем твоя вилла в Ньюпорт-Бич. Будет и тир, будет и спортплощадка, и спортивный зал. Две недели! И дом будет стоять!
– Две недели?! Дом?! Михаил Ефимович…не погорячились? – усмехнулся я – Если только из картона.
– В три кирпича. Два этажа. С подвалом. Не веришь? Мне – не веришь? – Семичастный усмехнулся – Побьемся об заклад? На тысячу рублей? На ту, что ты у Богословского выиграл?
– Еще не выиграл! – хохотнул я – Но вызов принимаю! Две недели с того момента, как будет готов проект. Только мне нужен архитектор – я ему рисунок, он проект.
– Будет тебе архитектор. Позвонит и придет. И вот что – к Ленинской премии причитается еще и участок земли в тех краях, где стоит твоя дача. Так вот, чтобы не было задержки со строительством, участок, который тебе положено выдать, будет вплотную примыкать к твоей даче и составит тоже шестьдесят соток. То есть – получится один участок, составленный из двух. На нем и сделаем базу. Хмм…то есть – твою дачу.
Честно сказать – я поржал этой оговорке. Ну да – база КГБ! И пусть она называется моей дачей…хе хе… Мда. Озадачил.
– Надеюсь, платить не придется?
– Не придется. Хотя, кстати, кто бы говорил – с твоими-то доходами!
– Ну дык…чем богаче, тем жаднее! – ухмыльнулся я, и Семичастный расхохотался.
Успокоившись, снова вытер глаза платком, вздохнул и объявил:
– Пока что это все накопившиеся вопросы. Поезжай домой, отдыхай, а завтра займетесь песнями – надо успеть к празднику, осталось совсем немного времени. Богословский уже извещен. Было интересно пообщаться, и еще раз – спасибо за ценную информацию.
Я встал, догадавшись, что аудиенция закончена, Семичастный снова вышел мне навстречу и пожал руку. Потом отошел к своему креслу, сел, и больше уже не обращал на меня внимания, занявшись своими бумагами. Впрочем – меня это никак не расстроило, я был рад отсюда поскорее убраться. Домой! Кстати – не отправиться ли нам с Ольгой в ресторан? Чем дома-то готовить. Финансы позволяют, так почему бы себя не побаловать?
Попрощался с секретарем, который вежливо и приветливо мне ответил и проводил до до дверей, за которыми меня уже ждал провожатый, доведший до выхода из здания. Там я сказал «Всего доброго» постовому, на что тот отдал мне честь, и вышел на площадь, где так и главенствовал Железный Феликс, нависая над живыми человеками всей мощью своей одиннадцатитонной бронзовой фигуры. До того часа, когда возбужденная толпа попытается свергнуть его с пьедестала остается еще почти двадцать лет. Надеюсь, этого так и не случится.
Нет, надеюсь не потому, что я так уж люблю Дзержинского. Честно сказать, мне на него все равно. Я много о нем читал хорошего, и много читал плохого, и что из этого правда – я не знаю. Просто снос памятника Железному Феликсу, это как символ – пока стоит Феликс, стоит и Советский Союз.
Машина ждала меня там, где я ее и оставил. Я открыл дверцу, сел рядом с водителем и секунд десять сидел молча, углубленный в свои мысли, глядя на все того же Железного Феликса, и только когда водитель спросил, куда мы поедем – очнулся и попросил отвезти домой.
– Запись беседы с расшифровкой сейчас же отправьте товарищу Шелепину – приказал Семичастный, и кивнул головой, отсылая секретаря. Потом откинулся на спинку кресла и замер, будто уснул. Но он не спал. Семичастный усиленно, можно даже сказать лихорадочно думал.
Нельзя допустить ошибку! Нельзя! Может и правда в партийных и властных структурах завелась организация, которая целенаправленно занимается разрушением государства? Или это паранойя, которой он заразился от Карпова? Но слишком уж все сходится. Слишком уж это похоже на правду, чтобы вот так взять, и отмахнуться!
Действительно – по глупости, или же это чья-то эффективная разрушительная работа? Кому может помешать какой-то там стихоплет-самоучка, если только не использовать его как таран против советского строя?! А этого Солженицына – верный путь указал Карпов: нужно найти в недрах архивов НКВД свидетельства того, что Солженицын на самом деле агент, и доносительствовал на своих соратников, и от того отвернутся все его почитатели! И не надо его гнать, наоборот – пусть жрет в три горла…может подавится, мерзавец! И постоянно, постоянно напоминать общественности, как он помогал выявлять неблагонадежных, как он помогал НКВД избавляться от инакомыслящих! Найти доносы, а если они не сохранились…восстановить. По памяти восстановить! Не надо стесняться в средствах! ОНИ в средствах не стесняются!
А с Высоцким в самом деле какая-то ерунда. Еще похлеще, чем с Бродским. Бродский просто интеллигент, не от мира сего. Просто пиит, со своими не очень-то и хорошими стишками! А вот Высоцкий – это глыба! Это сила! И не использовать его, уничтожить – это может сделать только последний идиот. Или враг. И то, и другое – очень опасно, и таких людей надо устранять от власти. Иной идиот, кстати, может нанести вреда больше, чем самый что ни на есть вражеский враг. Увы, история это доказала уже не раз, и не два.
А Карпов молодец! Наглец, но и молодец. Наглец потому, что чувствует свою силу, свою значимость, и от него веет такой уверенностью в своей непогрешимости, что…невольно и сам в нее веришь. Но и в самом деле – если все, что он говорит имеет место быть в будущем, то…то нужно срочно пересматривать концепцию развития страны. Кардинально пересматривать! Иначе, как бы ни старались, она все равно развалится на куски.
Да, Карпов – это даже не золото, это бриллиант! И стоит хорошенько подумать – а надо ли его выпускать за границу! А вдруг с ним что-то случится?! Вдруг его голова, такая драгоценная, перестанет выдавать фонтаны потрясающей по ценности информации?!
Нет. Зажимать его тоже нельзя. Он взбрыкнет, и еще чего доброго – просто сбежит. И он может! Человек с такими умениями, с таким боевым опытом, с такой чуйкой на неприятности…удержать его – это все равно, как пытаться удержать воду сеткой.
Нужно продолжать политику «удушения любовью». Хороший, кстати, термин: «удушить любовью». Надо взять его на вооружение. Дать Карпову все, что он захочет, окружить вниманием и почетом, сделать так, чтобы тут он чувствовал себя не просто хорошо, чтобы он был здесь счастлив жить! И никуда Карпов не денется. Все равно вернется.
Интересно, как отреагирует Шелепин. Что он скажет…
А Шелепин отреагировал практически мгновенно, стоило только информации попасть на его стол. Уже через час в кабинете Семичастного раздался звонок:
– Володя, подъезжай ко мне. Пообщаемся по поводу твоей встречи с Карповым. Не телефонный разговор – даже по закрытой линии. Давай, жду!
Через полчаса Самичастный входил в кабинет Генерального Секретаря, быстрыми тяжелыми шагами меряя толстую ковровую дорожку. Генеральный вышел ему навстречу, и не протягивая руки, положил генералу руку на плечо и повлек в угол, туда, где стоял круглый столик для неформальных бесед. Они уселись рядом, друг напротив друга и чуть наискосок, едва не касаясь коленями, и Шелепин сходу начал, без преамбул и подводок: