— Наверно, не ожидали за убогим фасадом трущоб увидеть такую роскошь?
— Признаться, нет.
— Это конспиративная берлога ещё со времён якобитов, когда Красавчик принц Чарли тут наводил шороху. Говорят, весёлые времена тогда были. Располагайтесь, Гарри сейчас разожжёт камин, а Маргарет принесёт что-нибудь выпить. Как Вы уже догадались, на эту половину мы редко заходим. Но не беспокойтесь, труба камина соединена с общей, а мы, хоть и редко, но всё же протапливаем дом.
— Билли, — Андрей Петрович вытащил из потайного кармана две банкноты по одному фунту, и, протягивая хозяину дома, произнёс:
— Я чертовски устал, мне хочется смыть с себя всю эту дорожную грязь, сытно поесть и выспаться в тепле.
Спустя два дня Ромашкин передал Смирнову пакет, и, слава Богу, что не узнал его содержимого. Помощник посла в Париже интересовался стоимостью псов у Джона Лэмбтона, будущего барона Дарема. Целая организация оказалась под ударом ради прихоти чиновника, поставившего свои меркантильные интересы превыше служебных. Это ж надо было удумать: использовать секретную курьерскую сеть, лишь бы письмо скорее дошло до адресата. Яков Иванович появился сам, совсем внезапно, очень спешил и был явно расстроен чем-то. И лишь просьба спасти юношу в Дюнкерке, озвученная после пересказа приключений, явно намекала на намечающиеся осложнения в логистической цепочке русской разведки. Предстояло вновь возвращаться во Францию.
К тому времени, когда Ромашкин покинул Тауэр-Хэмлетс, тусклое зимнее солнце уже погружалось в густую пелену туч, которая нависла над городом, лишая послеобеденные часы света и усиливая холод. Поднимаясь по Своллоу-стрит, на пересечении с Пиккадилли он приобрёл в лавке новую трость с секретом, и, бродя по мостовой, пытался упорядочить мысли, разветвлявшиеся, казалось, сразу в нескольких направлениях. Следующим шагом логично было бы побеседовать со Смирновым ещё раз, но Яков Иванович вряд ли смог бы ему помочь в том, в чём Андрей Петрович уже преуспел сам, а именно в нелегальном перемещении через границы. При обычных обстоятельствах он отправился бы туда — к побережью — без раздумий, купив место в экипаже, однако вся эта конспирация заставляла придумывать запасные планы и ходы. Тщательные вычисления подсказали, что если выехать из Лондона на рассвете в собственном экипаже и менять наёмных лошадей через каждые четырнадцать миль, то с большой долей вероятности он успеет попасть на рыбацкий баркас своего знакомца, хромого шкипера, курсирующий между островом и материком. Либо воспользуется услугами мелких перевозчиков, как в тот раз, когда драпал из Дюнкерка. Изменив свой маршрут, Ромашкин повернул к извозчичьему двору на Бойл-стрит, где заправляли ирландцы. Просторный двор был вычищен пэдди до блеска и содержался в образцовом порядке. Там можно было взять напрокат хоть тяжёлую карету для большой компании, хоть паланкин на двоих или персональный портшез.
— Пять упряжек? — изумился владелец конюшни, здоровенный ирландец О"Райлли. — Почти на восемьдесят миль? Вы хотите обогнать почтового голубя или заключили пари?
— Я намерен завтра проделать весь путь до полудня, — объяснил Ромашкин.
— Значит, пари. Готов поставить на кон счастливые подковы, здесь замешана леди. Что ж, ежели кто на такое способен, так это малыш Махоуни. Он любому нос утрёт, — ухмыльнулся О"Райлли, сплюнув табачную жвачку. — Пожалуй, для такого случая найдётся у меня четвёрка для первого перегона — быстрые, как соколы, все беленькие, ровненькие, как сиськи близняшек О"Ши. Оглянуться не успеете, как окажетесь в Брентвуде. И если, сэр, мы договоримся с оплатой, я бы мог прямо сегодня отправить одного из моих парней вперёд, для верности, чтобы подыскал Вам лучших лошадей на следующие перемены и внёс залог. Это прилично сэкономит время.
— Было бы здорово, — не думая ответил Ромашкин, буравя взглядом видимый из открытых ворот конюшни участок улицы.
Ещё проходя Голден-сквер, он почувствовал необъяснимо-смутное, но нарастающее ощущение тревоги. И вот сейчас, изучая поток фургонов, карет и повозок, вслушиваясь в щёлканье кнутов и грохот железных ободьев по брусчатке, Андрей Петрович определил источник своего беспокойства: за ним следили. Он не мог установить кто, однако не сомневался, что стал объектом чего-то пристального внимания. Бросив последний взгляд на темнеющую, продуваемую ветром улицу, Ромашкин повернулся к ирландцу:
— Что ж, пойдемте, посмотрим на ваших соколов.
Белая четвёрка оправдала похвалы О"Райлли. Это действительно были замечательные лошади, с лебедиными шеями, прямыми спинами и крупом, однозначно достойные квадриги Аполлона, и если кто и попытался бы последовать вслед, то шансов догнать этих скороходов у него не было. Ударив по рукам с владельцем конюшни, Андрей Петрович вышел через калитку с обратной стороны здания и вскоре оказался на шумном рынке Бойл-стрит. На углу стоял шарманщик, по виду бывший матрос, рядом с ним ссутуленный слепой старик просительно потряхивал своей кружкой перед спешащими мимо домохозяйками с большими корзинами. Чуть поодаль дефилировала с румяным от холода лицом молочница, выкрикивая на ходу: "Молоко! Полпенни за полпинты". Засмотревшись на неё, Ромашкин вспомнил свой первый приезд в Лондон и усмехнулся, однако это не помешало ему внимательно присмотреться к каждому и прийти к выводу, что эти люди не встречались ни на Голден-сквер, ни на Своллоу-стрит, ни в трущобах Тауэр-Хэмлетс. Удовлетворившись, он зашагал к дому Билли. По пути неприятное ощущение слежки мало-помалу выветрилось, но подобно воспоминанию о плохом сне, до самой двери ещё цеплялось за сознание, и противный с хрипотцой голос: "Гони монету" не стал неожиданностью. Ромашкин шустро прыгнул вперёд и, развернувшись лицом к опасности, выхватил пистолет, который Полушкин обзывал "брандом". Путь из проулка перегораживали трое, причём двое из них были тощими до невозможности детьми, вооружёнными палками, а взрослый представлял собой одноногого калеку, опиравшегося на костыль.
— Гони пенсы, красавчик, — сказал, как плюнул, предводитель шайки в морском берете на лысой голове.
Андрей Петрович оценил противостоявшие ему силы и спрятал пистолет в кобуру. "Дилетанты, — подумал он, — я бы на месте грабителей действовал сразу бы. Впрочем, а не проверить ли мне одну теорию"?
— За просто так? Не дам! — с вызовом ответил Ромашкин.
— Шеглы два дня крошки во рту не держали, — прохрипел калека. — А мне, участнику Трафальгарской битвы, ты обязан…
— Поставить под нос пинту эля с утра? — не став дослушивать бандитский бред, сказал Ромашкин. — Пошли прочь, пока я не превратил твоих щеглов в одноногих макак, а тебе не приказал всыпать плетей! Будешь, как дохлая камбала по палубе на пузе ползать.
Андрей Петрович нажал на кнопку стопора и сделал шаг вперёд. Высвобожденное лезвие стилета, спрятанного до этого в трости, хищно блеснуло, и вкупе с уверенным взглядом человека готового убивать это выглядело устрашающе.
— Назад, щеглы, — только и смог произнести калека, когда остриё оказалось у самого носа. — Сэр, не троньте мальков.
Недоросли, которых на флоте держали в качестве "пороховых мальчиков" и оказавшиеся здесь непонятным образом, прыснули за спину матросу и испуганно прижались спинами к бочарне.
— А ты молодец, — произнёс Андрей Петрович, оценив смелый поступок калеки. — У Трафальгара, говоришь… Здорово мы тогда Хуанам с Жанами углей в штаны сыпанули. На чём ходил? Почему не по форме?
— Семидесятичетырёх-пушечный линейный корабль третьего ранга "Аякс". Канонир второго класса, сэр.
— Держи шиллинг и купи мальчишкам мяса. Только не "дохлого француза" из бочки, а нормального, свежего.
— Благодарю Вас, сэр, — калека хлопнул кулаком по груди — разрешите исполнять?
— Бегом, канонир! И я не посмотрю, что у тебя одна нога. После первой склянки что б был здесь со своими щеглами. Ты снова призван.
Малоинтересная книжица по манипулированию людьми, которую Андрей Петрович прочёл по дороге в Санкт-Петербург, как ни странно, оказалась полезной. Сейчас Ромашкин убедился в том, как одной игрой слов и угрозой жёсткостью смог убедить моряка, что перед ним офицер. Более того, случись сейчас какая-нибудь неприятность, калека тут же встал бы на его сторону, так как многие годы плетью, кулаком и матерным словом ему вбивали единственную истину: офицер на судне — помощник Бога. И чтобы полностью убедиться в своих предположениях, Андрей Петрович решил раскрутить случайно встреченного матроса на полную катушку.
— Ловко Вы с ними справились, — сказал Билли, впуская Ромашкина в дом. — Я подглядывал за Вами и скажу одно: одноногий Том никого не боится, а перед Вами дрожал как осиновый листок на ветру.
— Это хорошо, Билли, что Вы знаете их. Двое юношей, что были с Томом, будут работать на меня. Одного из них пристрою в гостинице Ипсвича, а второго — в Дюнкерке.
— Как Вам будет угодно, сэр. Только Том не простой калека, каких в этих местах сотни. Милостыню не просит, подачек не принимает, и я удивлён, что он взял у Вас шиллинг.
— А я ему не из-за сострадания монету дал, — сказал Ромашкин, — а за храбрость. А это уже награда. Разницу улавливаешь?
— Разницу я понимаю, — ответил Билл, — только не отдаст он мальчишек.
Андрей Петрович смерил взглядом собеседника и не стал продолжать полемику. Для себя он уже всё решил и, когда дошёл до двери комнаты, произнёс:
— К четырём утра я должен получить плотный завтрак и пусть Маргарет соберёт мне с собой снеди. И ещё, Билли, спасибо тебе за всё.
В четыре тридцать Андрей Петрович покинул убежище, держа в одной руке холщовую сумку с парой варёных куриц, а в другой трость. У заколоченной бочарни стояли двое мальчишек, дрожа от холода и переминаясь с ноги на ногу. Парням было лет по двенадцать-четырнадцать, одеты были в грубые домотканые рубахи, тёмно-коричневые штаны и заштопанные чулки, явно подобранные у старьёвщика. Всё заношенное и не особо чистое. На их ногах были деревянные башмаки, отчего переминания в попытках согреться походили на стук киянки по бревну.
— Где Том? — спросил Ромашкин, подойдя к ним.
— Зарезали, — ответил тот, что выглядел постарше. — За Ваш шиллинг, сэр.
— Кто?
— Джон Попугай, сэр.
— Где мне найти этого попугая? — спросил Ромашкин, и лицо его помрачнело.
— На кладбище, сэр. Мы его забили палками, когда он опьянел.
"Удивляться нечему, — подумал Андрей Петрович, — дно общества, а, следовательно, и законы соответствующие. Что ж, парни потеряли вожака стаи и ищут к кому бы прибиться. Придётся всё брать в свои руки".
— Хотите жить не как крысы, снующие по помойке, а как нормальные люди? — спросил Ромашкин, протягивая свою сумку самому говорливому.
— Конечно, хотим, сэр. Том так и сказал вчера: "Заживём как нормальные люди".
— Дорогу к конюшне О"Райлли знаете?
— Знаем, сэр.
— Очень хорошо. А теперь назовите себя.
— Я Питер, — назвал своё имя молчавший до этого юноша. — Младшего зовут Джеймс. Мы родом из Эксетера.
— Грамотны? — поинтересовался Ромашкин, обходя лужу и направляясь к рынку на Бойл-стрит.
— Газету прочесть сможем, сэр. Том занимался с нами.
Счастливы люди, которым судьбою или же случаем была дарована возможность оказаться в жизни на своём месте, отдаваясь делу целиком и полностью. Андрей Петрович только сейчас понял, что прежняя его служба в Туле была той самой скорлупой, которую давно стоило разбить, чтобы вылезти из заточения ростком в поисках приключений. Выбросить всю мелочность, позабыть тривиальные и глупые интрижки, оставить позади страхи и погрузиться с головой в новый интерес. Ромашкин почувствовал, что может абсолютно всё, он понял суть и принцип работы, которую полюбил.
Лошади О"Райлли неслись как заговорённые, преодолевая милю за милей. Поездка в экипаже в солнечный день, как будто в первый день весны, сменяющей долгую суровую зиму, среди сельских пейзажей, начинающихся сразу, едва они оставили за собой Брентвуд и старый, опасного вида мост, оказалась целительнейшим бальзамом для души и катализатором для идей. К тому же северный ветер сменился западным, а с ним исчезло и неприятное чувство губительного сквозняка, идущего из невидимых щелей кареты. Питер и Джеймс сидели напротив и поглядывали на сумку с продуктами. Переодетые в одежду, подобающую отпрыскам небогатых рантье, они всё равно выглядели оборванцами с улицы.
— Питер, — прервал затянувшееся молчание Андрей Петрович, — когда мы доедем до места, у меня будет к тебе серьёзный разговор, а пока я хотел бы определиться, как он будет протекать.
— Я слушаю, сэр, — ответил юноша.
Ромашкин задал ему несколько вопросов, проверяя того на сообразительность. Рассказал историю и попросил пересказать её, после чего потребовал описать служащего станции, где они в последний раз меняли лошадей. Удовлетворившись ответами, Андрей Петрович спросил:
— Ты хочешь стать по настоящему грамотным?
Похожий тест был проведён и с Джеймсом, и к его окончанию Ромашкин уже твёрдо знал, кто из братьев останется в Англии, а кто поедет с ним дальше, в Дюнкерк.
Невысокий, лысоватый мужчина старше средних лет с серьёзным видом стоял у основания древнего земляного вала, сцепив руки за спиной и уткнувши подбородок в складки скромно повязанного галстука, пытался вжать голову в воротник пальто, спасая уши от промозглого ветра, смотрел на старое здание.
— Элфи, Не жалеете, что продали мне гостиницу? — спросил Ромашкин, подходя к нему.
— Жалею ли я сэр? Нет! Вы добрый человек, не изгоняете меня и милостиво позволили жить в моём бывшем доме. За это я Вам благодарен, а моя жена, Долли, вообще молится за Вас. Только ни как не приму в голову, зачем Вам всё это? Полторы дюжины постояльцев в год… Вы не получите ни пенни прибыли.
— Я надеюсь, что лучшие времена всё же настанут, — немного подумав, ответил Андрей Петрович. — Война, наконец, окончится, и в порт станут заходить корабли разных стран. Люди начнут путешествовать…
— Всё так, всё так… Сэр, я немного разбираюсь в людях и прекрасно понимаю, что Вы сделали это для детей. Кто они Вам? Тот, что ниже ростом, немного похож…
— Элфи…
— Понял, сэр. Замолкаю. Я прослежу, чтобы всё шло своим чередом и подберу достойного учителя для юноши.
В день отплытия, глядя в окно, Ромашкин не без интереса заметил, что на берегу реки впадающей в залив, теперь активно строились каркасы двух домов, которых ещё даже не было в проекте, когда он в первый раз оказался здесь. Девственно чистая природа этого берега ныне была потревожена человеком — можно сказать, была им убита. Такова суть прогресса и всегда таковой останется. Сейчас прямо под окном гостиницы виднелись раскинувшиеся снаружи предприятия Ипсвича. Нагромождение пакгаузов, конюшен, столярных и бочарных мастерских, лавок продавцов дёгтя, кузниц, сушилен сухарей, пекарей и много-много других. Андрею Петровичу даже показалось, что за время его отсутствия народу в городе прибавилось, и он всё больше походил на муравейник. Здесь стало более шумно, увеличилось количество разъезжающих по улицам лошадей, тележек и экипажей. Одна только скамейка в окружении платанов оставалась такой, какой он её помнил и это не могло не радовать любителя тишины и спокойствия. Отвернувшись от окна, Ромашкин встретился глазами с Питером и увидел, что он вот-вот разрыдается. Его брат стоял рядом, уже собранный для путешествия и тоже не находил себе места. "Странно, — подумал Андрей Петрович, — ещё несколько дней назад они забили палками живого человека, а нате вам, такая сентиментальность. Но сожалеть уже поздно — нужно завершать начатый путь".
Рядом с натянутыми сетями, лежал вытащенный на берег потрёпанный ялик. Сейчас лодка была пуста, но сложенные рядом вёсла и насаженные уключины говорили о том, что много времени, дабы встретиться с морской гладью этому судёнышку не потребуется. Вдоль борта по-прежнему виднелась красная полоса, а заваленная мачта всё так же несла на себе кусочек зеленоватой ленты, намертво прибитой к верхушке.