Лорд Вильморт Фержингард сидел рядом на стуле и спокойно ждал, когда у его внучатого племянника это пройдет.
— Как самочувствие, сир? — осведомился он, когда Элейт притих.
— Лорд Вильморт, отпустите меня! — Кристов снова безуспешно дернулся и поморщился от боли. — Пожалуйста, лорд Вильморт, отвяжите…
— Скажите мне, что вы делали в склепе? — спросил Фержингард, проигнорировал просьбу.
— Ничего, клянусь вам! Мы только… Ратольд сказал… — Элейт осекся, только сейчас осознав в полной мере, что Ратольд мертв. Снова захотелось вопить и биться.
— Очень неудачное место для прогулок вы выбрали, сир, — произнес лорд Вильморт с сожалением в голосе. Впрочем, было сложно понять, есть ли хоть капля искренности в его сожалении. — И что же вам не спалось?
Юноша молчал, давясь сухими спазмами. Лорд Вильморт взял смоченный в холодной воде платок и приложил к сломанному носу Кристова.
— Вы меня поставили в крайне неудобное положение, — продолжал Фержингард. — Мне пришлось убить вашего… хм… товарища, и теперь придется что-то делать и с вами.
— Зачем вам это все? — простонал Элейт. — Разве мы причинили вам какой-то вред или нанесли оскорбление?
— Успокойтесь, будьте добры, — презрительно бросил Фержингард. — Разве я сказал, что вы в чем-то виноваты? Только в том, что полезли туда, куда вам лезть было совершенно необязательно. В этом, допустим, я сам до некоторой степени виноват. Вы, сир Кристов, не доставляли мне проблем в ваши прошлые визиты, но я не подумал о том, что ваш спутник может сподвигнуть вас на нечто безрассудное.
Он надолго замолчал, задумавшись. Элейт чувствовал, что именно в эти минуты решается его дальнейшая судьба, внутренне ему хотелось скулить и умолять, но головой он понимал, что с лордом Вильмортом это не поможет, а скорее только навредит.
Фержингард поднялся, подошел к длинному, во всю стену, стеллажу, заполненному книгами, свитками, колбами и разного рода драгоценными изделиями. Взяв небольшой футляр из черного дерева, вернулся к столу, к которому был привязан юноша. В футляре, обитом изнутри бархатом, лежал кинжал с золотой рукоятью и причудливо изогнутым лезвием. Элейта затрясло.
— Скажите, сир Кристов, ведь вы любопытны? Ну, хотя бы самую малость? Вам ведь интересно узнать, что за существ вы видели внутри саркофага, откуда берется «бледное золото» и куда я прогуливаюсь? Интересно, не правда ли? — весело спросил Фержингард, глядя в бледное и перекошенное от ужаса лицо юноши. — А честолюбивы? Хотите получить этот замок? Нет, не надо отрицать — мы же оба это понимаем. Честолюбие у нас, северян, в крови, а вот лицемерие нам чуждо… Ну, хотите? Так получите, почему бы нет. Мои дети, по понятным причинам, не могут управлять владениями, а вы сможете. Не вижу причин не отдать вам Кейремфорд, после того как я сам сяду в Эстергхалле.
Фержингард взял кинжал в здоровую руку и приставил острый кончик лезвия к тонкой коже над ключицей.
— Постарайтесь не дергаться, — посоветовал он, делая первый надрез. — Важно, чтобы все вышло аккуратно. Для них важно, понимаете? Они видят мир не так, как мы. Мы видим предметы и явления, а они видят символы. Но они видят их везде. Для них все — символы.
Не отвлекаясь от объяснений, Фержингард вырисовывал на теле юноши кровавые знаки с такой легкостью, будто водил пером по бумаге.
— Руны — это символы, золото — это символ, кровь… вы знаете, например, что абсолютно каждый благородный северянин является потомком Эстерга Великого? И вы, и я, и моя жена, и даже наш общий знакомый — бастард брата лорда Тальмерта из Старой Мочажины, даже в нем была пара капель крови Эстерга… Но я отвлекся. Они видят только символы, потому что для них все — символы. А для нас, людей, символы лишь то, что мы сами выберем в качестве таковых, как правило, то, что для нас ценно. Обмениваясь символами, мы можем с ними общаться. Понимаете, о чем я? Нет? Ну, поймете, когда я вас с ними познакомлю.
Свою лабораторию, удобно устроенную в северной части второго этажа, лорд Вильморт покинул лишь под утро. Недалеко от входа в лабораторию располагались две почти одинаковые двери, ведущие в одинаковые маленькие комнаты без окон, куда никто, кроме лорда, не имел права заглядывать. Обе двери запирались снаружи на замки, а ключи от них лорд всегда носил с собой. Единственная разница заключалась в том, что у первой двери внизу было специальное окошко, которое открывалось по мере надобности, а затем закрывалось снаружи на засов. Каждый день Фержингард брал принесенный слугами поднос, на котором стояли, как правило, только миска с едой и кружка воды, и сам отправлял его через окошко в камеру, после чего запирал засов. Из камеры никогда не благодарили. Тот, кто там сидел, вообще не владел человеческой речью.
После привычной утренней кормежки Фержингарду захотелось проверить обитателя второй камеры, что он делал не слишком часто. Отперев дверь, он заглянул внутрь — пленник был на положенном ему месте, прикованный к стене.
— Как вы, милорд? — вежливо осведомился Фержингард.
— Представьте себе, лорд Вильморт, все так же, — ответил тот, к кому обратились.
— Я рад.
— Кстати, кто это так кричал тут недавно? — спросил пленник.
— Сир Кристов Элейт, второй сын лорда Эльтура Элейта, я полагаю, — ответил Фержингард.
— Элейт, Элейт… — повторил его собеседник, вспоминая. — Элейты из Твердыни Волчьего Зуба?
— Нет, теперь они Элейты из Белого Зуба…
— Я не знал.
— Может быть, я принесу вам какую-нибудь книгу и феатту, если вы будете вести себя благоразумно, милорд. Может быть.
Лорд Вильморт закрыл и запер дверь темницы.
Часть 7. Фэренгхолд (бонусная глава)
Первые траурные дни после смерти леди Бертрады все обитатели Эстергхалла жили, как в тумане. Молчаливо и машинально выполняя свои привычные обязанности, люди еще не сознавали, что внутренняя иерархия в замке совершенно нарушилась со смертью старой хозяйки. Лейлис не без оснований казалось что все, а в особенности Рейвин, ее избегают. Она попробовала обратиться к Шилле, но и та была странно неразговорчивой, нервной и расстроенной. Тогда Лейлис просто оставила ее в покое, не потрудившись выяснить, в чем тут дело.
Вспомнив о довольно строгих и сложных траурных традициях, существующих в Долине, Лейлис спросила у главного повара, есть ли на Севере какие-то особые блюда, которые принято подавать на поминальной трапезе. Повар, не поняв сразу, что южанка хочет от него услышать, уточнил, имеет ли она в виду человеческое мясо, чем заставил пожалеть о заданном вопросе. В ходе дальнейшего разговора выяснилось, что обычай этот совсем древний и заключается в том, на поминках по умышленно убитому родственнику члены его семьи могли, по праву кровной мести, подать на стол мясо и органы убийцы. Повар, правда, подчеркивал, что буквально есть человечину совсем не обязательно, достаточно символического акта, а отрезанная голова на блюде и вовсе служит только украшением стола. Лейлис с натянутой улыбкой выразила надежду, что на предстоящих поминках все будет, как обычно, ведь леди Бертрада умерла ненасильственной смертью.
Поминальная трапеза, устроенная вечером третьего дня, от обычного ужина отличалась только тем, что вина и дратхи подавали больше, а все присутствующие за столом вели себя тише и разговаривали шепотом. Энвар вяло наигрывал на своей лютне грустную мелодию и заунывно тянул песню про плывущих в сизой мгле журавлей. Сразу после завершения трапезы Рейвин ушел куда-то, и Лейлис напрасно ждала его в спальне до полуночи, нервничая и не укладываясь спать. Это была уже третья ночь, когда лорд Эстергар не появлялся в собственных покоях. Вечером прошлого дня, вернувшись из ледяной пещеры и получив письмо от Фержингарда, лорд Рейвин разозлился, произнес несколько слов на старом наречии, смысл которых был понятен по интонации, однако записку не порвал, а аккуратно положил в шкатулку для писем, распорядившись, между делом, отправить дорогому родственнику вежливый ответ. После этого Эстергар сказал, что хочет побыть в уединении, и Лейлис, боясь сказать лишнее слово, только кивнула в знак понимания. За трое суток супруги едва обменялись несколькими формальными фразами. Это было обычно для Рейвина, если он был чем-то расстроен или обеспокоен — он становился мрачнее и молчаливее и никогда сам не рассказывал, в чем дело. Только лорд Хэнред умел, осушив полкувшина дратхи, хлопнуть по столу рукой и выразить готовность немедленно разобраться во всех проблемах, в какие его пожелают посвятить. Но лорд Хэнред не торопился приезжать, а делать что-то было надо.
Кастелян, сир Орсилл, уже давно удалился в свои покои в юго-восточной башне, поэтому Лейлис обратилась с вопросом к начальнику стражи, проводившему последний обход. Тот сообщил, что лорда Эстергара в самом замке нет. Гулять в окрестностях Эстергхалла можно было только в двух направлениях — либо в дубовой роще за деревней, либо вдоль берега озера. Лейлис надела плащ, взяла фонарь, на всякий случай вложила в рукав платья подаренный ей в день свадьбы кинжал и вышла из замка. В деревне она бывала не раз, но всегда до захода солнца, когда все жители были заняты работой. Теперь же ей встретились всего два человека, которые, узнав ее, почтительно поприветствовали, но никакого недоумения касательно пребывания госпожи в деревне в ночное время не выказали. Лейлис прошлась мимо причала, вдоль заросшего высокой осокой берега озера, до того места, «где хорошо рыбачить, мечтать и топиться».
Лорд Рейвин сидел на плоском валуне у самой кромки воды. Спокойная ночная тишина нарушалась лишь кваканьем лягушек и стрекотанием кузнечиков в зарослях травы.
— Кто вам разрешил покидать замок? — недовольно спросил Рейвин, когда Лейлис приблизилась.
— Кто бы мог мне запретить?
— Действительно…
Она поставила фонарь на землю и присела на край камня рядом с мужем. Долго молчали, глядя на мерцающую лунную дорожку на гладкой поверхности озера.
— Мне очень плохо сейчас, — глухо произнес Эстергар, не поворачивая головы.
Лейлис очень захотелось обнять его, крепко обхватить за шею, перебраться к нему на колени, прижаться щекой к его плечу. Но она сдержалась.
— Я знаю, — ровно откликнулась леди Эстергар. — Я тоже потеряла обоих родителей.
— И как вы справились с этим? — теперь Рейвин повернулся к ней.
— Мне было десять, когда умер мой отец. Я находила утешение в повседневных делах — рукоделии, прогулках… И мы с сестрами старались поддерживать друг друга.
Эстергар кивнул, то ли соглашаясь, то ли принимая к сведению.
— Боль пройдет… — сочувственно произнесла Лейлис, — но не сразу.
Молчали долго. Лейлис уже внутренне подготовилась к тому, что, возможно, придется просидеть так до рассвета, без единого слова, но лорд Рейвин встал, поднял с земли фонарь и подал руку Лейлис.
— Вернемся в замок.
Вопреки ожиданиям, Эстергар отправился не в свою спальню, а поднялся двумя этажами выше, в комнату матери.
— Это покои лорда. Не мог же я велеть матери освободить их после смерти отца. Но теперь больше нет причин, чтобы лорду замка не занимать положенную ему комнату, — объяснил он. — Завтра велю перенести сюда мои вещи. И моего медведя.
Рейвину очень нравилась эта старая лохматая шкура, содранная с существа, которое его чуть было не искалечило. Лейлис перспектива переезда в новые покои не слишком обрадовала. Она уже привыкла к той комнате, которую делила с мужем в течение последних месяцев. Покои леди Бертрады были больше и богаче обставлены, при этом в каждой мелочи — правильно разложенных вышитых подушках, многочисленных резных шкатулочках, регулярно чистившихся от пыли шнурах с пышными кистями, поддерживающих у изголовья складки бархатного балдахина — явно чувствовалась женская рука. И все-таки Лейлис не могла отделаться от мысли, что именно в этой комнате, на этой самой кровати умерла леди Бертрада.
— Вы будете жить здесь со мной или выберете себе другие покои? — спросил Эстергар.
— Почему я должна выбрать другие покои? — удивилась Лейлис.
— Вы говорили раньше, что так принято у вас на родине. Я запомнил.
— Нет, меня вполне все устраивает.
Еще немного подумав, она пришла к заключению, что Эстергхалл — такой древний замок, что наверняка в каждом его помещении кто-то когда-то умирал, и это не повод отказываться от положенных по статусу покоев.
***
В девятый траурный день после смерти матери и в девятую годовщину смерти отца Криансу исполнилось девять. Мальчик бродил неприкаянным по замку, как обычно бывало, если только брат не находил ему полезное занятие в тренировочном зале или в библиотеке. Подарков в этот день он никогда не получал — очередная годовщина смерти прежнего лорда была более важным событием, исключающим всякие увеселения. Но на следующий день после траурной даты Лейлис решила все-таки порадовать ребенка. Утром, как только Крианс отмучился с переводом очередной части длинной баллады о Покорении Севера, Лейлис позвала его выйти прогуляться, намекнув между делом, что приготовила ему небольшой подарок. Крианс, заинтересовавшись, последовал за ней в рощу. Дубовая роща считалась местом безопасным, особенно в начале осени, когда шел сбор желудей, и родители привлекали к этому делу детишек, начиная с трех-четырех лет.
Чтобы сделать подарок для маленького брата лорда, даже не понадобилось отвлекать замкового плотника от работы над креслом из черного дерева с ножками в виде звериных лап с посеребренными когтями. Лейлис изложила свою просьбу парнишке-подмастерью, и тот управился за неполный час, даже не спрашивая, что он, собственно, делает и зачем. Отполировав как следует крепкую дощечку указанного размера и проделав по краям два отверстия, помощник плотника продел в них две толстых пеньковых веревки и закрепил каждую двумя железными скобками. Когда он закончил, Лейлис попросила его сходить в рощу и помочь ей закрепить изделие на одной из веток подходящего дерева.
Качели были одним из тех южных изобретений, о которых на Севере не знали. Когда Лейлис подвела к ним Крианса, тот первым делом заметил, что качели чем-то напоминают «зыбкую дорожку». Тут настала очередь девушки задавать вопросы.
— Это много дощечек, только узких и длинных, подвешенных на веревках одна за одной, — начал объяснять мальчик, помогая себе жестами, — они крепятся на деревянной раме, невысоко от земли. Это и называется «зыбкой дорожкой», потому что дощечки качаются под ногами. Так учат удерживать равновесие. У нас была такая в тренировочном зале, пока сыновья сира Орсилла не упали на ней разом и не разломали раму. А я ни разу не падал. И с гребенки тоже.
— Ну, эти качели не для тренировок, а просто для развлечения, — сказала Лейлис, потрепав его по волосам. Эти мягкие светлые локоны, обрамлявшие еще совсем детское, но очень серьезное личико, неизменно вызывали у девушки бесконечное умиление. — Там, где я родилась, все дети очень любят на них качаться.
«А ты ребенок, — докончила она про себя, — и ничего плохого и обидного в этом нет, как бы Рейвин ни хотел, чтобы ты поскорее стал воином».
Криансу южная игрушка понравилась. Он тут же сообразил, как самому раскачиваться повыше, и катался по всякому, разве что не вверх ногами. Сначала бегал в рощу один, выбирая время после утренних занятий и до обеда, а потом у качелей начали собираться и деревенские детишки, в основном помладше. Лейлис почему-то беспокоилась, что это может не понравиться некоторым взрослым, но новая детская забава ни у кого не вызывала неудовольствия. Некоторые даже всерьез думали, что эту штуку на дерево подвесили специально для того, чтобы собирать вокруг нее ничем не занятых детей и их не приходилось долго искать.
Лорд Айбер Хэнред, прибытия которого все ждали, явился через неделю после окончания траура, как всегда без сопровождения. Рейвин сам вышел к воротам встретить его. Старик, похоже, пил всю дорогу от Фестфорда до Эстергхалла, выглядел уставшим и недовольным.
— Прости, что задержался, Рейвин. Я не мог приехать раньше, видит Неизвестный! — начал рассказывать старик. — Проклятые девки… Взялись рожать в один день! С утра пораньше моя Гельвера начала вопить, а к обеду к ней присоединилась эта ханкитка, которую Джоар приволок из степей! К вечеру обе разрешились, слава Неизвестному, двумя девками, будь они прокляты… Ханкитка родила совсем крошечного недоноска. Мне ее показали, девочку, ну не больше котенка. Но ты понимаешь? Джоар свою степнячку уже беременную привез! И никому не сказал, даже мне. Я и не знал до последнего дня, клянусь тебе! А эти мои девицы тоже хороши — они-то знали и тоже не соизволили мне сообщить! Так что я теперь уже трижды прадедушка… трех бастардов. За что мне это, Рейвин? Зачем мне столько баб в моем замке?