Через три дня, как и было обещано, в послеобеденное время к входу фабрики подъехал Мерседес, тот самый который совсем не гармонировал с окружающей убогостью. Из него, сплюнув на землю, вышел вальяжный бригадир. Улица перед фабрикой блестела стерильной чистотой, окна фабрики были тщательно вымыты, а двери заново покрашены, на полах не было не соринки, в мусорных баках, кроме мусорного пакета, ничего не было видно, волшебным образом исчезли окурки и бутылки. Тщательно выбритый персонал щеголял в белых рубашках, поверх которых была надета чистейшая куртка с логотипом фирмы. У всех работников на груди красовались бейджики с указанием должности и ФИО. Пожарный щит был полностью укомплектован, везде горели лампочки, на стенах висели схемы с пожарными выходами, инструкциями и приказами.
— Вот можете же, когда захотите, — немногословно похвалил своих подчинённых бригадир, но чтобы те не расслаблялись, добавил в ложку мёда бочку дёгтя.
— Пока наработали на двоечку, ну может на двоечку с плюсом, — охладил он братву, — Ошибок ещё много. На пожарном щите топор висит, но не наточен. Косяк ваш. Место для курения не благоустроено: пепельниц нет. Персонал побрит, это да, но вы про туалетную воду, или хотя бы про одеколон слышали? А у некоторых под ногтями грязь! И обувь не у всех вычищена! Следующий раз обязательно проверю, у всех ли в кармане есть носовые платки. В комнате отдыха твёрдые стулья, а газеты и журналы старые и потрёпанные. Косячите. Делаете всё на отвали, а от этого я расстраиваюсь. Ещё я видел спрятанную бутылку Hennessi в ведре на пожарном щите. Вы ещё сюда девок пригласите. Кто-то забыл про кадровый вопрос? Так он актуален. Не расстраивайте меня.
Бригадир хмуро оглядел притихших подчинённых, и дал указание больше проявлять инициативу, усилить контроль над объектом "Клиника", смотреть в оба, бдеть, не спать, анализировать увиденное, обобщать, делать выводы и планировать операцию. Ещё он хотел потребовать, чтобы подчинённые при этом улыбались, но, потом передумал.
По району, вдоль и поперёк, ходили и циркулировали новости. Самые свежие новости концентрировались в местных питейных заведениях, где народ культурно делился ими под хруст сухой воблы и запивая их свежим и не очень свежим пивком, случаясь, доливая в него сорокоградусную. Здесь обсуждалось всё и вся. Народ с одобрением воспринял появление на складах новых обитателей. Как оказалось это были свои в доску ребята. Уже все знали, что если кому надо по дешёвке пару кило шурупов, то тому могли указать заветные дыры в ограде складов, через которые можно было отовариться. Кладовщики к тому же, на удивление, оказались малопьющими, но не жлобами. Ну, не считать же за выпитое ими какие-то три-четыре больших кружек пивасика на брата. Зато они были компанейские, легко угощали страждущих, весело общались с народом и были ужасно храбрыми. Когда вдруг в пивную подвалили пьяные Штырь с Федей Самарским, и стали быковать, то народ отметелил эту парочку, при этом в быстрой расправе участвовали и кладовщики. Один из кладовщиков, кажется, Сашей его зовут, так зарядил в табло Феде, что он летел через всё помещение, собирая по дороге стулья. Конечно, было видно, что Сашёк драться совершенно не умеет, в армии видать не служил, но здоровый и храбрый и за общество горой стоит, что плюс. Короче, эти парни в местный бомонд вписались, как там и были.
Вот кого общество осуждало, немного присмотревшись к ним, так это новых обитателей фабрики. Как, оказалось, там были одни жлобы, что обществом воспринималось негативно, ведь у них невозможно было перехватить пару купюр на пиво, если душа горит, а денег нет в кармане. Народ кривился от выбивающейся из общего серого фона чистоты на фабрике, критиковал белые рубашки работников. И ещё они постоянно что-то вынюхивают, что-то высматривают. И с какой целью? Скользкие какие-то. Может они полицаям поддувают? Короче, мутные типы. Может вообще педики, ведь кто-то видел, как один из фабрикантов чистил, вы не поверите, чуть запылившиеся туфли носовым платком. И от них парфюмом несёт. Точно педики, девок игнорируют, и ходят, чуть ли не строем. Общество осуждающе качало головой, никому не хотелось, чтобы под боком вдруг оказался филиал "Голубой Устрицы".
Первый документ. Прокурору. Анонимка. Дорогой гражданин прокурор. Как культурный человек не могу терпеть это безобразие. Прошу наказать их по всей строгости и с конфискацией. Это сигнализирует вам Воронова Ираида Алексеевна из 13 палаты больницы Нейрон. Подвергаюсь гнусным домогательствам со стороны врачей, сестёр и нянечек, особенно страдаю от доктора Бекбулатова, который пьянствует, наркотой ширяется, колёса глотает, а меня не лечит от головокружения и плоскостопия. Ещё у меня воспаление седалищного нерва. Прошу оградить наше общество от таких докторов и отправить их на Крайний Север лечить оленей. Ещё прошу наказать Тефтелину Маруську за то, что эта бездельница и аферистка претворяется больной и занимает своей персоной койко-место в нашей палате. Мы с Ульяной Конищевой много натерпелись от этой бессовестной гражданки. Ещё мы боимся, что нас по кусочкам отправят в Киргизию.
Второй документ. Прокурору. Лично. Сигнализирует вам Тефтелина М.В. Как честный человек, не могу молчать, обнаружив это безобразие. Сейчас я попала в ужасные условия клиники Нейрон. Меня определили в самую плохую палату с совершенно невоспитанными людьми, такими как Воронова и Конищева, которых все знают как проходимок. Лучше бы меня, совершенно больного человека, поселили в коридор. Ещё надо мной постоянно издеваются медицинские сёстры в процедурке. Они хотят, чтобы я снималась в кино в голом виде. А врачи все пьяные. Кормят в этой больнице плохо. Три раза в день. Прошу пресечь эти безобразия и кормить четыре раза в день.
Вздохнув, прокурор города, отложил в приличную стопку очередной документ. Эта стопка состояла из сигналов граждан на клинику "Нейрон". За эту неделю сигналы побили все рекорды, их было штук тридцать, и на все прокурору надо было давать ответ. Кто работал в прокуратуре, тот в цирке не смеётся. Начитавшись за свою жизнь тысячи подобных заявлений граждан, прокурор уже даже не улыбался. С тоской посмотрев на толстую стопку бумаги, прокурор взял в руки телефонную трубку и позвонил дежурному по прокуратуре.
Сообщив дежурному, что он уезжает, и будет отсутствовать два-три часа. Ещё прокурор попросил, что бы, когда он вернётся, его ждала для получения задания самый молодой следователь прокуратуры Алина Крыжовникова.
Приехав к клинике "Нейрон", прокурор прямиком направился в кабинет директора, где он уже неоднократно бывал.
— Добрый день, Виктор Юрьевич, — вежливо поздоровался прокурор с директором клиники.
— Здравствуйте Иван Никанорович, — также вежливо ответствовал Сеславинский. — Был добрым, пока вы не появились. Опять мы что-то натворили? Сколько доносов на сей раз?
— Да, опять натворили, за эту неделю раз тридцать натворили. Вот такая пачка сигналов сознательных граждан у меня на столе лежит, — показал руками толщину пачки прокурор. — И не доносов, как вы грубо выражаетесь, а обращений от граждан, на которые я должен реагировать. Пришлось лично к вам приехать, по телефону о таких делах не поговоришь.
— И в чём нас теперь обвиняют? — понимающе уточнил Виктор Юрьевич.
— А во всех смертных грехах, батенька мой, — сообщил прокурор. — Даже в расчленёнке и голодоморе пациентов. Пока ещё в растлении крупного рогатого скота вас не обвинили, но если пойдёт так и дальше, то скоро обвинят и в скотоложестве.
— А сейчас времена, сами знаете, какие наступили? На любую бумажку надо ответ давать. На любую! — продолжил прокурор. — А как его дать, если половина из писарчуков нуждается в неотложном психиатрическом лечении. Но без их согласия и в психушку таких граждан нельзя определить, пока не покусают ближнего своего или не совершат что-нибудь уголовно наказуемого, но и тогда к ним нельзя меры применить, ведь больные на голову люди. Одна дама написала губернатору восемьсот писем, представляешь! Но это пусть у губернатора голова болит, мне тут со своими бы делами разобраться. Чувствую, что на вас опять серьёзный наезд готовится. Короче так, я вас как могу, прикрываю, но реагировать на сигналы должен. К вам я направлю на прокурорскую проверку нашего молодого сотрудника. Запишите, как зовут. Алина Крыжовникова. Через "в" пишите, а не через "п". Сотрудник наш молодая и горячая, и сразу скажу, несколько специфическая, сами увидите. Но не могу я вам дать опытных старых, не могу. Серьёзными делами надо им заниматься, а не выяснять, почему вы отправляете своих пациентов по кусочкам в Киргизию. Почему, говоришь, в Киргизию? Вот это Крыжовникова и выяснит.
На этом, пожелав друг другу терпения, собеседники распрощались.
Прокурор несколько преуменьшил специфичность своего молодого сотрудника Алины Крыжовниковой. На самом деле Алина была отмороженная на всю голову. По-хорошему, ей нельзя было служить в прокуратуре, честно говоря, ей вообще нельзя было где-нибудь работать. Из-за особенностей её психики. Алина была гиперувлекающаяся натура. Её мировоззрение работало по следующему алгоритму: сначала Алина обращала на что-нибудь внимание, затем сосредотачивалась, потом тщательно рассматривала, сильно увлекалась процессом, затем забывала про всё вокруг, зациклившись на идее, а потом крышу у неё начисто сносило, она становилась фанатиком. Зачем родители отдали умненькую и симпатичную девочку, но такую увлекающуюся натуру, на юридический факультет универа оставалось загадкой. Что сказать, естественно, Алина увлеклась юриспруденцией и стала фанатичной жрицей этой науки, на беду окружающих. Её глаза всегда горели праведным гневом и инфернальными искрами. Она буквально влюбилась в уголовный и уголовно-процессуальный кодексы. Алина буквально наизусть выучила все статьи уголовного кодекса, и могла часами говорить об этих статьях. Могла уверенно участвовать в дискуссиях на любом уровне в трактовке казуистических тонкостей статей кодекса. Естественно палка была перегнута, и Алина стала фанатиком буквы и духа УК РФ. Юридическая грамотность в сочетании с дурной головой и избытком энергии — страшная вещь. С умненькой и симпатичной девушкой пытались дружить ребята, но послушав несколько часов безостановочный Алинин трёп о статьях УК РФ, поклонники испарялись. Не стоит даже говорить о том, что ко всем своим знакомым, преподавателям и даже родственникам, Алина примеряла статьи уголовного кодекса. Оказалось, что статьи кодекса были довольно гибкими, и лепились к кому угодно. Все знакомые Алины, будь её воля сели бы лет от трёх до пятнадцати. Преподаватели тоже должны были присесть лет этак на пять поголовно. Даже родители, как оказалось к ужасу Алины, по червончику могли запросто получить, даже малолетний младший брат мог смело сесть за хулиганку с конфискацией игрушек. Про соседей лучше не говорить: их спасал только мораторий на высшую меру. Алина стала жить в окружении тотальных нарушителей законности. Это относилось и к новым коллегам по службе, как оказалось, все они были закоренелые преступники. Смущали Алину и судьи, вместо того, чтобы давать срока преступникам на полную катушку, судьи либеральничали, а, следовательно, по мнению Алины должны быть наказаны, хотя бы лет по пять. Поняв и осознав в каком страшном обществе она живёт, Алина мечтала о том светлом дне, года города и посёлки обнесут кругом колючей проволокой, поставят вышки с часовыми, преступный народ оденут в одинаковую полосатую форму с номерами на груди и спине. Вот пусть они все строем ходят, учат УК РФ и перековываются за пайку баланды. Вот тогда и наступит прекрасный мир.
Размышлять над тем, каким образом виртуальный мир проник в реальный мир, мне не хотелось. От слова совсем. Травка была рядом, чего ещё надо от жизни. Как оказалось, я мог пользоваться своим инвентарём из виртуального мира. А польза от находившихся в нём предметов была запредельной. Это сколько же человек можно вылечить от амулетов исцелений! А великолепная бутылка шамана, как диагностический прибор. Прекрасную картину портило только то, что магическая энергия у меня была конечной, и в этом мире не обновлялась. Заряды амулетов когда-нибудь кончатся, и всё, приехали. Поэтому я не мог вылечить всех больных, как бы мне этого не хотелось. Но хоть немногим людям я помогу, раз судьба дала мне этот шанс. Вернее шанс судьба дала пациентам нашей клиники. Я не собирался делить людей на тех, кого буду лечить, а кого не буду. Буду помогать, пока есть возможность, всем кто попал в нашу клинику, особенно тяжёлым, кого вырвать из лап смерти очень трудно.
Мы с Травкой провели инвентаризацию магических вещей, что могли нам пригодиться. Запаса маны хватало, чтоб Травка могла находиться в нашем мире около недели, а затем всё, её просто выкинет из нашего немагического мира. Выход только один, периодически отправляться в Кальмар и добывать ману, которая качается весьма сложно, затем заряжать амулеты и тащить их уже в наш мир. А исцелений мы, благодаря подаркам шамана, могли совершить около 170 раз, правда, в основном, малых. Зато у нас было одно полное исцеление. И я знал на кого мы его потратим. Лежал у нас один парнишка, жестоко пострадавший. Его сбил на машине пьяный шофёр. Как говорят в таких случаях, лучше бы насмерть. Жестоко? А вы видели его мучения? Видели, как у врачей в бессилии опускаются руки из-за невозможности помочь? Один перечень травм был на нескольких страницах. Уже никто не понимал, как парень ещё жив. Мы отводили глаза от умоляющих взглядов его родителей. Мы сделали всё что могли, даже больше, но перспективы были крайне плохие. У пациента была сильнейшая травма головы, с поражением органов зрения, сломана рука, ключица и обе ноги, оторвана селезёнка, осколки рёбер пробили лёгкие, травмированы внутренние органы, почки работали на честном слове.
Короче, я пошёл к Сеславинскому за санкцией. Вот что ему говорить, как я смогу спасти парня, я не представлял. Любые мои слова должны были восприниматься Виктором как бред. Поэтому, я сообщил шефу, что хочу проверить одну свою идею, и если получиться, то потом всё объясню. Применять на пациенте лекарства и скальпель я не буду. Только специальное воздействие. После моего залёта с рентгеновским аппаратом из бутылки шеф должен был вообще отстранить меня от работы и отправить на принудительное лечение, но к моему удивлению Виктор дал добро на эксперимент, но с условием, что он будет присутствовать лично. А вот это было вполне в моих интересах. Правда, меня начал потряхивать мандраж, когда я с ужасом представил, что амулеты исцеления не подействуют. Может всё это выверт моего сознания, которое весело помахало мне рукой и ушло в туманные дали. Может Травку видят мои свихнувшиеся от переутомления мозги, а Виктор просто хочет убедиться в моей недееспособности. Ну что ж, тогда я попаду в лапы вежливых санитаров и проведу остаток своих дней в одной палате с Наполеоном и Сталиным. Впрочем, тогда так мне и надо.
Мы с Виктором вошли в специальную палату для тяжёлых больных. Кроме нас никого не было, не считая полупрозрачной Травки. Виктор кивнул мне, мол делай, что хотел, я посмотрю. Травка тоже ободряюще улыбнулась. Смахнув внезапно выступивший пот со лба, я протянул руки к больному и активировал единственное, бывшее у меня заклятие полного исцеления. Из моих рук с гудением выплеснулось зелёное пламя, быстро охватившее тело больного. Так продолжалось секунд десять, пока пламя не стало ослабевать и совсем исчезло. Виктор стоял, сильно сжав зубы, глаза его остекленели. Секунд двадцать ничего не происходило, а затем тело больного на глазах стало меняться. Последствия травм исчезли за несколько секунд, а парнишка открыл глаза и внимательно смотрел на нас. В его глазах ещё плескалась боль.
— Спасибо, — чуть слышно произнёс он, и слёзы полились из его глаз.
Сеславинский кинулся к нему, стал щупать руки и ноги бывшего больного и твёрдо уговаривать его не волноваться, что уже всё прошло, все беды позади.
Хорошо, что Сеславинский обладал великолепной выдержкой и сильной психикой. Он не стал охать и ахать, суетиться, впадать в истерику или тут же домогаться у меня, как это так у меня получилось. Он сразу сообразил, что дело серьёзное и могут быть нехорошие последствия. Поэтому сейчас надо делать дело, а переживать потом будем.
Парня он быстренько успокоил, переведя его мысли в другую сторону от своих болезненных переживаний. Напустив на себя самый серьёзный вид, Сеславинский заговорщицким шёпотом сообщил парню, что это были удачные строго секретные государственные испытания чисто оборонных разработок для весьма деликатных задач. Сам понимаешь, — пояснил Виктор, — Секретность абсолютная. Завтра дашь товарищу полковнику подписку о неразглашении в особом отделе ФСБ. А за разглашение гостайны корячится двадцать лет лагерей, без права переписки, ага.