Тут мне захотелось схватиться за голову. Эскулап настаивал на срочной госпитализации, так как подозревал у Авдотьи Никитичны желудочную чахотку и был сильно удивлён, узнав от неё истинную причину истощения. Впрочем, его осмотр Маруси и пришедших за деньгами крестьян оставил положительное мнение о профессиональных качествах врача. Диагнозы ставил быстро, лечение назначал чётко, по-латыни писал неразборчиво. Каждый был чем-то болен. Даже маленькие дети, настоятельно призванные мной для профилактического осмотра с целью предотвращения эпидемий. Я бы тоже каждому поставил диагноз, если б платили по три рубля за осмотренную душу. Но доктор действительно указывал на недуг, и пусть в большинстве случаев это недоедание и авитаминоз, претензий не выставить. Зато рекламацию предъявляли мне, и как водится, с той стороны, откуда и предположить было невозможно. Леонтий Николаевич брал взаймы серебром, и принимать обратно ассигнациями крестьяне не хотели категорически, ни по какому обменному курсу. Договор есть договор. Сошлись на отсрочке до конца недели. "Раз все поедут на Вознесенскую ярмарку, — со слов Семечкина, — то барин в городе серебра наберёт, а там и рассчитаемся". Закончилось всё тем, что к трём по полудню я был приглашён на обед к штабс-капитану, где вечером нас всех ждал сюрприз.
2. Порох и пули.
Пахотная земля Поречского уезда, пусть и обильно вознаграждая земледельца, из-за своей небольшой площади заставляла поселян искать иные пути пропитания. Эта причина вкупе с другими факторами способствовала учреждению различных мануфактур и ремесленных предприятий, предшественников заводов. Плодились они с завидной регулярностью и так же скоро прекращали своё существование. Семьдесят лет назад прибыльным считалось производство поташа и стекла, потом переключились на лесопилки, смолокурни и бондарнечество, а сейчас популярно полотняное и канатное производство. Развивалось бы оно и дальше, как завещал государь Пётр I, ведь кораблям необходимы паруса и такелаж, армиям — палатки, да мало ли что можно изготовить из пеньки… А вместе с ним рос валовый продукт и, как это ни странно прозвучит, благосостояние населения, не тех, кто снимает сливки, а огромной массы участвовавших в производстве работников и работниц: тех, кто без продыху горбатится при толчении, трепании и чёске пеньки; крестьянок, усаженных за прядение из нее пряжи; мыларей отбеливающих её в чанах; сновальщиков, мотальщиков, ткачей и, конечно же, аппретурщиц. Так что обед у Есиповичей превратился в диспут на тему: как урвать на жизнь, и чтоб крестьянину не туго жилось. И даже извечный риторический для России вопрос: что делать? — не поднимался, так как являлся краеугольным камнем беседы. Из важного можно было вычленить согласие на поездку Елизаветы Петровны к своему другу. Как водится, дама затребовала к себе внимания, ведь Павлу Григорьевичу сорок три, а ей уже несколько больше, и то, что было десять лет назад, не обязательно повторится сейчас. К тому же появиться в старом платье не комильфо, а то и вовсе конфуз. Ведь все знают: разницу между уверенной в себе женщиной и дурнушкой определяет наряд по последней моде. Да и драгоценностей нет (с укором в сторону дочери). Вот если бы корсет "Corset a la Ninon" да из легкого шёлка длинную, чуть к низу расширенную, с красиво расположенными складками "тунику", да ещё разрезанную на боках и перехваченную под грудью поясом. Тогда да! Выслушал я её, а так как сидела она по левую от меня руку, тихонечко на ухо шепнул сумму, которую собираюсь ей одолжить. Вот после этого Елизавета Петровна повела себя совсем иначе, отбросила весь спектакль в сторону, в один глоток допила вино и полностью сосредоточилась на деле. Десять лет назад, расширяя производство своего отца, Щепочкин в краткий период от одного до трёх месяцев скупил около шестисот душ мужского пола в Медынском уезде. Действие понятно: поблизости фабрика, мощности, подготовленные специалисты. Но зачем он обратил свой взор на сотню вёрст на запад? Кроме полей конопли между Грядны и Борисовкой ничего нет, а значит, какой-то особой перспективы Павел Григорьевич не рассматривал. Скорее всего, просто каприз: была история с красивой женщиной, пусть помнит мою заботу, и я не забуду. А посему и сейчас найдёт для неё время. Закончив чаепитие, мы вышли во двор, где пёс с кошкой убегали от гуся. Францу рассёдлывали лошадь (он только приехал), а мы так увлеклись зрелищем, что заметили прибежавшего мальчика в тот момент, когда он чуть не уткнулся в Генриха Вальдемаровича.
— Дядя Генрих! Папку убили! Скорее…
До дома в Васелинках мы добрались, словно на крыльях. Разгорячённые лошади ещё топтались и пытались выровнять дыхание, а мы с Генрихом и Францем уже забегали в распахнутые ворота. Пёс, не пускавший чужих на порог в этот раз сидел смирно, и лишь когда прошёл Тимофей с Ваней, жалобно заскулил. Иван Иванович лежал на кровати застланной жёлтым ковром с тряпкой на голове, в одних кальсонах, а возле него хлопотала маленькая темноволосая женщина явно восточной внешности. Сидевший на табурете до нашего прихода широкоплечий мужчина в крестьянской одежде встал, и отодвинувшись в сторонку, обращаясь к Генриху Вальдемаровичу, произнёс:
— Вот, ваше благородие, таким и нашли.
— В смысле, голым? — уточнил Есипович.
— Истинно так, — подтвердил мужик, — в одних портах с язвой на темечке.
Тут стоит отметить, что в девятнадцатом столетии, глагол "убили" не совсем означал насильственную смерть. Убить могли, причинив существенный вред здоровью, лишить сознания и просто сильно ударить. А вот, словосочетание убить до смерти, означало уже конец жизненного пути.
Франц осмотрел лежащего без сознания Полушкина и выдал вердикт:
— Ударили чем-то тяжёлым и одновременно мягким. Кожный покров не повреждён.
— Платок с песком, — после некоторого размышления, сказал Генрих. — Когда скрасть кого тихо надо, первое средство. В суконку песочек, бечёвочкой затянуть и на палку, как кистень. Турок и пикнуть не успевал, даже феска не слетала.
Вечером, Иван Иванович пришёл в себя, а уже с утра смог поведать, что же произошло и это не очень понравилось всем присутствующим. Сыском беглых Полушкин стал заниматься чуть ли ни с момента поселения. Крепостных у него не было, доходного дела тоже и всё, что он умел, в мирной жизни применить оказалось невозможно. Поначалу стал заниматься охотой, да так успешно, что извёл всех волков, терроризирующих окрестные леса не одно столетие. Количество хвостов шло на сотни пока в какой-то момент эти хищники ему приглянулись, и во дворе появился щенок по кличке Серый. С этих пор отставной поручик стал внимательнее прислушиваться к рассказам помещиков, от которых бежали крепостные. А спустя пару лет, весь уезд знал, к кому надо обращаться. Крепкой памятью запомнили Полушкина и ссыльные шляхтичи, за поимку которых платила уже казна. Секрет же удач заключался в том, что перед любым делом Полушкин занимался анализом и сбором информации. То есть прекрасно представлял возможные маршруты беглых и как приобретённый бонус — неплохо ориентировался в лесу, но всё это не составляло и четверти успеха. Основа заключалась в сети осведомителей. В каждом населённом пункте, через который мог пройти объявленный в розыск, находился человек, часто бывший солдат, который сообщал о подозрительных личностях. Так что когда я обсуждал сроки, Иван Иванович только подсчитывал, какие деревни он успеет посетить.
— Кто бы мог подумать? — сокрушался Иван Иванович. — Федот одноногий… И как я просчитаться то смог? Я ж сразу просёк как портрет ему показал. Сбледнул лицом иуда, взопрел. И видел же сукин-сын… За тридцать серебряников продался… Смит ваш у него прятался. Хитрый зараза, ловко схоронился. Тит меня у околицы с лошадьми ждал, а как понял, что нет меня долго, так шукать. В общем, всю одёжку содрали и двадцать пять рублей ваших прихватили. Подвёл я вас, не послушал.
"И как сие понимать, — задал я себе вопрос, — вымышленный Смит появился на самом деле"?
— То есть, — зло проронил Есипович, — у них день перед нами в запасе?
— Не, Генрих Вальдемарович. С концами. У Федота лошади и он мою систему знает. Они уже на пути к Орше и даже чёрт их не остановит.
— Схожу-ка во двор, — сказал я, поняв, что ничего интересного больше не услышу.
Как только я покинул комнату, штабс-капитан наклонился к уху Иван Ивановича и что-то тихо спросил.
* * *
(разговор, который я не мог слышать)
— Что в портмоне было то?
— А хрен его знает. Мы с Федотом всю баньку обыскали, под каждым углом землю простучали. Ни котомки, ни дряни этой жёлтой, ничего. Топор и тесак у меня.
— Как так получилось?
— Зарезал я Смита. Мы когда в баньке вязать его стали, Федот деревяшкой своей зацепился и гад этот вывернулся. Заорал что-то не по-нашему и кистенём меня. Хорошо, шапка баранья на голове была. А у меня рука сама пошла, как учили.
— Плохо учили, раз простых дел сполнить не можешь. Подрезать — да, насмерть то зачем? Стареешь Иван Иванович. По следам хоть прошлись?
— А как же. Тит пробежался до последней лёжки. Даже в дупло лазал. Я что думаю, ведь не просто так Смит бежал именно в тот день. Может, передать ухищенное кому успел?
— Может и успел. Тут же каждый гувернёр картавый носом водит. И не факт, что портмоне в ночь побега выкрали. Федота хоть оставил за банькой наблюдать?
— Обижаете… Если что, внучок его вмиг весточку принесёт.
— Ладно, будем надеяться на лучшее.
— Генрих Вальдемарович, а сам, как думаешь, что там было?
— То, Иван Иванович не твоего ума дело. Ты лучше с оказией, попроси из ружья нашего гостя пострелять. Всё, шаги слышу.
* * *
В день открытия проходящая на поле возле Молоховских ворот ежегодная Вознесенская ярмарка, самих горожан столицы губернии не сильно интересовала. Позиционировалась она как животноводческая и оптовая. Со всех уездов в Смоленск съезжались приказчики, управляющие, представители помещичьих крестьян, вольные землепашцы и даже выбранные от государевых крестьян. Сделки совершали разнообразные: и поставочный фьючерс чуть ли не до новой ярмарки и бронирование и бартерные и, просто купля-продажа, когда соглашаясь с условиями, били по рукам и кидали шапку. Сюда пригоняли рогатый скот, лошадей, овец иногда птицу. Привозили образцы сена, которые тут же уходили в городские конюшни, зерно, крымскую соль, семена и уже практически на второй-третий день, сразу после гусиных боёв, начиналась торговля всем подряд. С этого момента тридцати пяти тысячное население города проявляло активность. Сукна, шёлк, шерсть, мягкая рухлядь, холщовые и бумажные товары выставлялись с правой стороны на сколоченных тут же прилавках. Посуда и кожи, масло, воск, рыба и прочие, вплоть до сахара и табака слева от ворот. В целом, присутствовали все три категории товаров: русские, азиатские и заграничные. Посмотреть было на что.
Выехали мы почти в ночь, на самой-самой заре и пика столпотворения повозок, телег и просто передвигавшихся верхом ловко избежали. А буквально спустя час, не особо прислушиваясь можно было оценить весь коллапс людского водоворота из дома штабс-капитана Пятницкого, любезно приютившего нас. Глава семейства Есеповичей тут же отбыл инспектировать строительство своего дома, а мы остались обустраиваться. И где-то между девятью и десятью часами, когда дворники закончили вычищать улицы, вновь не испытывая затруднений, принялись методично опустошать нужные нам торговые учреждения. В первую очередь, как не странно, не ссудные конторы, которых здесь перевалило за дюжину, а шляпные мастерские. Приданная мне или наоборот Елизавета Петровна прекрасно ориентировалась в городе, и мой план Генерального межевания можно было засунуть в известное место. План не соответствовал действительности. Так что сидя в карете, она давала Тимофею чёткие указания: где "направо", а где "езжай прямо до самого конца", иногда "держись левее от оврага, там, через ручей будет деревце — остановись". Следуя какому-то дьявольскому плану, мы посетили три заведения в разных концах города. Двигались хаотично, и только удовлетворившись парой высоких коробок из шляпной мастерской Морица, добрались до конторы с надписью на табличке под козырьком двухэтажного доходного дома: "Купеческая контора Анфилатова".
Выбеленный известью фасад с огромной дверью, оббитой множеством гвоздей, как видимо, должен был внушать доверие. Сходу отклонив предложение ссуды под двадцать два процента и сниженную ставку в девять с половиной при залоге я объяснил суть моего посещения и тут же был препровождён в отдельную комнатку-кабинет. Общение с представителем ростовщического бизнеса вышло недолгим, но весьма плодотворным и выгодным для обеих сторон. Человек средних лет, скорее малорослый, чем высокий, с еще довольно свежим, но бледным лицом, которое если и меняло свое меланхолическое выражение, то лишь ради беглой улыбки, поровну горестной и медоточивой; чёрные сальные волосы, мечтательно-отсутствующий взгляд; речь, не чуждая известной утончённости и деликатности; движения и жесты, каких не встретишь среди ростовщического люда, и обыкновение говорить до крайности медленно и затруднённо, растягивая слова, особенно когда разговор заходил о деньгах. Взгляд его из-под чёрных сдвинутых бровей становился нестерпимо сверлящим, стоило ему нахмуриться, и тут же возвращался к первичному состоянию. Скользкий тип.
Конечно, курс в сорок три копейки серебром за рублёвую ассигнацию мне не очень понравился, зато бумажки прошли при мне тщательную проверку. Слюнявились выполненные чернилами подписи, сверялись номера и даже заносились в журнал учёта принятые купюры. В кассе на руки я смог получить всего пятьдесят шесть десятирублёвых и девяносто семь пятирублёвых золотых монет и около шестисот восьмидесяти серебряных рублей с мелочью. Опустошив закрома и приняв обещание набирать нужную сумму на время ярмарки под обеспечение ассигнаций, мы закрыли сделку. А с фунтами вышел полный конфуз. Они просто не котировались в Смоленской губернии. Меня аж гордость на некоторое время обуяла, вспоминая "обменники" в суровые годы. Существовало, правда, исключение, но для этого необходимо было посетить Санкт-Петербург. Банкноты менялись на золотые голландские гульдены местной (российской) чеканки с известным дисконтом, и всё это сопрягалось огромными сложностями. Червонцы-то чеканились незаконно, и обмен осуществлялся под патронажем ряда чиновников. Например, одного известного господина, курировавшего в своё время финансовое обеспечение Средиземноморской эскадры Сенявина. То есть за вход надо платить. Был подсказан ещё один вариант и всё благодаря тому, что управляющий смоленской конторы этой зимой приехал сюда из Северной Пальмиры и был в курсе некоторых сделок. Обратить валюту можно было самым обычным способом — купить товар у английских купцов и уже реализовав здесь получить назад свои деньги. Но успех сей многоходовой операции опять-таки зависел от коррупционеров и наличием русского товара для вывоза. К тому же приходилось помнить о действующем запрете на торговлю с Англией, и контрабандный груз мог просто не дойти до получателя по вполне понятным причинам — шла война. Тут уж каждый решает сам и если интерес проявится, то следующий разговор придётся вести не здесь и не с управляющим конторы, так как серьёзные вопросы решаются людьми несколько другой компетенции. А пока, частотой сделок станем повышать уровень доверия. В общем, встретиться мы договорились спустя два дня.
Тем временем, Елизавета Петровна занималась примеркой перчаток и прочих модных аксессуаров. Не скажу, что скрепя сердце, но с некоторым осадком мне пришлось выложить пару ассигнаций. Два с полтиной за прекрасную кожу, определённо шикенскинк, — не в счёт, я и себе прикупил и даже сдачу необходимыми копейками получил. Возмутила цена на шарфик и кружево: двенадцать рублей за кусок шёлковой ткани и тридцать пять за аршинную полоску в две ладони шириной. Более того, с каждым проведённым здесь днём, адаптируясь к местным реалиям, я начинал осознавать, насколько нелепыми были мои первоначальные траты. Рубль здесь серьёзные деньги, и если дома я на сотенную куплю лишь бутылку боржоми, то тут целую цистерну. То-то Генрих возмущался благотворительным взносом мадам Пулинской. Вот вернусь назад, а там водка по двести рублей, так и возникает когнитивный диссонанс. Заметив перемену в моём настроении, Елизавета Петровна предложила навестить оружейную мастерскую, при которой есть лавка, где её зять если и не почётный, то частый клиент и Тимофей знает туда дорогу. Отчего не согласиться? Приехали, посмотрели и отправились на ярмарку. После экскурсии по оружейной комнате Есиповича, смотреть откровенно было не на что. Впрочем, вру, было два экземпляра, заставивших меня замереть на минуту. Один из них — рогатина на медведя. Между прочим, оружие среди охотников востребованное и что интересно, стоило как дамский шарфик. И второй — охотничий аркебуз, со стальными дугами и тросиком. Цена, как не дико прозвучит, дороже пехотного кремневого ружья раза в три.