Его улыбка стала шире, он вытащил салфетку со спиртом. Он держал аптечку? И зачем ему салфетка? Пока он не начал вытирать мои голени, вызывая дикое жжение, я не поняла, что истекаю кровью. И не в одном месте. Речные камни серьезно поранили меня.
– Я бы не назвал это героическим, – сказал он.
– А как бы назвал? – я сжала кулаки в песке, он раскрыл другую салфетку для второй ноги.
– Глупо.
– То, что для меня героически, для тебя – глупо?
Он не мешкал.
– Да, как–то так.
– Меня сбросило с рафта, и река решила поиграть моим телом в пинбол. Остальные подходили и спрашивали, в порядке ли я, похлопывали по спине. Почему ты поучаешь меня, что поступок героя, а что – нет?
Кэллам опустил окровавленную салфетку в тот же мешочек, что и другую, и взял тюбик мази.
– Потому что всем нам в жизни нужен кто–то, говорящий прямо, а не сочиняющий бред, да?
– Что–то мне не хочется отвечать.
– Почему? Потому что правда жестока? Или потому что ты – одна из тех, кому нравится бред? – он не спорил, а говорил даже искренне.
– На это мне тоже не хочется отвечать, – я напряглась, а он начал втирать мазь в порезы на моих ногах, но это не жгло. Было даже приятно, особенно то, как нежно он при этом касался меня.
– Допустим, я за тобой прыгнул, – он замер, открыл один из больших бежевых пластырей. – Что бы случилось с остальными рафтерами на нашей лодке? Что было бы с ними без проводника? – он выждал пару секунд, чтобы это впиталось, и продолжил. – Допустим, я нырнул за тобой и как–то поймал. Как бы я помог? Я не смог бы оттащить тебя в лодку. Я не смог бы оттащить тебя к берегу. Ты видела, что бывает, когда пытаешься плыть посреди бурного потока, – он накрыл пластырем один из самых больших порезов на моей левой ноге, взглянул на меня. Его мокрые волосы нависали на глаза, но я заметила за ними вскинутую бровь. – Я мог бы держать тебя за руку и говорить что–то приторное, типа «Не переживай, я с тобой» или что–то подбадривающее, типа «Мы сделаем это вместе», а то и что–то мужественное, типа «Я спасу тебя», но это не важно, потому что я не мог покинуть тот рафт, – он разгладил другой пластырь на моей голени. – Но, обещаю, когда и если тебе понадобится помощь, и я смогу ее предоставить, ты ее получишь.
Он говорил это, чтобы быть милым, но я заерзала на песке. Он звучал не так, будто просто говорил это. И выглядел не так.
– Я тоже упал один раз. Первым летом, когда был тут с мамой и братом, – он посмотрел на меня, проверяя, что я еще слушаю.
Я склонила голову набок.
– Ты, турист необыкновенный, упал в реку с рафта? Скажи, что это не так.
– О, это так.
– Что случилось? – спросила я, стараясь не замечать, как его пальцы гладят мою кожу, или как их тепло собирается во мне.
– Брат столкнул. Оттуда у меня это, – он провел большим пальцем по кривому шраму на виске. – Я врезался лицом в один из булыжников в воде.
Кэллам застегнул аптечку и опустился на песок напротив меня.
– Я был ребенком в то лето, когда упал в реку. Думала, я запаниковал? Ты бы меня видела, – он тряхнул головой, глядя на реку. – За лето до этого я только научился плавать, и мне еще было неуютно в воде. Особенно в той воде. Я не помнил, чему нас учил вожатый насчет падений. Я просто замер. В этом мой подвиг – я одолел реку, случайно последовав за течением.
Я коснулась пластырей на ногах. Он не упустил ни одной ссадины или царапины. Он позаботился обо всем. Тепло растекалось по мне.
– Ты явно хочешь, чтобы я уловила мораль истории.
Он пинал песок.
– Морали нет. Я пытался связать твой неприятный опыт со своим. Поделиться личным о себе с тобой, – он подмигнул и встал. – Теперь ты похожа на мумию ниже колен, моя работа здесь выполнена.
– Дай угадаю. Нужно проверить отдыхающих? Сосчитать весла и жилеты?
Он широко развел руками.
– Что скажешь? Работа главного вожатого никогда не заканчивается.
– Спасибо за мумифицирование, – крикнула я ему вслед.
Он не ушел далеко, остановился. Оглянулся на меня через плечо, и от его взгляда я сглотнула.
– Знаешь, что мне больше всего запомнилось в том дне? – он ждал, и я покачала головой. – Осознание, что, что бы ни произошло со мной, я справлюсь. И выберусь из этого. Ад или бурная река, – он пожал плечами, – я могу себя спасти.
Я взмахнула рукой.
– А вот и мораль истории.
Он сдвинул брови, стараясь выглядеть серьезно.
– Не знаю, о чем ты.
Я посмотрела на небо.
– Ясное дело.
Казалось, Кэллам хотел вернуться ко мне, но на меня упала тень. Этан.
– Эй, новенькая. Знаешь, что они говорят?
Я вздохнула. Теперь он не отвечал за шесть жизней на опасной реке, так что мог вернуться к роли очаровательного парня.
Этан скользнул по мне взглядом, закончив на мокром хвосте.
– В сплавлении… да и во всем в жизни, – он пошевелил бровями, – чем влажнее, тем лучше.
Я сморщила нос.
– Можно было и без этого, но спасибо, что подошел до того, как я поела.
– Я могу подойти и после обеда, добавить своих фразочек, – предложил он.
– Вообще–то я предпочитаю сохранять еду в себе. Спасибо.
Этан помрачнел. Я будто была первой, кто отказала ему.
– У тебя красивые глаза, – сказал он со странным видом, думая, похоже, что он сексуальный.
Но казалось, что ему что–то попало в глаз.
– Ах, спасибо. Давай угадаю, что дальше, – я широко улыбнулась, показывая зубы. – У меня красивая улыбка?
Он прищурился.
– В чем проблема, новенькая?
Почему он был таким настойчивым, я не понимала. Я не была красавицей, что выделялась из каждой толпы. Я была даже не милой. В лучшие дни я еще могла назвать себя такой, но Этан вряд ли интересовался милыми. Так зачем он лез ко мне?
Я огляделась и поняла ответ. Он приставал ко мне, потому что выбора было мало. Может, потому я и рявкнула:
– Моя проблема, Этан, в том, что я лучше поцелую сурка, чем тебя. Я не собираюсь заводить летний роман ни сегодня, ни завтра, ни когда–либо. Можешь оставить меня в покое?
Он не отвел взгляда, а сжался и пожал плечами.
– Кто говорил о романе?
Я застонала. Где же спасение?
Я не понимала, что Кэллам все еще был рядом, пока он не кашлянул.
– Этан? – он подождал, пока Этан кивнет ему. – Заткнись.
ТРИНАДЦАТЬ
В начале лета моя жизнь имела смысл. Странным образом, но она была предсказуемой. Я могла перечислить, что происходило каждый день, и как вели себя люди.
Лагерь Кисмет разбил все представление о жизни. Всего за неделю.
Мой мир словно перевернулся, и люди вели себя не так, как должны были. Все, кроме меня… и папы. Отлично. Теперь я была в одной куче с папой. Прекрасное лето.
Мама все еще вела себя странно, как старая версия, которая специализировалась на объятиях перед сном и записках на салфетках в коробках с обедом. Часть меня хотела верить, что прежняя мама возвращалась, но я не спешила надеяться.
И Гарри. Он все еще был хорошим умным ребенком, будто потомком Эйнштейна, а не Престона и Синтии Эйнсворс, но он начал новую страницу. Он был теперь смелым, охотился за адреналином.
У Гарри каждый день теперь был полон занятий, и он нашел себе множество друзей. Судя по тому, ка кони говорили, они словно прошли войну и сроднились.
Так прошла первая неделя лагеря. Мама стала… мамой снова. Гарри стал мистером Популярность, попробовал жизнь на грани опасности. И я напоминала папу и держалась до побеления костяшек за то, каким все было, и каким станет, когда мы покинем лагерь в конце лета.
И были проблемы с парнями. Не с Этаном, хоть он пытался стать проблемой, а с Кэлламом. Я не могла его понять. В одну минуту он шутил и улыбался, а потом рявкал на меня из–за неуклюжих узлов. В один миг я ему будто нравилась, а потом он едва терпел меня.
Он был современным Джекиллом и Хайдом, и это было не самым тревожащим. Я не понимала, к кому меня тянуло больше: к щедрому Джекиллу или опасному Хайду.
Так что мне нужно было в этом разобраться. Как можно скорее.
Потому этим утром я решила пробежаться. Я хотела пробежаться фартлеком, но выглядело это так, словно я просто бежала изо всех сил.
Но это было полезным, а боли в ногах можно было исправить парой мешочков льда.
Я добралась до развилки тропы, что могла отправить меня обратно в лагерь за одну милю, если повернуть налево, или за три, если повернуть направо. Я не знала, почему повернула направо. Я уже пробежала шесть миль и не хотела бежать больше семи сегодня, но уже разогналась. Так почему не выбросить план в окно?
Я так сосредоточилась, разогнавшись, что не заметила бы самолет в сотне футов над своей головой, даже не услышала бы. Потому и не заметила, что кто–то еще летел по тропе за мной. Я не слышала его. И не видела, пока он не стал обгонять меня.
Я удивилась, что он смог догнать меня. Он даже мог пролететь мимо меня. Но я любила соревноваться в беге.
– И зачем ты тут бегаешь так, словно за тобой гонятся копы, когда должна спать? – Кэллам чуть запыхался, но не так сильно, как я. Я бежала не в том темпе, что делал разговор удобным.
– Копы? – звучало относительно нормально, я еще не задыхалась.
– Так мы с братом говорили, когда тренировались вместе. У нас был темп «будто за тобой гонится питбуль», он быстрее, чем «убегать от копов», но медленнее, чем «убегать от мамы».
Как он мог все это говорить на такой скорости? Дыхание было трудным.
– Вы с братом бегали вместе? – я вдруг поняла, что вспотела. Но не только я – у него была мокрой почти вся футболка.
– Пока он не побежал от копов по–настоящему, но у них есть такие удобные и быстрые машины.
Я кивнула, он побежал впереди меня. В этом была сложность, когда любил соревноваться в беге – как бы быстро я ни бежала, кто–то всегда был быстрее.
– Вы бегали на соревнованиях?
– Легкая атлетика, – сказал он, мы пригнулись под веткой, висящей над дорожкой. – Он бегал полторы тысячи, а я – пять тысяч.
Это объясняло, почему Кэллам был быстрым, но я следила за ним всю неделю и не знала, был ли он хоть в чем–то плох.
– Он был быстрее, но ты…
– Мог бежать дольше, – я ощущала его улыбку в мою сторону. – Если ты не заметила, – я фыркнула и смотрела вперед. Я не могла не думать о его потном лице с улыбкой. Я едва смотрела на него, но эта картинка застряла в голове. – Что ты бегала? – спросил он, дыша почти нормально. Я знала, что он сдерживался, чтобы не бросить меня за собой. Мне не нравилось то, что его сердце билось почти нормально, а мое почти вырывалось из груди.
– Бег по пересеченной местности осенью и легкая атлетика весной.
– На какое расстояние?
Я не сразу ответила, пыталась отдышаться после прошлого ответа.
– Пять тысяч. Порой шестнадцать.
Хоть мы бежали, он умудрился ткнуть меня локтем.
– Пять. Так мы оба мазохисты?
Я не ответила, ведь было понятно, что люди сами не записывались на такие расстояния. Тренер умолял, упрашивал спортсменов состязаться на таких дистанциях. Но я не спрашивала Кэллама, выкручивали ли ему руку, чтобы убедить бежать, или он сам вызвался. Он любил вызов. Чем больше, тем лучше. Тут мы тоже были похожи.
– Почему ты бегаешь? – спросил он. – Убегаешь от чего–то или бежишь к чему–то?
На моем пути ничего не было, но я чуть не споткнулась.
– Не угадал, – заявила я.
– Значит, все сразу. Приятно знать.
Его тон бесил. Да и его лицо, но я не собиралась смотреть и подтверждать это.
– Почему ты бежишь? – парировала я, стараясь подражать его голосу. – От чего–то или к чему–то?
– Ни то, ни другое, – он явно улыбался.
– Значит, все сразу. Приятно знать, – я отпрянула в сторону, чтобы не споткнуться о камень на дороге, и я врезалась в Кэллама. Моя голая рука на его голой руке.
– Ты не спросишь, какие у меня достижения? – спросил он.
Я сверилась с часами. Через полторы мили будем в лагере. Я могла выдержать еще десять минут бега рядом с потным Кэлламом О’Коннором на безумной скорости. Я надеялась.
– Нет, потому что, судя по тому, как ты спрашиваешь, – я быстро вдохнула, – ты явно считаешь свои результаты впечатляющими.
– Это так.
– Тогда мне этого хватит.
– Оставишь все интересное воображению? – он ткнул меня снова. Мою кожу покалывало.
Я отодвинулась на тропе, напоминая, что он – мой наставник, у которого была борьба личностей, и он злил меня не меньше, чем интриговал. Но это не важно, потому что я не собиралась заводить летний роман. Ни за что. Мне хватало сложностей в жизни.
– А про мои результаты не спросишь? – я чуть ускорилась, мы добрались до последней мили.
– Да. Какие они?
Легкие пылали, но я терпела. Я не замедлялась, когда становилось неприятно. Я бежала вперед.
– Веселее оставить это воображению, да?
Он хмыкнул и догнал меня. Его грудь двигалась уже быстрее, но не как моя. Я вдыхала дважды за его один вдох.
– Хорошо учишься?
Я улыбнулась.
– Хорошо.
– И платят за это?
– Раз хорошо учусь, то платят.
Кэллам впечатлено кивнул мне.
– Разве ты не стремишься к совершенству везде?
– А ты? Как у тебя?
Кэллам пожал плечами.
– Смотря что ты имеешь в виду.
– Я про оценки.
Он покрутил шеей.
– Да, мои оценки достаточно крепкие, чтобы получать хоть немного.
– Отлично учишься?
Он молчал пару секунд.
– Только если подтянусь до уровня гения к экзаменам.
– Так ты говоришь, что плохо учишься?
– Так я говорю, что не все знаю на отлично, хоть и быстро бегаю.
Мы были близко к лагерю, и я видела некоторые домики.
– Я не привыкла к такой твоей скрытности.
– А я – к такому твоему вниманию к деталям.
Кэллам не был глупым. Но и не казался мне бездельником. Может, он получил раз в жизни четверку и считал, что это конец света.
– Так какой у тебя средний балл? – спросила я.
Он фыркнул.
– Это лучше оставить воображению.
– Правда?
– Правда, – он ускорился на последней сотне метров к лагерю. Я с трудом поспевала.
Я не давила дальше, но, когда мы остановились на большой поляне, он упер руки в колени, отдышался и сказал:
– Скажем так, у меня еще есть время поработать над этим. Но, даже если я все силы направлю на учебу, как в том году, результат будет средним.
Я медленно ходила кругами по траве, чтобы остыть, сжав руками голову, пытаясь отдышаться.
– Для того, кто не решил насчет колледжа, – выдох, вдох, – ты явно много думал об этом.
Он пожал плечами.
– То, что я не решил, не значит, что я не обдумывал варианты.
Я снова дышала нормально, жжение в ногах почти пропало.
– Хочешь позавтракать тут в десять?
Я не знала, что собиралась спросить, пока не сделала это. Как и первые несколько раз, Кэллам ел один все время. Я не знала, хотел он этого сам, или так сложилось. Может. Не стоило спрашивать, но я устала есть в одиночку. Мама присоединялась порой, и Гарри оставался на пару минут, а потом уходил за столик к друзьям–проказникам. И, хоть Кэллам О’Коннор был загадкой, он мне нравился.
Он покачал головой, капли пота слетели с его волос.
– Эй, спасибо за предложение, но мне на смену через час.
Я схватила ногу за спиной, чтобы размяться.
– Времени на душ и еду полно.
– Душ и еда ниже, чем сон, – сказал он, зевая. Он только что пробежал много миль, еще был потным, но зевал? Он устал после взрыва адреналина?
Я ощущала себя после бега так, словно могла захватить мир с кулаками, связанными за спиной.
– Ты не спал ночью? – спросила я, когда он зевнул снова и пошел к домикам работников.
– Нет. А ты? – он помахал и пошел дальше. – Спасибо за пробежку, Финикс. Мне нравится вызов.
– И мне, – крикнула я. – Хоть это не был вызов. Для меня.
Он рассмеялся, но явно разгадал мой блеф, судя по взгляду.
– В то же время завтра?
Я улыбнулась.
– Не опаздывай.