И поза ее естественна, как и сосредоточенность, вот только… слишком правильно все, каждая складка на ее одежде — часть огромной картины, где доминирует алый дракон.
И восхищенный вздох — лучшее подтверждение моей правоты…
Хевдир не спешит входить.
И только ноздри раздуваются, а выражение лица такое… характерно-жадное… кажется, дракону не суждено будет увидеть ярмарку.
Урлак делает шаг.
И еще.
И игла замирает. А Кэед находит в себе силы поднять взгляд. Ее лицо, скрытое в полутьме, почти прекрасно. Веснушки тают, а черты становятся нежнее, прозрачней, будто передо мной сама зимняя дева…
Все же осенью меняется слишком многое.
— Эта ширма досталась мне вместе с домом, но в ужасающем состоянии…
…именно поэтому, пожалуй, была оставлена здесь. Знай матушка истинную ее цену…
— Кэед сумела восстановить…
— Невозможно.
Вот люблю мужчин за гибкость мышления… если сказано, что невозможно, значит, так оно и есть, пусть и невозможное ныне пред очами.
— То, что сделано в Ичиро, может быть исправлено только там… здесь и нитки подобрать не способны, — и прозвучало это снисходительно. Конечно, слабые глупые женщины разыграли представление, дабы обмануть кого-то многомудрого и опытного, но он, в силу многомудрости, раскрыл наш замысел…
Злость была подобна волнам на воде.
Она лишала рассудок ясности.
— Ичиро рьяно бережет свои тайны. — Кэед не собиралась возражать, но иглу воткнула в кусочек вощеной кожи. — Но… порой случается… всякое.
Она встречает взгляд и отвечает взглядом. Прямым. Спокойным.
— Что же?
— К примеру… дочь старшей вышивальщицы теряет разум от любви… она бежит с Ичиро… может, и вправду убедив себя, что будет счастлива в месте ином… а может, не желая разделить участь мастериц-вышивальщиц.
— И что в ней страшного?
Он отвернулся от Кэед.
Он протянул руку к дракону, и выражение того неуловимо изменилось…
Гнев?
Ярость?
Он, вышитый шелком на шелке же, перестал быть картинкой, того и гляди раскроет пасть, дабы дыхнуть огнем на наглеца, дерзнувшего оскорбить создательницу недоверием. И хевдир внял предупреждению, руку убрал.
— Может быть, и ничего… прожить всю жизнь в крепости. Выйти замуж за того, на кого укажут… родить дочь, или двух, или трех, на сколько хватит магии. Отдать их в учение с юных лет, ибо сила требует огранки… а остатки ее потратить на чудесные ковры. Они потому прекрасны, что мастерицы свивают с нитью свою силу… и песни поют, да… особые… одни обережные, для здоровья, или вот… иные, о которых говорить не принято.
Кэед провела пальцами по наметившемуся узору, кажется, это была веточка сливы.
Или не сливы.
Или не веточка даже, но змея, скрытая в зеленых листьях.
— Главное, они сгорают быстро, редко кто переступает порог тридцати пяти лет… моей наставнице было сорок. Она сказала, что дочери ее появились без дара… нет, они были отменными вышивальщицами, лучшими в Хеико, где она устроилась, однако все одно… она учила меня… отчего? Не спрашивайте… и нет, отец мой не знал, иначе вряд ли я оказалась бы здесь.
Мы встретились взглядами.
И я поняла…
Нет, ее не выдали бы замуж. Кто выпустит этакое сокровище… и странно, что она заговорила именно сейчас, или…
У нее не осталось ничего, кроме собственных умений.
А кто еще способен оценить их, как не тьеринг?
— Я способна создать сонный узор. Его вышивают на младенческих подушках, чтобы ребенок спал… — Она провела ладонью по шелковому лоскуту.
Значит, все-таки не змея.
— И обережный… впрочем, этот только обновить пришлось, заклинание лишь начало осыпаться… проясняющий разум… — Кэед вновь взялась за иглу. — Нужны лишь нити…
— Нити, значит. — Хевдир потер подбородок и спросил: — Сколько ты хочешь, женщина?
За ширму?
За Кэед?
За…
— Я не готова пока назвать цену. — Я поклонилась, видом своим выражая смирение. — Но если господин проявит толику терпения и…
Он хмыкнул.
И коснулся драконьей морды пальцем. И произнес с упреком, жалуясь будто бы:
— Женщины… бестолковые…
Из покоев Кэед хевдир выходил на цыпочках и, вздохнув, произнес:
— Нам и вправду стоит поговорить о ярмарке…
…а то.
ГЛАВА 12
Мудрейший Умару все же счел возможным ответить на мое послание. Написала его я сама, после встречи с хевдиром, которая придала мне добрый заряд злости.
…мудрейший Умару послал слугу, едва ли не столь же древнего, как он сам. И этот белобородый старик, вида самого благообразного, восседал в повозке.
Алый стеганый халат.
Высокая шапка.
Резная трость с навершием в виде птицы. И печаль в очах…
Свиток, перетянутый шнуром. Красная сургучная печать, что рассыпалась при прикосновении, и, стало быть, дело не обошлось без магии.
— Собирайтесь, — велел старик, глядя мимо меня. — Мудрейший Умару ждет…
Он милостиво позволил мне прочесть свиток.
Хитросплетенье слов. Вязь символов. И едва ощутимая насмешка, будто он, мудрейший, знал обо мне куда больше, нежели я сама… и не только обо мне.
Слуга проводит.
Вот только потесниться, чтобы и я могла присесть в повозку, он не соизволит, а взять рикху… нет, я была бы не против, однако, с другой стороны, идти недалеко.
Откуда я знаю?
Не я.
Иоко.
И собиралась я быстро, ибо нехорошо заставлять ждать человека, от которого, возможно, зависит твое будущее. И пусть правила требовали собираться не спеша, составив наряд минимум из пяти шелковых платьев, которые бы сочетались друг с другом, не говоря уже о такой мелочи, как прическа и лицо…
Умывание.
И выщипывание бровей, которые давно следовало бы удалить воском. Плотный крем, выравнивающий кожу. Толстый слой рисовой пудры, который придал бы коже нужную белизну.
Черный лак для зубов.
Беличьи кисти… у меня сохранились остатки прежней роскоши, но думаю, мудрейший Умару как-нибудь перенесет меня в обычном виде. Единственное, что я позволила себе — черную бархатную каплю на щеке, знак вдовства и глубокой сердечной печали…
Моя безымянная девочка — имя она себе так и не придумала — споро собрала волосы в гладкий узел, который перетянула простым шнурком. И кимоно подала темное, лишенное всяких украшений.
— Спасибо, — я кивнула, именно так и должна выглядеть вдова-просительница.
Скромно, сдержанно и…
…и слуга одарил меня хмурым взглядом. Он поджал подведенные алой краской губы и отвернулся.
Ах да, зонтик.
И девочка.
Она молча пристроилась за мной. Когда только успела облачиться в чистое платье? Правда, то было несколько коротковато, и, похоже, вопрос одежды встал куда раньше, чем я ожидала.
Старик цокнул языком, и ослик его послушно засеменил по улочке. К счастью, животное было то ли старо, то ли с рождения степенно, главное, что мы вполне успевали за повозкой.
А ехать и вправду было недалеко.
Почтенный Умару жил на соседней улице. Дом его, огороженный каменным забором, на котором вольготно устроилась стая кошек, был велик и роскошен.
Изогнутые шляпы крыш.
И кованые драконы, примостившиеся на ребрах их.
Горная сосна, что склонилась над вратами, даруя спасительную тень. И дорожка из речного камня. Ощущение тишины и прохлады.
Сойка в ветвях.
Лавка.
Сам старик, разложивший на земле доску для игры в но. Он сидел, будто дремал, но стоило мне сделать шаг, как очнулся и встал, протянул руки навстречу.
— Вот ты и дошла до меня, девочка, — произнес он.
— Да…
Закружилась голова.
Это от ароматов хвои и смолы, горячего чая и земли, травы, неба… кто сказал, что небо не пахнет? Скоро гроза, и близость ее я ощущала остро…
— И это хорошо… что Мэйкин заставил идти тебя пешком? Старый пройдоха… утомилась? Присядь… а ты, зануда, принеси гостье чаю. Он больше заботится о моем статусе, нежели я сам… на редкость упрямый человечишко. Уж я ему твердил, что правила правилами, а люди людьми… твою матушку вот взять, правила она блюдет, да только света в душе не прибавляется…
Слуга удалился, всем видом своим выражая несогласие.
А мудрейший Умару, почесав кошку за ухом, произнес:
— Серым по серу… белым по белу…
Его голос доносился откуда-то издалека, но это было неважно. Все было неважно… я перестала существовать, но не умерла, а будто сделалась частью чего-то большего.
Мира?
Малого, запертого в этом дворе, огороженного заклятым забором. Я была древней сосной, помнившей еще времена, когда Острова были безлюдны, и родником в корнях ее, сойкой… травой и домом… и улицей, и…
Я очнулась, когда в лицо брызнули водой.
— Вот, значит, как оно… — Старик вздохнул.
Старик?
Он помнил времена, когда крохотное семечко пробудилось в каменистой почве. И гора треснула, открывая путь ледяной воде. Его крылья…
Я моргнула, избавляясь от наваждения.
— Порой мы узнаем куда больше, чем желаем… — Старик усмехнулся… он и вправду был стар, даже по меркам своего племени, что уж говорить про людей.
— Вы… меня убьете?
— За что?
— Не знаю… я ничего не знаю о драконах…
…кроме того, что они невыразимо прекрасны, особенно шелковые и вышитые. А этот… жаль, я бы не отказалась увидеть его в истинном обличье…
— Истина то, что мы ею считаем.
— Вы и мысли читать умеете?
И тогда нет смысла скрываться, он и без того знает обо мне все, о той мне, пришедшей извне и сейчас…
— Не стоит бояться, дитя человеков. — Дракон коснулся моего лба прохладной ладонью, и страх отступил, а с ним и беспокойство, и гнев, и многие иные эмоции, о которых я и не подозревала. — Все идет как должно…
Я сидела на траве, и трава была мягка, что ковер. Я держала в ладони чашку, ощущая каждую неровность на костяном боку ее. Кажется, я пила отвар, одновременно и горький, и сладкий.
И смотрела в синие глаза ящера.
А он разглядывал меня.
— Я знал мастера Уно, и его отца, и отца его отца… люди живут быстро. — Дракон курил трубку. Чубук ее был изогнут, как радуга, а с колыбели табачной свисали семь камней на серебряных нитях. И при каждом движении камни покачивались, осторожно касаясь друг друга гранеными боками.
И раздавался мелодичный перезвон.
А может, он лишь чудился мне, как и терпкий запах дыма? Изо рта дракона выкатывались пушистые клубки его, которые, поднимаясь выше, разрастались и превращались в облака.
— Но один из рода их когда-то давно… очень давно… оказал мне услугу и не попросил ничего взамен. — Дракон взмахнул рукой, и рукав кимоно его, черный, расшитый тонкими нитями водорослей, поднялся волною, чтобы спугнуть очередное облако. — И тогда я одарил его сына… он передал дар с кровью своему… мне стало интересно.
Он бессмертен?
Или просто долгожитель? И если так, то, наверное, знает много о временах былых и не только о них…
— Я наблюдал. Иногда — помогал. Они были добры к старику… и слушались советов. Кроме твоего отца. Его сердце вспыхнуло, но пламя в нем разгорелось по дурному слову… я сказал, что в жилах женщины, его произнесшей, течет кровь береговых ведьм. Она взяла волосы морских дев, чешую их и гнилой огонь, чтобы сделать зелье сердечной тоски…
Чай не заканчивался.
Ни в чашке, ни в пузатом чайничке из мутного стекла. Чайник был украшен крупными шлифованными камнями, и они окрашивали отвар то в зеленый, то в алый цвет.
— Он не поверил. Он отказался. Он ушел из дому, чтобы вернуться в него с женой… — Дракон выпустил струйку дыма из носа, и длинные усы его качнулись. — Его отец приходил, жаловался, но… я не вмешиваюсь в дела людей, ибо так сказали боги…
Сложно.
И просто.
А я еще недоумевала, как столь сдержанный человек, которым был отец Иоко, мог выбрать в жены особу, подобную матушке. Нет, стервы и в прошлой моей жизни встречались, но эта была особо редкой породы. А вот если предположить, что местные приворотные зелья действительно работают, многое становится ясно.
— Его дар горел ярко и кровь была сильна, потому заклятие не свело его в могилу… не сразу… он оказался настолько силен, что даже ты родилась…
И вновь кое-что объясняет.
Матушкино раздражение. Полагаю, она детей не слишком-то хотела…
…и ее неспособность выносить наследника.
…и ранняя смерть отца. Его неведомая болезнь, с которой не способны оказались справиться даже колдуны… то есть к колдунам возникают определенные вопросы…
— Она была слабой девочкой, Иоко. И когда отец принес ее, я дал ей имя.
Крестный, стало быть.
— …огонь ее души едва-едва тлел. Я дыхнул на нее, но и мое дыхание…
…сдается мне, речь идет не о том дыхании, которое в человеческом обличье.
— …оказалось неспособно разжечь истинное пламя. Да и проклятие… за годы оно вросло в его тело, изменило разум. И даже избавившись от него, он оказался неспособен справиться с наведенной привязанностью.
Дракон вздохнул и велел:
— Пей.
Я пригубила.
Отвар не горячий и не холодный, и теперь я ощущаю на губах мятную свежесть.
— Я не стал говорить ему, что Иоко обречена. Подобные ей уходят рано, но… — Дракон поднял трубку и вывернул шею, уставившись на крылатые облака. — Я обещал присмотреть ему за дочерью.
— И… что вы собираетесь сделать?
— Душа ее ушла к богам. Они милосердны. И если ей суждено будет вернуться в мир, боги даруют хорошую судьбу.
Понятно.
То есть не очень понятно. Душа ушла, а тело…
— …ты хочешь жить. Это хорошо. Проклятие ушло вместе с ней, а вот то, что осталось… — Дракон лукаво усмехнулся. — Быть может, поэтому боги не позволили ей исчезнуть. А мастер не сказал, за чем именно я должен следить, а потому…
Все-таки и в иных мирах существовали крючкотворы, пусть и в драконьем обличье. С другой стороны, моя тайна, раскрытая хоть кому-то — тем паче, что этот кто-то был, надеюсь, мудр, — перестала давить на сердце.
— …ты пришла спросить, женщина. И я отвечу… да, твой отец оставил меня распоряжаться его имуществом.
Отлично, значит, все-таки не матушка, у нее бы я и ломаного медяка не получила.
— Он велел выдавать своей жене содержание в сотню золотых…
…сумма вполне приличная, но для матушки с ее любовью к новым нарядам ничтожная…
— …платить слугам…
…мой выкуп в несколько тысяч золотых…
…и остатки имущества…
…и даже те крохи, которые она брала в качестве платы за дом…
…у нее много долгов, куда больше, нежели денег…
— …и мастерам, если случится нужда в них… целителям… много кому, и твоя матушка… я буду называть ее твоей, ибо узы крови телесные в этом мире важны.
Я склонила голову.
— …пыталась лгать… дитя, чья душа давно принадлежит Нижнему миру, полагала меня наивным старцем. Она присылала слуг и каких-то проходимцев, уверявших, будто она стоит на пороге смерти… я велел гнать их. Я сказал ей, что способен видеть больше, нежели ей хотелось бы… ту же болотную воду, которую и опытный исиго почует, несмотря на прошедшее время. Женщина была недовольна.
…настолько ли недовольна, чтобы пожелать моей смерти?
— Не знаю. — Глаза дракона блеснули желтым. И мое сердце ухнуло, поскольку за хрупкой человеческой фигуркой мне почудилось…
…почудилось.
Чай уже горек.
Дым пахнет смолой и весенним небом. А что до крыльев у собеседника моего, так… этому ли удивляться?
— Разум твоего отца боролся с туманом, но… все не так просто, дитя… ваши законы кажутся порой нелепыми, но я вынужден подчиняться им.
Он?
Древний и мудрый?
— Таковы правила, дитя чужого мира. — Он выдохнул облачко. — И слово было произнесено, и слово было услышано…
Этот дом, явно находившийся вне рамок мира — постепенно я приловчилась ощущать некоторую его инаковость, — устал от моего общества, как и его хозяин, которому, быть может, сперва и было интересно, но кто сказал, что драконий интерес просто удержать?
Да и речь шла о вещах на редкость скучных.
Деньги.
Деньги — деньги — дребеденьги…
Итак, есть завещание отца, не только облаченное в слова, чего уже было достаточно дракону, но и оформленное надлежащим образом.