Ответил я, зачем то, разматывая бинт и показывая палец деду.
— Позавчёра говоришь из Москвы то? Швыдкий! — Тихо произнёс старикан и подозрительно прищурился.
Дед отошёл подальше и начал заниматься своими делами, изредка поглядывая на меня, и как мне показалось, сурово. Мальчишка, одетый так же как дед, зыркнув в мою сторону испуганными глазами, скрылся в лесу. Я повернулся к ним спиной и начал разводить огонь. Дурные мысли полезли в голову. Куда малец убежал? Ща приведёт местных, те оберут как липку, да ещё бока намнут. Да ладно б бока, кабы хуже не было… Стоп! Это ж люди! Не к ним ли шёл?
Пацан опять появился, но уже с удочкой в руках. Так вот зачем они здесь. Я на автомате, лихорадочно, полез в рюкзак за телескопическим спиннингом и коробкой с блёснами, шепча себе под нос:
— Лапти (!), на мальце были лапти, а на деде какие-то кожаные чешки, ё-моё! Что происходит, где я? Уж не к староверам ли меня занесло, или ещё каким клоунам-рецидивистам?
Старик и мальчишка уже выудили не большую плотвичку и сажали её на крючок.
— Понятно, будут щуку на живца ловить, — подумал я и забросил блесну. Металлическая приманка пролетела метров 30, плюхнулась в воду и начала свой путь в толще воды. Крутя ручку катушки и иногда поглядывая на своих соседей, не трудно было заметить, что мальчуган замер и смотрит на мою снасть с нескрываемым любопытством. Что ж, мальчишки все одинаковы, хоть староверы, хоть нововеры, а вот поплавок у его деда кокой то допотопный. Темнота!
— Поплавок у Вас интересный, допотопный. — Сказал я, дабы развеять неловкость молчания.
Дед глянул из-под бровей и парировал:
— А ты нешто жил до потопа?
Я смутился и замолчал, дед то мои слова буквально понял.
Честно говоря, не ожидал, что щука ударит на первом забросе, но это произошло. Удилище изогнулось дугой и вскоре рыбка, около двух килограмм, была на прибрежном песке. Сердце заколотилось от такой удачи, я радостно хохотнул.
— Деда, деда, видал? — Чуть не закричал мальчуган.
Его восторгу не было предела! Он захлёбывался от удивления, шепча деду, как я поймал щуку.
Я принялся чистить щуку, достав складной нож. У мальчонки снова округлились глаза, но, когда я натёр солью, нафаршировал рыбину луком и завернул в фольгу (!) малый, окончательно потеряв страх, подошёл ко мне и стал пытливо наблюдать за моими действиями, переминаясь берестяными лопаточками. Мне казалось, что он хочет спросить у меня что-то важное. Но он молчал и глядел, то на мои действия, то мне в глаза.
Пока рыбка запекалась в углях, старик с мальчишкой поймали две щуки, одну такую как у меня, а вторую поменьше. Потом разобрали снасть и собрались уходить. Я не мог их отпустить, не выудив информации, поэтому вежливо предложил «староверам-отшельникам» отведать приготовленный мной улов. Мальчуган умоляюще посмотрел на деда и тот уступил.
Щуку я поделил на три части. Старику голову с доброй частью рёбер, себе не большой кусочек серединки, а мальцу заднюю часть брюшины и хвост. Старик одобрительно крякнул и обратился к подростку:
— Добряша, хлебца принесь.
Вот это имя, подумал я. Не староверы они, а скорее «родноверы». Упёрли в леса, имён себе понапридумывали…
Мальчуган вмиг подбежал к своему скарбу, лежащему в сторонке, и принёс пол каравая хлеба, завёрнутого в холстину.
Дед чинно отломил кусочек хлеба, кусочек щучьего мяса, пошёл к реке и, пробормотав некие замысловатые слова, бросил эти крохи в воду. Добряша повторял за ним и что-то шептал. От меня, видимо, ожидали подобного, и я последовал их примеру. Рыбу и хлеб я бросил в реку со словами благодарности за доброту и угощение.
После этой процедуры дед немного оттаял и стал смотреть на меня менее подозрительно. Ели молча. После трапезы пошли к реке мыть руки, перекидываясь словами о вкусном завтраке.
Мой походный литровый чайник был извлечён из рюкзака, наполнен водой и водружён на угли. Ожидаемый фурор чайник не произвёл.
— Сейчас чайку попьём! — Произнёс я, роясь в рюкзаке в поисках пакетиков чая.
Не найдя оных, плюнул с досады и пояснил новым знакомым, что забыл взять заварку. Дед ухмыльнулся в усы и достал из мешочка на поясе сушёный пучок травы:
— На-ка во, волшебной. Она и хвори изгоняет и к девкам тягу поддерживает.
Мальчишка тихонько хихикнул и тут же получил от деда лёгкий подзатыльник.
Я сразу узнал запах. Это был чабрец, смешанный ещё с какой — то травой.
— Не уже ли вы, дедушка, тоже тягу поддерживаете? — Съехидствовал я.
— А то как жа, — серьёзно буркнул дед, в людском теле всё должно бысьть во здравии, пока дух в нем удерживается.
Я не знал, что сказать и полез в рюкзак.
К душистому отвару я достал шесть помятых, подтаявших шоколадных конфет, сказав, что это волшебные сласти, к волшебному чаю. Дед с пацаном насторожились, но я пояснил, что просто вкус у них очень приятный и называются они шоколадом.
Через чур они странные, «староверы» эти. — Подумалось мне.
Конфеты вызвали у моих сотрапезников полный восторг, но дед констатировал, что много их есть нельзя, ибо появятся хвори, но по не многу можно.
Пока заваривался чабрец, мы познакомились. Деда звали Буреем, а мальца Доброгой. За разговором я прояснил кое-какие вопросы, от которых волосы встали дыбом. Когда я спросил про железную дорогу и район нашего нахождения дед помолчал и ответил:
— Не слыхивал я Владислав про чудо дорогу. … Рази токмо, в былинах про такое сказывали, али потомки измыслят? Можа в Вологде (с ударением на второе «О») знают? Там купцы Новеградские, можа слыхивали что. Ты мне вот что скажи, имя у тебя наше, язык наш, а не понять тебя. Одёжа странная, уда мудрёная… …откудава? Уж не ведун ли ты, или колдун? — Усмехнулся Бурей в усы.
После этих слов, моё сердце упало в живот и запуталось в кишках. Какие, нафиг, Новоградские купцы, какие былины, какие ведуны???
— Нет Бурей, э-э-э, не знаю вашего отчества (дед в недоумении поднял брови), не ведун я. Обычный человек. А вы здесь откуда? Спросил я чувствуя как потеет лоб.
— Из веси мы. Тут недалече. Пойдём, гостем будешь! Ты нас попотчевал, не откажись и нашего угощения отведать.
Хоть и подозрительным мне всё казалось, но другой возможности выйти к людям у меня не было. А что? В деревне наверняка есть связь, или почта…! Там сориентируюсь и всё будет по плану. Ну не мог же я в прошлое попасть. Бред какой — то.
Шли, минут десять вдоль, реки. Потом Бурей наказал Добряшке бежать вперёд, дескать, нечего за взрослыми слушать. Тот мигом улетел вперёд, сверкая жёлтыми лопаточками, не взирая на тяжесть улова. Дед спросил:
— Что ныне на Москве?
— Да всё, как всегда.
— Эт как жа?
— Пробки, нелегалы и всё такое…
Дед задумался и опять спросил:
— Сам то, на крест молишься?
— Крещёный, крест ношу, но и Треглава уважаю, ибо он истина от великих пращуров наших, выдал тирадой я. Не хватало ещё на дыбу из-за местных религиозных пристрастий попасть.
Бурей удовлетворённо кашлянул и произнёс:
— Эт я в тебе сразу узрел.
— Как же? — Спросил я.
— По одёже вывернутой. Видать от лешего вывернулся. — Усмехнулся дед. — Истые заботники греческой веры до пота молятся, крест на себя перстами накладывают, а всё одно пропадают в лесах. А увидел лешак одёжу изнанную, сразу понимает, что православный славянин идёт и отпускает его, ибо свой он по духу…
Я, огорошено, спохватился, остановился и начал переодеваться.
— Какой, кокой славянин…?
Метров через сто лес начал редеть и мы вышли на огромный луг. Деревенька, в десяток бревенчатых домов, одной стороной смотрела к лесу, а другой на берег реки. На лугу паслись коровы, козы, где-то раздавались звонкие удары молотка о железо, перекрикивались петухи. Лёгкий ветерок доносил запахи шлака, навоза, дыма, сена и чего-то вкусного. Всё выглядело как в современной деревне, только как-то проще и, я перестал дышать, не было столбов и проводов. Я покрутил головой, точно, электричества нет. Спросить у деда, какой год? А что мне оно даст? Это только в кино, герои помнят разницу лет и древних правителей. Школьная программа, давно забыта.
— Скажите Бурей, а что, свеи лютуют? — С надеждой спросил я наобум, припоминая название шведов.
— Бывает. Оттяпают кроху нашей землицы, пыжатся, зазнаются. Всё им мало, всё не уймутся. Ну да приде время и на них управа будя. Ныне свея только ленивый не бьеть.
— А на Неве их не бивали, не слыхал?
— На Неве? — Задумался дед, — не, не слыхал.
Меня начало колбасить. Что ж выходит, я влип в историю раньше 1240 года, то есть, до невской битвы со шведами?
Захотелось курить. Я вспомнил соседа, который второй год, ремонтными шумами, создавал уют и себе и мне. Это было так здорово, так чудно. Вспомнился Вовка Пятёркин, к которому я так стремился и не попал. Похоже, о сигаретах пока лучше забыть. Тут за куренье колдовство пришить могут и на костёр отправить. Рука в кармане самостоятельно разжалась, отпустив пачку сигарет. К домам шли молча. В нутрии меня, моё естество твердило что этого не может быть.
— Ты не хворый паря? — Спросил Бурей. — Бел как мука.
— Не дед Бурей не болен, просто устал малость. — Ответил я, а сам подумал, что, пожалуй, надо побеседовать с психологом.
Бычьи пузыри на окнах домов, причем, вполне современных рубленых домов, вгоняли меня в истерику. Появился Добряшка и ещё какой — то бородатый, очень крепкий мужик. Я не знал, что говорить и когда меня повели к двери какого-то строения, кто-то долбанул меня сзади по голове. Теряя сознание, я успел запомнить, как меня уложили на сено и всё…
Встреча.
Провалялся я не долго, во всяком случае, мне так показалось. Голова болела. Открыв глаза, увидел только сено. Сел. Какая-то соломинка ткнулась в порезанный палец, рука рефлекторно дёрнулась и с моих губ слетело шипенье.
— Во я попал! Ядрёна корень!
Маленькое окошко на уровне человеческого роста давало не много солнечного света, но этого хватало, что бы рассмотреть помещение, в котором я находился. Этим помещением был обычный бревенчатый сарай.
Потирая затылок, подошёл к двери, толкнул.
— Заперли клоуны ряженые! — Задохнулся от негодования я.
Расставив руки в стороны, покрутился на месте, поискал глазами рюкзак. Нету, забрали. В голову опять полезли дурные мысли. А что если эти психи меня в жертву принесут? Недаром же у Бурея, или как его на самом деле зовут, на шее всякие костяшки висели.
Проверил карманы, там всё на месте.
— Ну, вот тебе и кирдык! — Сказало внутри меня.
Мысли лихорадочно забегали:
— Не-е-т, живым не дамся. — Прошипел я, прикуривая сигарету.
Немного подумав, достал складной нож, затянулся и, выпуская табачный дым, отрешённо взглянув на лезвие, потрошившее до этого только рыбу, подумал, что вот и настала очередь человеческого мяса. От этой мысли всё внутри похолодело. Начало тошнить. Я глянул порезанный палец. На нём была маленькая кровавая точечка, растревоженная случайной соломинкой. Я сотворил кукиш, сжал его, красная капля набухла и скатилась на сено.
— Во вам ребята. Меня так просто не возьмёшь!
Палец тут же оказался во рту, и бесноватые мысли начали приобретать смысл. Для начала нужно выбраться от сюда, да брёвна ножичком не перепилишь и башкой не прошибёшь. Задрав голову, я начал изучать потолок. Потолка как такового не было. Вместо него поперёк помещения лежали две бревенчатые балки, а над ними, сходилась скосами ввысь, двускатная крыша. Всё было построено из дерева и это открытие давало шанс выбраться через кровлю.
Ухватиться за балку подпрыгнув? Не, не получится, ибо толстовата, но взобравшись на нее, я мог рассчитывать на побег через крышу.
Все обезьяньи попытки влезть на потолочные перекладины ни к чему не привели кроме усталости. Я сел на земляной пол и начал скисать… Пол! Он земляной!
— Подкоп! — прошептал я и превратился в землекопа.
Разочарованию не было предела. Старые венцы уходили в землю, а на сколько, то одному богу известно. Уставший, испачканный в земле, одолеваемый мыслями о неизбежной кончине я искал выход, облокотившись о стену сарая, и разговаривал сам с собой с закрытыми глазами.
Одно моё «Я» сказало:
— Ну что, Монтекристо пластилиновый? Не можешь даже из деревянного сарая вылезти, а узник замка Ив в камне дыру проделал.
Другое «Я» ответило:
— Тык он с направлением лоханулся и попал к соседу измученным и в истлевшем рубище, а копал двадцать лет.
Глаза радостно открылись:
— Рубище, одежда! Вот выход.
Штаны с курткой были сняты и связаны, а после успешно перекинуты через балку. Немного покорячившись, я взобрался на заветную перекладину и первым делом, развязав одежду, начал натягивать изрядно помятую куртку. Ликуя от счастья приближающейся свободы.
Мой слух не сразу различил приближающиеся на улице голоса:
— Успокойся Ладушка, нешто Горын не знает, как по темечку приголубить? Чай не первый год куёт, и завсегда удар рассчитывает. — Увещевал кого-то голос Бурея.
— Хоть и ведун ты Бурей, а всё одно как все мужики телёнок. Зачем велел Добряшке Горына предупредить? У того ж силища бычья. — С переживанием и аханьем звенел, отчитывая Бурея, женский голос. — А вдруг у него, как говорит Володимир, «крыша поедет»?
— Да я легонько, полешком в кожу завёрнутым. — Винился третий, басистый, густой голос. — Ни куды крыша его не денется. У Володимира же не делась, а наоборот поправилась. Он давича сам говорил…
От этих слов я оторопел:
— «Крыша поедет»? Да это ж современное выражение! Выходит, я дома, в две тысячи тринадцатом? Ну, слава богу! Хоть какое-то облегчение.
В этот момент двери распахнулись и в сарай зашли Бурей, бородатый коренастый мужик и миловидная женщина. Одежда их была в одном стиле, в средневековом.
— Ну и иде он горемычный? Куда гостя дели пни косматые? Ох, да он нору копал, хотел землёй уйти сердешный. — Причитала женщина.
У меня опять помутилось в уме, и я крепче ухватился за балку, чтобы не брякнуться под ноги своих похитителей. Нападать у меня уже не было желания. Хотелось убедить себя в том, что это всё дурной сон и побыстрее проснуться. На звук моего шевеления все трое повернули головы.
Глаза их расширились. Я потом представлял себе эту картину:
«Сидит на корточках, под крышей, мужик тридцати шести лет от роду, сидит на балке ухватившись за неё же, измазанный в земле, без штанов, но в куртке и в ботинках, глаза бешено-перепуганные, в руке небольшой ножичек. Жуть! Тут даже психиатр не сразу диагноз поставит».
— Точно, крыша поехала! Доигрались, лешаки бородатые! — Жалобно промолвила женщина.
— Владушко, соколик, ты, что там творишь? — Спросил Бурей тихим и добрым голосом.
В голове всплыл ответ из мульта «Жил был пёс»:
— Птичку ловлю. — Оторопев, съехидничал я, вытаращив глаза.
— Вот Горын, зри деяния рук своих. — Всплеснула женщина.
Коренастый бородач попятился:
— Не может того бысть Ладушка. Да я ж его легонько… да как жа так?
К уговорам, ласково, подключился Бурей:
— Ты слязал бы Владислав, бо неча как циплок на насесте сидеть. Пойдём в дом, молочка попьешь, каши поешь, хош ушицы щучей, а хош говяжьей. Чай солнце за полдень, пора и трапезничать.
Тон моих собеседников подействовал успокаивающе. Моё тело, чувствуя усталость, само спрыгнуло вниз и больно саданулось задом о земляной пол.
Сидя на земле и таращась на, участливо присматривающихся ко мне, людей я тихо спросил:
— Люди добрые, какой сейчас год?
— Шесть тысяч шесть сот восемьдесят восьмой от зарождения мира. — Произнёс степенно Бурей.
— А по вашему, тысяча сто восьмидесятый, от рождества Христова. — Добавила Женщина улыбаясь.
— По чьему "по-нашему"? — Отрешённо спросил я.
— По твоему, с Володимиром. — Уточнил, улыбаясь бородой и глазами, Горын. — Порядок у тебя видать с головой. — Порты то одень — уже веселее усмехнулся он.
— А кто такой Володимир, у которого крыша поправилась? — С безразличием спросил я, натягивая штанину.
— Так друг твой, который тебя и пригласил, — а я жена его Лада, — улыбнувшись, ответила женщина.