— Меродах создал человека. Помогая ему, богиня Аруру создала много людей. И сделала это зря — эти люди сразу начали мешать друг другу. Так шумели, как боги в утробе Апсу. Вы знаете, что люди и сейчас немало шумят, а тогда они ещё оказались в одном месте. Тогда Меродах решил создать землю, чтобы расселить на ней людей. Надо было строить так, чтобы каждый, кто не поладил с соседом, мог уйти далеко от обидчика и жить сам по себе. А когда Меродах закончил, он создал полевых зверей и другую живность. Создал он потом реку Хиддекель и определил, где ей надлежит протекать. И назвал всё это красивыми именами. Но даже это не понравилось людях. Они заполонили всю землю, переругиваются на своих нелепых языках, и намеренно их искажают, чтобы сосед не разгадал замысла соседа. Вот почему в наше тёмное время ни один человек не понимает другого. А язык богов уцелел лишь на табличках и в заклинаниях. И там же уцелел тот порядок, что завещали нам боги. Тот порядок, которого все жаждут и к которому никто не хочет вернуться…
Он вдруг умолк и взял тростниковую палочку.
— Сегодня ночью умер сторож священной библиотеки, называвшийся Ур-Шубух, — на этом месте сердце Арад-Нинкилим провалилась куда-то в желудок, — Смерть настигла его в библиотеке, во время ночного обхода. Могильщики, плакальщицы, уборщики исполняют положенные ритуалы. Син-шум-укин, привратник, заступает на его место. На место привратника заступает землемер Аред-Нинкилим, до положенного месяца, когда нам вновь потребуется его работа.
Послышался вскрик.
Юноша из землемеров, сидевший на четвёртом ряду, вскочил со своего места, рухнул на колени и раз за разом простирался, обратив лицо к изящной, ехидно усмехнувшейся статуи богини Нинкилим, что стояла далеко слева, простирался в её сторону раз за разом. Так простирается паралитик после счастливого исцеления.
Этот юноша был Арад-Нинкилим. Он страстно благодарил свою госпожу за очередную незаслуженную награду.
Глава 6. Обнажённый огонь
9. Бастард Квендульф
Квендульф первый раз в жизни был в этой части столичного города. Но даже с этим знанием за плечами он не ожидал обнаружить здесь кладбище. Он не мог даже предположить, как оно называется.
Кладбище было небольшим и древним. Деревья уже успели разрастись в небольшую рощицу и полностью скрывали могильные плиты. И только расколотое каменное колесо, что венчало ворота, напоминало, что за чугунными створками — не парк со святилищем, а место вечного успокоения.
А справа и слева — самые обычные городские домики в два этажа, с косыми черепичными крышами. Город спал и не замечал, что в его сердце спят мёртвые.
Куманская конница гарцевала у арки главных ворот. Они выглядели нервными удивительно чистыми. Похоже, им так и не удалось вступить в бой.
Прочие разгромленные повстанцы собрались здесь же, подтягиваясь переулками и палисадниками. Их было на удивление много, намного больше, чем он разглядел в замке.
Видимо, здесь были бойцы и из главного отряда. А может, и из других отрядов, ему неведомых. Квендульф недостаточно хорошо изучил своих соратников, чтобы это определить.
Все, не отрываясь, смотрели на то, что происходило у ворот. Новоприбывшие создавали небольшой шум, пытались понять, что происходит. Но в конце концов они пробивались достаточно близко, чтобы видеть, что происходит. И когда им удавалось разглядеть достаточно хорошо, они так и замирали, завороженные жутким зрелищем.
Квендульф обернулся и посмотрел на друга. Всё верно, Лейдольф тоже это почувствовал. Старший друг стоял, покачиваясь, словно пьяный, и оскалив зубы от предвкушения.
Квендульф разделял его чувство. Что-то в воздухе этого места возвращало боевой дух. Нелепая битва на мосту, огонь в Койванском замке, армия узурпатора, что наступает где-то совсем рядом — всё это не имело значения, словно осталось по другую сторону задёрнутого занавеса.
Сейчас Квендульф просто жаждал сражения. Ещё сильнее, чем на мосту. Он был готов сокрушить десятки, сотни, тысячи врагов.
Но надо осмотреть оружие. Чтобы оценить свою способность к убийству.
От первого же взгляда на рапиру у юноши застонало в животе. Похоже, металл лезвия оказался не особо хорош. Или юноша недостаточно ловко его вытащил из плоти врага. Он ещё слишком мало бывал в бою, чтобы научиться обращать на это внимания.
Лезвие рапиры переломилось — примерно на двух третях, ближе к рукояти. Рукоять по-прежнему была при нём, с коротким обломком, который сошёл бы за короткий кинжал, будь он хоть на толщину пальца шире.
Смотреть на него было настолько невыносимо, что Квендульф немедленно его спрятал. Каким-то чудом обломок держался в ножнах.
А вот трофейный меч радовал. До этой минуты юноша не успел даже толком рассмотреть свой трофей.
Надо сказать, посмотреть тут было на что.
Меч был старый и как раз по руке, по-настоящему проверенный временем. Его выковали ещё прежде правления узурпатора, — а может, и прежде эпохи Старой Империи. Рукоять была простая и отшлифованная, без гербов и рун, а клинок отплетали вошедшие прямо в металл серебристые полоски.
Если бы он бывал в священных городах, он опознал бы змеиный узор — тот самый, что украшал гадательную чашу Кити-Лишара.
Лезвие было изумительно острым. Похоже, его наточили прямо сегодня, днём и не успели пустить вход. Даже малоопытный глаз Квендульфа определил, что его точили специально, чтобы убивать человека без брони, в одной одежды. На панцирь или дикого зверя заточка нужна другая.
Откуда у гвардейца такая диковина? Квендульф боялся даже предположить. Возможно, он убил офицера. А ещё вероятней, узурпатор полагался на армии пограничных баронов и вооружил гвардию всем, что удалось найти в арсеналах Старой Империи. А сохранилось там, несмотря на полтора десятилетия воин, очень немало.
Если его схватят с этим мечом в руках, то повесят даже без установления личности. Этим, конечно, Квендульф сильно огорчит свою маму. Но он уже огорчал её не раз — и когда присоединился к мятежу, и ещё раньше, когда родился.
К тому же, человека с таким оружием совсем непросто схватить. О да, совсем непросто.
Несколько огорчённый потерей рапиры, но всё же довольный трофеем, юноша опять повернулся в сторону кладбищенских ворот.
Трое, что были в часовенке, теперь стояли в воротах, очерченные их полукругом — как заставочный картуш на первой странице очерчивает название книги. Они казались совершенно одинаковыми в этих длинных мантиях, с опущенными головами и красными поясами, которые, казалось, слабо сияли в ночном полумраке.
Несколько человек, тоже в монашеских рясах, подпоясанные верёвками, держали фонари. Их лица терялись во мраке, но недавно побелённая арка ворот проступала в ночи удивительно ярко, словно нарисованная белилами.
Сейчас что-то будет, — подумал Квендульф. И оказался прав.
Тот из троицы, что стоял справа, скинул капюшон и вышел на свет. И Квендульф узнал его, хотя видел во второй раз в жизни.
Это был монах Сибби. Его невозможно не узнать.
Вытянутая, как фасолина, бритая голова с ледяными, цепкими глазами. На левой скуле глубокий шрам, похожий на молнию. Шрам остался со времён Старой Империи, когда он сидел в одной башне с пастырем Оскером, который теперь стал советником в южном королевстве. Тонкие губы сжаты так плотно, словно скрывают змеиный язык.
Он говорил и двигался настолько механически, что казался скорее големом, которым управляет некий маг, что пожелал остаться неизвестным. Юноша подозревал, что так думают многие и что среди мятежников наверняка есть фракция, которая тоже так думает. Он просто провёл среди них недостаточно много времени, чтобы таких найти.
Признаться, Квендульф не доверял этому человеку с самого начала. И был удивлён, когда узнал, что беглый монах взял на себя командование главными силами.
— Он же не военный! — возмущался юноша.
— С этим ничего не сделаешь.
— Он же глуп, как пень!
— С этим тоже ничего не сделаешь.
— Он всё провалит!
— Те, кто за ним стоят, не дадут ничего провалить, — заявил Лейдольф — и даже сам на какое-то время в это поверил, — А за ним, поверь, стоят очень серьёзные люди. Элита! Монах Сибби отдал весь свой ум ради спасения королевства — а себе оставил только страдание. Вот увидишь, ему не дадут навредить слишком сильно. Одного узурпатора нам достаточно.
Когда-то монах Сибби был человеком неглупым — раз был принят в столичных обителях и рискнул нырнуть в те бездны тайных знаний, которые и привели его к мятежу. Но теперь всё было по-другому. Исследования запретных областей магии превратили Сибби в существо, словно пришедшее из другого мира. Соратники обращались с ним бережно и боязно, — ведь наш мир был для существа чужд, и в любое мгновение мог раздавить его в порошок. Но с другой стороны, именно такое существо и могло помочь в их деле.
И вот он стоит перед ними. Сейчас мы узнаем, на что действительно он способен.
Но пока ничего не происходило. Даже не прозвучало ни единого слова.
Квендульф снова обернулся к другу, чтобы спросить его мнение. Но Лейдольф выглядел ничуть не менее удивлённым. Похоже, друг тоже не понимал, что здесь происходит.
И тут вступил в дело второй из магов. Он шагнул вперёд, развязал полыхнувший в свете фонарей алый пояс и одним движением руки сорвал с себя лёгкое облачение.
Третий, последний так и остался в тени, но никто не придавал этому никакого значения. Все смотрели во все глаза на зрелище, которое им открылась.
Это была Геста. И она стояла перед ними совершенно голой. На ней не было даже перчаток.
Он видел её до боли отчётливо, словно обнажённое тело девушки нарисовали углём. И сильные ноги с крепкими ягодицами, и великолепная, какая бывает у скульптур линия таза, и тугие груди, и прекрасное, бешеное лицо с глазами, полными экстаза.
А ещё юноша заметил, что её ноги — самые обыкновенные. Они свободно стояли на песке мостовой, ещё теплым после вечерней жары. Ему только показалось, что они не идут, а летят.
В наступившей тишине Квендульф расслышал, как выругался Ингилев — вполголоса, на языке своей матери.
Как ей удалось попасть туда так быстро?
Квендульф только усмехнулся этой наивной мысли. Это же магия. Магия и не должна быть понятной.
Геста раскинула руки и запела.
В её пении не было слов. Только ноты. Одна гласная, вторая, третья. Проснувшийся ветер перебирал её волосы, и грудь дрожала в такт звуку.
И с каждым новым звуком её тело всё больше окрашивалось алым сиянием огня. А позади неё, за решёткой кладбища, поднимался кольца жуткого, сиренево-розово-алого дыма. Уже на четвёртой гласной дым стоял сплошной стеной, похожей на занавес. И за этим занавесом кто-то шевелился, хрипел, скрипел,
Квендульф не понимал, что происходит. Да едва ли это понимал хот кто-то из тех, кто собрался сегодня у кладбища.
Ясно одно — это ритуал. И ещё ясно, что надо действовать.
Он не знал, что полагается делать. И поэтому поступил по-своему, как подсказало сердце. У него была догадка, всего одна. И он действовал сообразно.
Быстрее, чем кто-то успел хоть что-то понять, он начал проталкиваться вперёд. Зачарованные зрелищем, оцепеневшие в подобии транса, мятежники даже не пытались ему помешать.
Он выбежал на открытый участок, отпихнув двоих с фонарями. Успел заметить, что монах Сибби тоже стоит в оцепенении и только бормочет какие-то обрывки на том странном языке, что адепты Бога и Богини называют языком старых богов.
Одним прыжком он оказался возле поющей девушки. Его тень легла на обнажённая белое тело и затрепетала в неверном огне фонарей. Вбили её лицо казалось абсолютно прекрасным и абсолютно безумным — а пение рвало сердце, словно кинжал.
Но он нашёл в себе силы. Никто не смог бы сопротивляться ритуалу — но он эти силы откуда-то взял. Он не знал, как они называются. Только чувствовал — это было не помощь богов и не поддержка неведомых людей.
Силы просто нашлись в нём — как давно, семнадцать лет назад, мгновенье в мгновенье, в нём нашлись способности дышать, кричать и махать ручками.
Квендульф развернулся и поднял глаза к небу. Понял, что не ошибся в своей догадке. И впервые в жизни почувствовал себя по-настоящему непобедимым.
Огненная птица, та самая, что запустил пастырь Регинмод. Только теперь она изменилась. Клюв распахивался чёрным провалом, крылья загибались, как когти и сама птица всё больше превращалась в оскаленную пылающую морду неведомой, бесконечно опасной твари.
В лицо дохнуло жаром, словно из хлебной печи. Квендульф усмехнулся, вскинул трофейный меч — и когда оскаленная пасть огненной твари была уже готова вцепиться ему в лицо, а волосы на макушке задымились, готовые тлеть — он прыгнул и разрубил её одним ударом трофейного меча.
10. Ладислав, барон Томирский
Ладислав и два его спутника уже спустились в нижний холл Красного Дворца. Они ожидали, что их куда-то проводят — ведь нехорошо родовитым послам бродить по ночному городу в разгар мятежа.
Однако в низком, но на удивление просторном холле, окружённом колоннами из всё того же красного кирпича, не было никого, кроме четырёх стражников, что сидели у обитых железом створок парадного выхода. Стражники были пухлые и неповоротливые, деревенского вида. В их лицах, телосложении и движениях чувствовалась кровь скотоводов-кассатов, наёмников, что приходят из сухих степей севера. На коне они красавцы, но пешком часто кажутся неповоротливыми и обрюзгшими.
Ладислав остановился. Его спутники тоже.
Надо было принимать какое-то решение. Но мысли в голову лезли сплошь бесполезные. Например, что этот король-крестьянин в далеком детстве, наверное, попал в телеге отца в ближний город и на всю жизнь поразился единственному в городе строению из красного кирпича. Наверное, это было какое-то важное здание — храм, ратуша или тюрьма. У них в деревне строили, должно быть, по-простому, из дерева или камня, а то и соломы с навозом.
Вот он и окружил себя роскошным красным кирпичом, как только выпала возможность. Глупо, конечно, жаловаться на чужие вкусы. Но лучше бы будущий король увидел в детстве мрамор или роскошные гобелены.
А пока он размышлял о гобеленах, в холле появился кое-кто ещё. Этот кое-кто появился из одной из тех боковых арок, которые ведут неведомо куда и словно сами собой заводятся в любом достаточно большом здании.
Это была девушка. И выглядела она впечатляюще.
Сложно сказать, сколько ей было лет. Может, одного с ним возраста. Может, девятнадцать. Может, все двадцать пять. Здоровенная, как главная башня фамильного замка и почти такая же суровая, красивая и неприступная. Длинные белые кудри падали на обнажённые плечи, а голубые глаза под светлыми, как иней, глазами пронзали тебя, словно два ледяных кинжала — сразу и насквозь.
А одета она была в длинное, ниспадающее до пола платье. Которое было бы бальным, если бы проводились настолько изысканные балы.
Весь его верх был солнечно-жёлтым, как брюшко синицы. Дальше шёл морковно-оранжевый кринолин. Верхняя юбка полыхала алым оттенком ночного пожара, а нижняя — кинжальной яркостью свежей крови. Казалось, девушка одета в пламя — и гордо смотрела из него глазами, полными льда.
А ещё девушка была одного с ним роста, может даже чуть выше.
И вот эта огненная великанша промаршировала через холл, стукая ботинками с низкой подошвой, какие носит обеспеченное простонародье, остановилась напротив Ладислова и посмотрела на него с таким вызовом, что будь она мужчиной, дело могло закончиться и дуэлью.
Юноша решил, что в таком положении лучший путь — это путь светских формальностей.
— Ладислав, барон Томирский, — представился он, — А это мои воспитатели — пастырь Оксанд и капитан Бронк.
— Моё имя — Гервёр, — ответила девушка, — Дочь барона Тисолла, наследница его амбиций. Мой отец на большом совете, так что можете говорить открыто. Скажите, как вам понравился наш король?