Члены президиума начали собираться, когда Наталья Смотрова вошла в комнату. Димка, во-первых, заметил, что ее вьющиеся волосы стали длиннее и сексуальнее и, во-вторых, она казалась испуганной. Он попытался остановить ее на несколько минут и рассказать о своей помолвке. Он чувствовал, что не мог поделиться этой новостью ни с кем в Кремле, не сказав сначала Наталье. Но снова момент был неподходящий. Ему нужно быдо поговорить с ней наедине.
Она подошла прямо к нему и сказала:
— Эти болваны сбили американский самолет.
— Не может быть!
Она кивнула.
— Самолет-шпион «У-2». Пилот погиб.
— Черт! Кто сделал это, мы или кубинцы?
— Никто не признается, значит, наверное, мы.
— Но такого приказа не давали!
— Совершенно верно.
Как раз этого они оба и боялись — что кто-нибудь начнет стрельбу без разрешения.
Члены Президиума занимали свои места, а помощники, как всегда, позади них.
— Пойду скажу ему, — проговорил Димка, но в этот момент вошел Хрущев.
Димка быстро подошел к руководителю и шепотом сообщил ему новость, когда тот садился. Хрущев промолчал, но помрачнел.
Он открыл заседание явно подготовленной речью:
— Было время, когда мы наступали, как в октябре 1917 года, во в марте 1918-го мы вынуждены были отступить, подписав Брест-Литовский мир с немцами, — начал он. — Сейчас мы столкнулись лицом к лицу с опасностью войны и ядерной катастрофы с возможными последствиями уничтожения человечества. Чтобы спасти мир, мы должны отступить.
Это звучало как довод в пользу компромисса, подумал Димка.
Но Хрущев быстро вернулся к военным соображениям. Что сделает Советский Союз, если американцы нападут на Кубу сегодня, как того ожидали сами кубинцы? Генералу Плиеву следует дать указания защищать советские силы на Кубе. Но он должен запросить разрешение на применение ядерного оружия.
Когда Президиум обсуждал такую возможность, Димку вызвала из комнаты секретарь Вера Плетнер. Ему звонили по телефону.
Наталья вышла за ним.
— Министерство иностранных дел получило сообщение, которое нужно немедленно передать Хрущеву, — да, во время заседания. Только что получена телеграмма от советского посла в Вашингтоне. Бобби Кеннеди сказал ему, что ракеты в Турции будут выведены через четыре или пять месяцев, — но это должно сохраняться в строжайшей тайне.
— Хорошая новость! — радостно воскликнул Димка. — Я сейчас передам ему.
— И еще, — сказал чиновник из МИДа. — Бобби подчеркивал необходимость срочного ответа. Очевидно, американский президент находится под сильным давлением Пентагона, требующего нападения на Кубу.
— Как мы и предполагали.
— Бобби все время повторял, что времени очень мало. Они должны получить ответ сегодня.
— Я скажу ему.
Он повесил трубку. Наталья стояла рядом с ним в нетерпеливом ожидании. У нее был нюх на новости. Димка сказал ей:
— Бобби Кеннеди предложил вывести ракеты из Турции.
Наталья широко улыбнулась.
— Все! — произнесла она. — Наша взяла! — Потом она поцеловала его в губы.
Димка вернулся в комнату в сильном волнении. Выступал Малиновский, министр обороны. Димка подошел к Хрущеву и тихо сказал:
— Телеграмма от Добрынина — он получил новое предложение от Бобби Кеннеди.
— Сообщи всем, — перебил Димку Хрущев.
Димка повторил то, что ему сказали.
Члены Президиума редко улыбались, но Димка сейчас увидел широкие улыбки на лицах сидящих за столом. Кеннеди дал все, чего они просили! Это был триумф для Советского Союза и лично для Хрущева.
— Мы должны согласиться как можно скорее, — подчеркнул Хрущев. — Позовите стенографистку. Я немедленно продиктую наш ответ, и он должен быть передан по Московскому радио.
Малиновский спросил:
— Когда я должен дать указания Плиеву начать демонтаж ракетных пусковых установок?
Хрущев посмотрел на него, как на тупицу.
— Сейчас, — сказал он.
* * *
После Президиума Димка наконец застал Наталью одну. Она сидела в приемной и просматривала свои записи с заседания.
— Мне нужно кое-что сказать тебе, — проговорил он. По какой-то причине он почувствовал дискомфорт в животе, хотя ему не из-за чего было нервничать.
— Говори. — Она перевернула страницу в своем блокноте.
Он помедлил, чувствуя, что не завладел ее вниманием.
Наталья опустила блокнот и улыбнулась.
— Сейчас или никогда.
Димка сказал:
— Нина и я обручились.
Наталья побледнела и от потрясения открыла рот. Димка испытал потребность сказать что-то еще.
— Мы сказали моей семье вчера, — добавил он. — На дне рождения моего деда. — Хватит мямлить, заткнись, сказал он себе. — Ему семьдесят четыре года.
Когда она заговорила, ее слова потрясли его.
— А как же я? — произнесла она.
Он не совсем понимал, что она имела в виду.
— Ты? — переспросил он.
Она понизила голос до шепота:
— Мы провели вместе ночь.
— Я никогда не забуду это. — Димка был ошарашен. — Но потом я от тебя ничего не слышал, кроме того, что ты замужем.
— Я испугалась.
— Чего?
На ее лице отразилось искреннее разочарование. Ее большой перекосился в гримасе, словно от боли.
— Пожалуйста, не женись.
— Почему?
— Потому что я не хочу. Час от часу не легче!
— Почему ты не сказала мне?
— Я не знала, что делать.
— Но сейчас уже поздно.
— Вовсе нет. — Она смотрела на него умоляющими глазами. — Ты можешь расторгнуть помолвку, если захочешь.
— Нина ждет ребенка.
Наталья ахнула. Димка проговорил:
— Ты бы сказала… раньше…
— А если бы я сказала? — Он покачал головой.
— Нет смысла обсуждать это.
— Да, я вижу, — произнесла она.
— Ну вот, — сказал Димка, — по крайней мере, мы избежали ядерной войны.
— Да, — отозвалась она. — Мы живы. Это что-то значит.
Глава двадцатая
Запах кофе разбудил Марию. Она открыла глаза. Президент Кеннеди сидел рядом с ней на кровати, опираясь на положенные под спину подушки, пил кофе и читал воскресный выпуск газеты «Нью-Йорк таймс». На нем была светло-синяя ночная рубашка, как и на ней.
— Ой! — воскликнула она.
— Ты чему удивляешься? — улыбнулся он.
— Что я жива. Я думала, что в эту ночь нас не будет.
— На сей раз Бог миловал.
Она ложилась спать с мыслью, что это произойдет. Она боялась, что их любовный роман закончится, и понимала, что у него нет будущего. Для него оставить жену означало бы политический крах; такой шаг ради темнокожей женщины немыслим. В любом случае он не хотел оставлять Джеки — он любил ее и их детей. Он был счастлив в браке. Мария — его любовница, и когда она надоест ему, он избавится от нее. Иногда она чувствовала, что предпочла бы умереть, прежде чем такое произойдет — особенно если бы смерть наступила, когда она лежала рядом с ним в постели, от вспышки ядерного взрыва, в результате которого все будет уничтожено, прежде чем они поймут, что произошло.
Ничего подобного она не говорила: ее роль в том, чтобы радовать его, а не печалить. Она села, поцеловала его в ухо, посмотрела через плечо на газету, взяла чашку из его руки и отпила кофе. Несмотря ни на что, она была рада, что еще жива.
Он не упоминал об ее аборте, словно забыв об этом. Она никогда не заводила разговор на эту тему. Она позвонила Дейву Пауэрсу и сказала, что беременна. Дейв дал ей номер телефона и сказал, что позаботится о гонораре врача. Президент единственный раз говорил об этом, когда позвонил ей после процедуры. У него на уме были большие заботы.
Мария думала сама поднять вопрос, но потом быстро решила этого не делать. Как Дейв, она хотела защитить президента от забот, не возлагать на него лишнее бремя. Она чувствовала, что это правильное решение, хотя она не могла не сожалеть и даже не испытывать обиду, что не могла поговорить с ним о столь важном.
Она боялась, что секс будет болезненным после процедуры. Однако когда Дейв попросил ее прийти в резиденцию накануне вечером, ей так не хотелось отказываться от приглашения, что она решила рискнуть. И все получилось хорошо, даже отлично.
— Мне, пожалуй, пора, — сказал президент. — Сегодня утром я пойду в церковь.
Он уже собирался встать, когда зазвонил телефон у кровати. Он взял трубку.
— Доброе утро, Мак, — произнес он.
Мария догадалась, что он разговаривает с Макджорджем Банди, советником по национальной безопасности. Она вскочила с кровати и пошла в ванную.
Президенту часто звонили утром, когда он еще лежал в постели. Мария полагала, что люди либо не знали, либо их не интересовало, один ли он. Чтобы не ставить президента в неловкое положение, она предпочитала удалиться во время таких разговоров на тот случай, если они были сугубо конфиденциальными.
Она выглянула из ванной, когда он вешал трубку.
— Потрясающая новость, — сказал он. — Московское радио сообщило, что Хрущев демонтирует ракеты на Кубе и отправляет их обратно в СССР.
Мария сдержала себя, чтобы не закричать от радости.
— Ты спас мир, Джонни, — сказала она.
Он задумался и через минуту проговорил:
— Полагаю, что да.
* * *
Таня стояла на своем балконе, облокотившись на перила из кованого железа, глубоко вдыхая влажный гаванский утренний воздух, когда внизу подъехал «бьюик» Паза, полностью перегородив узкую улицу. Он выскочил из машины, посмотрел наверх, увидел ее и закричал:
— Ты предала меня!
— Что? — поразилась она. — Как?
— Ты знаешь.
По натуре он был вспыльчив и непостоянен, но она не видела его таким рассерженным и даже обрадовалась, что он не поднялся в квартиру. В то же время она не могла понять, в чем причина его гнева.
— Я не выдавала никаких тайн и не спала с другим мужчиной, — сказала она. — Так что я не предавала тебя.
— Тогда почему они демонтируют ракетные пусковые установки?
— Вот как? — Если это правда, значит, кризис миновал. — Ты уверен?
— Не притворяйся, будто ты не знаешь.
— Я не притворяюсь. Но если это правда, мы спасены. — Краем глаза она заметила, что соседи открывают окна и двери, чтобы понаблюдать за происходящей ссорой с нескрываемым любопытством. Она не обращала на них внимания. — Почему ты сердишься?
— Потому что Хрущев заключил сделку с янки и не посоветовался с Кастро!
Соседи неодобрительно зашумели.
— Конечно, я не знала, — с раздражением сказала она. — Ты можешь представить себе, чтобы Хрущев говорил со мной о таких вещах?
— Он прислал тебя сюда.
— Не он лично.
— Он разговаривает с твоим братом.
— Ты и вправду считаешь, что я в некотором роде специальный эмиссар Хрущева?
— Зачем, как ты думаешь, я месяцами ходил с тобой повсюду?
Более спокойным голосом она ответила:
— Я думала, что нравлюсь тебе.
Женщина, слушающая их, издала сочувственные воркующие звуки.
— Тебе здесь больше нечего делать, — закричал он. — Собирай свой чемодан и немедленно уезжай с Кубы. Сегодня же!
С этими словами он вскочил в машину, и она с ревом сорвалась с места.
— Приятно было познакомиться, — буркнула Таня.
* * *
Тот вечер Димка и Нина отпраздновали в баре недалеко от ее дома.
Димка твердо решил больше не думать о своем тревожащем разговоре с Натальей, который ничего не менял. Он отодвинул ее в потаенные уголки своего сознания. У них было мимолетное увлечение, и оно закончилось. Он любил Нину, и ей предстояло стать его женой.
Он купил пару бутылок некрепкого отечественного пива и сел рядом с ней на скамейку.
— Мы скоро поженимся, — с нежностью обратился он к ней. — Я хочу, чтобы у тебя было красивое платье.
— Я не хочу много шума, — сказала она.
— Я тоже, но это может стать проблемой, — нахмурился Димка. — Из моего поколения я первый, кто вступает в брак. Моя мать, дед и бабушка захотят пригласить много гостей. А как насчет твоих родственников? — Он знал, что отец Нины погиб на войне, но у нее еще были мать и брат, младше ее на два года.
— Надеюсь, будет достаточно, если придет только мать.
Мать Нины жила в Перми, почти в полутора тысячах километров от Москвы. Но что-то подсказало Димке: Нина не очень хочет, чтобы мать приезжала.
— А как же твой брат?
— Ему придется брать увольнительную, но я не знаю, дадут ли ему. — Брат Нины служил в армии. — Я не имею представления, где его часть. Может быть, на Кубе, насколько мне известно.
— Я выясню, — заверил ее Димка. — Дядя Володя наведет справки по своим каналам.
— Не стоит особенно утруждать себя.
— Отчего же? Вероятно, это будет моя единственная свадьба.
— Что ты хочешь этим сказать? — огрызнулась она.
— Ничего особенного. — Он сказал это в шутку, без всякой задней мысли, и пожалел, что вызвал ее раздражение. — Выкинь это из головы.
— Ты думаешь, я собираюсь развестись с тобой, как с моим первым мужем?
— Наоборот. Ты меня не так поняла. Что с тобой? — Он заставил себя улыбнуться. — Сегодня мы должны радоваться. Мы женимся, у нас есть ребенок, и Хрущев спас мир.
— Ты не понимаешь. Я ведь не девочка.
— Я догадался об этом.
— Ты можешь быть серьезным?
— Могу.
— Вступление в брак — это когда двое молодых людей дают обещание вечно любить друг друга. Нельзя говорить это дважды. Как ты не понимаешь: мне нелегко делать это снова, после того как один раз меня постигла неудача.
— Ах, вот в чем дело, — сказал он. — Теперь, когда ты объяснила, я понял. — Нина относилась к этому шагу немного старомодно, — сейчас разводились многие, — но причина, вероятно, заключалась в том, что она была родом из провинциального города. — То есть ты хочешь, чтобы празднование соответствовало второму вступлению в брак: никаких сумасбродных обещаний, никаких шуток в адрес новобрачных, осознанность взрослых людей, что жизнь не всегда идет по плану.
— Совершенно верно.
— Ну что же, моя любимая, если ты хочешь этого, я позабочусь, чтобы так оно и было.
— Правда?
— Что заставляет тебя усомниться?
— Не знаю, — призналась она. — Иногда я забываю, какой ты хороший.
***
В то утро на последнем заседании Экскомма по кризису Джордж впервые услышал придуманное Маком Банди определение противоположных сторон среди советников президента.
— Все знают, кто были ястребы и кто голуби, — сказал он. Сам Банди был ястребом. — Сегодня день голубей.
Хотя кучка ястребов в то утро оставалась, все хвалили президента Кеннеди, как он урегулировал кризис, даже те, кто недавно упрекал его в опасном проявлении слабости и настаивал, чтобы он ввергнул Соединенные Штаты в войну.
Джордж отважился пошутить с президентом:
— Может быть, в следующий раз вы разрешите пограничный конфликт между Индией и Китаем, мистер президент.
— Не думаю, что они или кто-нибудь еще хочет, чтобы я занялся этим.
— Но сегодня вы на седьмом небе.
Президент Кеннеди засмеялся.
— Это продлится около недели.
Бобби Кеннеди предвкушал возможность больше общаться со своей семьей.
— Я почти забыл дорогу домой, — посетовал он. Недовольно скрежетали зубами только генералы. Члены Объединенного комитета начальников штабов, собравшиеся утвердить планы воздушных атак на Кубу, были в ярости. Они направили президенту срочное послание, в котором говорилось, что согласие Хрущева — это уловка, рассчитанная на то, чтобы выиграть время. Кертис Лемей сказал, что это тяжелейшее поражение в американской истории. Никто не обратил внимания на такую позицию.
Джордж кое-что узнал, но, чтобы переварить это, ему нужно было время. Политические вопросы переплелись теснее, чем он предполагал ранее. Он всегда думал, что такие проблемы, как Берлин и Куба, никак не связаны между собой и мало какое отношение имеют к гражданским правам и здравоохранению. Но президент Кеннеди не мог регулировать ракетный кризис на Кубе, не задумываясь о последствиях в Германии. И если бы он не смог разобраться с Кубой, предстоящие промежуточные выборы негативно сказались бы на его внутриполитической программе, и он лишился бы возможности провести законопроект о гражданских правах. Все было взаимосвязано. Осознание этого представляло важность для карьеры Джорджа, над которой ему нужно было поразмыслить.