Самолет снижался судорожными рывками, от которых у меня темнело в глазах. При каждом таком падении раздавался чей-то робкий визг. Командир корабля убеждал по громкой связи, что посадка происходит в штатном режиме, но ему никто не верил. Мой сосед вцепился в подлокотники и громким шепотом молился. В иллюминатор было видно, что крылья ходуном ходят вверх-вниз, это было похоже на бабочку, которая упала в воду и тщетно пытается взлететь.
Тяжело плюхнувшись на посадочную полосу, самолет сделал «козла» — подпрыгнул и снова плюхнулся, уже мягче. Моторы взревели как-то по-особенному противно, и мне вспомнилось классическое «тормоза! — не тормозимся!». Дребезжа и раскачиваясь, самолет несся по полосе с бешеной скоростью. Сосед молился уже в голос, и мне захотелось последовать его примеру, но ни одной молитвы вспомнить не удалось — ну, кроме «ааа, Господи, спаси!!!».
Пока я лихорадочно прикидывала, как буду пробираться к аварийному выходу — если, конечно, самолет не взорвется или мне не оторвет голову упавшими из локеров пудовыми чемоданами, — все внезапно закончилось. Самолет тихонечко катился, пассажиры хором облегченно выдохнули и защелками пряжками ремней.
Я отключила в телефоне режим полета, и оператор тут же доверительно сообщил, что я в роуминге. Следом свалилась смска от Люськи: «Уже прилетела? Боба будет встречать с плакатом».
Боба… будет встречать с плакатом… Во как!
Я-то наивно надеялась, что Люська встретит меня сама. Ну, или, на худой конец, ее муж Питер. Ага, как же! Не графское это дело — встречать в аэропорту каких-то там подружек. И не графиньское. Он наверняка в палате лордов заседает, — или там уже каникулы? — а она… не знаю, что она, да и какая, собственно, разница? Боба с плакатом. Надо думать, секретарь или шофер.
Откуда-то всплыла давно забытая песенка из давно забытого сериала про спецназ. Всплыла и намертво закольцевалась. Автобус уже выгрузил нас у терминала Хитроу — огромной стеклянной коробки в решетчатую клеточку, толпа несла меня по указателям Arrivals [1] к зоне паспортного контроля, а в голове по-прежнему настырно крутилось: «Бамбучо камассэро марабу… Боби-Боба».
Разумеется, очередь All other Nations [2] оказалась самой длинной. Я топталась с ноги на ногу, поминутно поправляя сползающую с плеча сумку, перекладывала из руки в руку пакет с Russian Vodka из пулковского «Duty Free» и ноутбук в чехле, а еще перечитывала в сотый раз миграционную карточку, которую кое-как заполнила в самолете. «Кончитто энтименто…» И кто только придумал этот бред? Почему я толком не могу запомнить ни одно стихотворение целиком, не говоря уже об иностранных словах, а эта дребедень записана в мозгу не иначе как лазером?
Больше всего я боялась, что пограничный чиновник задаст мне какой-нибудь нестандартный вопрос, а я его не пойму. Или пойму, но не смогу ответить. Учитывая мой более (или менее?) чем посредственный английский, это было вполне вероятно, но обошлось. Услышав, что я еду в гости на три месяца, офицер внимательно изучил приглашение Питера, сверил данные с миграционной карточкой, уделив особое внимание адресу лорда, и, как мне показалось, посмотрел на меня то ли с подозрением, то ли наоборот — с уважением. Не говоря больше ни слова, он кивнул на сканер для проверки отпечатков пальцев и через пару минут вернул паспорт со штампом.
Бинго! Боби-Боба!
Пометавшись по зоне выдачи багажа, я с трудом нашла нужную карусель. Судя по редким ожидавшим и скудному количеству чемоданов на ленте, багаж выгрузили уже давно. Жалобно задрав к небу колесики, показались два моих чемодана. Вид у них был заброшенный и обиженный. Как у детей в садике, которых родители забрали последними. Чуть не грохнув пакет с водкой, я взгромоздила чемоданы на тележку и повезла их на таможенный контроль.
Красный, синий, голубой — выбирай себе любой. Красный — для тех, кто с декларируемыми товарами, голубой, то есть зеленый, — для всех остальных. Хорошо, хоть здесь очереди не было. С некоторой долей злорадства я подумала, что таинственный Боба наверняка уже устал меня дожидаться, а деваться некуда — служба. Ну, будем надеяться, что зарплату английские аристократы платят своим служащим соответственно претерпеваемым неудобствам.
Моржово усатый пожилой таможенник скучал за стойкой. Я уже приготовилась ставить чемоданы и сумки на ленту сканера — как в Пулково, когда возвращалась из Турции, — но мой багаж никого не заинтересовал. За символическим барьерчиком толпились встречающие. Многие — с плакатами. Я остановилась, озираясь по сторонам. «Франчиско капроменто…» Где ты, Боби-Боба?
И тут же его увидела.
Он стоял в сторонке, держа в руках два склеенных красных листа А4, на которых огромными черными буквами были напечатаны мое имя и фамилия. По-русски. Люськина работа. Сам Боба был высоченным, метр девяносто, не меньше, довольно плотным, темноволосым и темноглазым. Явно не английской внешности. Одет он был в унылую тужурку на молнии поверх белой рубашки и такого же серо-зеленого цвета брюки. Не хватало только галстука, фуражки и перчаток. Значит, все-таки шофер.
Дотащив до него тележку, я пробормотала, запинаясь:
— Good afternoon, here I am. Svetlana [3].
Черт его знает, как у них принято разговаривать с прислугой, если ты сам не аристократ, а только аристократов гость. Возможно, я с первых слов опозорилась на веки вечные, и уже этим вечером вся людская будет перемывать мне кости, глумливо усмехаясь.
Боба мгновенно скомкал красный баннер и ловко метнул его в ближайшую урну.
— Welcome, madam, — сказал он. — I’m Boban, a driver of their lordship [4].
Ага, так он, значит, Бобан, а не Боба. Дурацкая песенка в моей голове тут же выключилась. Приняв мой вздох облегчения по этому поводу за недоумение, Бобан пояснил:
— I’m Serbian [5].
Он покатил мою тележку к выходу, время от времени поворачиваясь ко мне, чтобы убедиться, что я не отстала и не потерялась. Обернувшись в очередной раз, он вполне отчетливо попросил прощения (это я поняла) и очень быстро сказал несколько длинных фраз. Поскольку я успела выхватить из этого потока всего пару слов, пришлось усмирить свою гордыню и попросить его говорить медленно. Очень медленно. Бобан кивнул и повторил все еще раз — так же быстро, но делая при этом большие паузы между предложениями.
Напрягая слух изо всех сил, с пятого на десятое я поняла, что Люська («her ladyship [6]») хотела меня встретить сама, но в последний момент случились некие непредвиденные обстоятельства. Что до машины придется немного пройтись. И что ехать нам до замка примерно три часа — успеем к вечернему чаю, но если я проголодалась, мы можем где-нибудь остановиться.
Я проголодалась, как зверь, но не призналась бы в этом даже под страхом смертной казни. Я неловко себя чувствую даже в обычном продуктовом магазине, если пришла туда впервые, а уж за границей-то, с моим знанием английского! До сих пор мне довелось бывать только в Финляндии (какой же питерец не съездил в приграничную Лаппеэнранту!), в Турции и во Франции. Но в Финляндии и Турции многие понимают по-русски, а в Париже со мной был Федька. В который уже раз я мысленно упрекнула родителей, которые отдали меня в школу с французским, который к тому же преподавался через пень колоду. В результате я одинаково плохо знала и французский, и английский, который изучала два года на курсах. Читать худо-бедно научилась и даже говорить немного, а вот понимала на слух отвратительно — быстрая речь сливалась в одно бесконечное нераспознаваемое слово.
Пройтись пришлось основательно. Я плелась за Бобаном и мысленно пыталась справиться с дилеммой. С одной стороны, то, что он относился к обслуживающему персоналу, избавляло меня от необходимости поддерживать беседу. С другой, ехать три часа в напряженном молчании улыбалось еще меньше — а я чувствовала себя в его обществе именно что напряженно. Впрочем, я ведь могла бы кое-как задавать вопросы — пусть даже не понимая ответов! Все лучше, чем пытка тишиной.
Пока я решала эту задачу, мы наконец добрались до машины. Я наивно думала, что у графа обязательно должен быть лимузин или, на худой конец, нечто представительского класса, но Бобан подкатил мои чемоданы к огромному темно-зеленому джипу вполне армейского вида.
— Land Rover Defender, — гордо пояснил он, заметив мое удивление. — На таком ездит сама королева Елизавета.
Я глупо заморгала. Ей же девяносто лет! Она, конечно, еще молодцом, но не до такой же степени. Однако Бобан, важно напыжившись, подтвердил: да, до сих пор ездит. Причем без водительских прав. Монарх как никак!
Погрузив чемоданы, он открыл передо мной заднюю правую дверцу, а сам сел с той же стороны спереди. Я снова глупо заморгала, но вовремя вспомнила, что водитель в Англии сидит справа. Конечно, я об этом знала и в кино видела, но поскольку до сих пор в странах с левосторонним движением не бывала и сама на машинах с правым рулем не ездила, это был какой-никакой, а разрыв шаблона.
========================================
Мы выехали с парковки и, попетляв немного по развязкам, выбрались на скоростное шоссе. Старательно подбирая слова, я спросила Бобана, как он попал в Англию, но не прошло и минуты, как мне пришлось горько об этом пожалеть. Ящик Пандоры, джинн из бутылки, разбуженное лихо, которое спало тихо, — вот что такое был Бобан, получивший законный повод говорить. Вместо ответа на вопрос я получила развернутый монолог, который вынес мне мозг минимум на половину объема.
Выдирая по крупицам знакомые слова, я разобрала, что он окончил университет в Белграде, немного поработал преподавателем английского и французского и решил податься в Англию, куда уже переехали его родственники. Подходящей работы по специальности не нашел и устроился шофером к старому графу Скайворту, от которого по наследству достался Люськиному Питеру.
Я перебралась на левую сторону, чтобы смотреть в окно на пейзаж, а не на встречный поток машин. Покосившись на меня через плечо, Бобан разглядел на моей физиономии глубокое страдание и напряженную умственную деятельность. Это заставило его поинтересоваться, не говорю ли я еще на каком-нибудь иностранном языке. Я робко призналась, что изучала французский, и тут же пожалела — по-французски Бобан трещал еще быстрее и еще менее понятно. Похоже, говорить медленно он вообще не мог. Мое скорбное ответное молчание заставило его вспомнить, что он немного знает русский. Я было обрадовалась, но в итоге оказалось, что его русский хуже, чем мои английский и французский вместе взятые. Поэтому Бобан продолжил свой монолог на английском.
Похоже, заткнуть этот фонтан можно было только грубой силой. И ведь дернуло же меня продемонстрировать хоть какое-то убогое знание английского. Надо было сделать вид, что не понимаю ни слова. Или что общаться с прислугой — ниже моего достоинства. Испугалась, что будет некомфортно в тишине? Вот и получай, фашист, гранату!
Я чуть не сказала, что хочу спать, но показалось, что это прозвучит невежливо — почти как «блин, да заткнись ты уже!». Как выразиться поизящнее, сообразить не смогла, поэтому просто закрыла глаза и сделала вид, что клюю носом. Выглядело, конечно, не очень элегантно, но прием сработал — Бобан хоть и не сразу, но замолчал.
Время от времени я осторожно приоткрывала глаза и косилась по сторонам — а вдруг проезжаем мимо чего-то интересного. Но увы, на десятки километров или миль за окнами простирался пейзаж, по унылости мало чем отличающийся от лунного. Нет, он был, конечно, поживее — поля, перелески, деревенские домики вдалеке, но такой однообразный, что вызывал почти физический дискомфорт. К тому же погода… Возможно, по английским меркам, это был вполне погожий денек — ни дождя, ни тумана, подумаешь, сплошная облачность, сыро и холодно. Но даже после не менее сырого и мрачного Петербурга мне было неуютно. А может, я просто чувствовала себя не в своей тарелке и поэтому придиралась ко всему вокруг.
Я вспомнила о припрятанном в сумке шоколадном батончике — но если «проснуться» и вытащить его, Бобан, во-первых, сразу же начнет трещать с удвоенной силой, а во-вторых, решит, что я проголодалась, и остановится в какой-нибудь придорожной едальне. Так вот, чтобы не думать о батончике, я принялась систематизировать все скудные сведения о предках Люськиного мужа, которые получила от нее или по крохам натащила из интернета.
Самое первое графство Скайворт было креацией довольно захудалой, созданной буквально на пустом месте. Ничего удивительного, что и сам титул оказался невезучим. Впервые его получил в конце XII века один из рыцарей короля Ричарда Львиное Сердце — официально за отвагу при штурме Акры [7], а по слухам — за оказание неких конфиденциальных услуг по устранению неугодных лиц. Но уже второй граф умер бездетным, и титул остался невостребованным. На протяжении следующих трех столетий его воссоздавали дважды, оба раза для незнатных дворян за военные заслуги. И каждый раз через два-три поколения графский род иссякал. В четвертый — и последний — раз титул графа Скайворта был восстановлен при Тюдорах, его также получил незнатный рыцарь, проявивший чрезвычайную злобность и жестокость при подавлении очередного крестьянского бунта.
Как и три предыдущих, четвертая креация Скайвортов ничем особенным себя не прославила. В любом классе есть такой тихий, скромный ученик, который перебивается с тройки на четверку, никогда не безобразничает, ни в чем не участвует, ни с кем не дружит и не враждует. Учителям он удобен, одноклассники его не замечают, и уже через год после выпуска, услышав фамилию, никто не может вспомнить, кто же это такой. Именно такими были Скайворты. И хотя среди них числились парочка генералов, архиепископ и даже один министр, никому, кроме редких историков, их имена ни о чем не говорили.
Несмотря на то, что титул оставался в семье с XVI века, прямая линия наследования от отца к старшему сыну за четыре с лишним столетия прерывалась целых пять раз, переходя к младшим ветвям рода. Обычное дело для англичан, когда вчерашний нищий студент, только что поедавший с газеты рыбу с картошкой, внезапно становится пэром. Именно такая метаморфоза произошла с Люськиным мужем. Правда, рыбу с газеты он не ел, поскольку на момент смерти своего дядюшки не только успел стать вполне преуспевающим юристом, но и был избран в Палату общин от партии консерваторов. Тем не менее, ничего особо аристократического ему не светило даже в самых смелых мечтах.
Скайворты обитали рядом с одноименной деревушкой в Линкольншире, в замке Скайхилл, построенном третьими графами при Эдуарде IV. Вообще-то изначально правильным графам полагалось управлять графствами. Однако через некоторое время графств уже стало не хватать, поэтому новым пэрам титул присваивали по фамилии (но это было не всегда удобно), по месту обитания или по названию пожалованных земель. Таким вот фиктивным карликовым графством внутри настоящего большого оказались и крошечные владения Скайвортов. Это потом уже они прикупили окрестные территории и стали вполне приличными землевладельцами. Кстати, у предыдущих графов были и другие дома, поэтому в Скайворте они не жили.
Первый деревянный Скайхилл [8], стоявший на небольшом пригорке, который только сильно воспаленное воображение могло назвать «небесным холмом», сгорел от удара молнии в промежутке между третьими и четвертыми графами. Выморочное имущество, бесхозное и необитаемое, выгорело дотла. Четвертым Скайвортам, получившим титул и землю, пришлось строить на пепелище новое родовое гнездо.
Похоже, подавление крестьянских восстаний при Тюдорах оплачивалось щедро, потому что дворец новоиспеченный граф отгрохал всем на зависть. Впрочем, завистью, судя по всему, больше всех страдал он сам. Я не нашла в интернете изображений замка до его перестройки в конце XVII века, но в одном обзоре поздней английской готики Скайхилл упоминался как бледное подражание знаменитому Хэмптон-корту [9]. Ну, и поменьше, разумеется.