ГЛАВА 3. НЕБЕСНЫЙ ТИХОХОД
ГАТЧИНА 27 февраля (12 марта) 1917 года.
Едва машина завернула за угол дворца в глаза брызнул свет солнца. Зажмурившись, я впитывал в себя его тепло. Тоска понемногу отпускала и я уже спокойнее глянул в окно автомобиля. Снег прекратился и погода стремительно улучшалась. Ветер разорвал тучи и местами стало видно северное небо. Да и на душе стало как–то веселее…
Внезапно тревожная мысль кольнула сознание.
— Николай Николаевич, а графиня с Георгием как–же? Им же нельзя здесь оставаться!
Джонсон иронично покосился на меня.
— Да уж о них–то точно позаботились. Или считаете, что ваш прадед мог пойти на опыт не озаботившись судьбой своей семьи?
— Мне непонятна ваша ирония, Николай Николаевич. Я спрашиваю абсолютно серьезно.
Джонсон нехотя ответил:
— Они сегодня отправляются в Ревель, вместе с Врангелем. Он везет туда также свою семью. А оттуда графиня отправится в Стокгольм.
— Надеюсь прадед позаботился о том, чтобы они не бедствовали?
Джонсон вспыхнул.
— Послушайте вы, Михаил Александрович, или как вас там на самом деле! К чему эта игра? Ведь я абсолютно уверен в том, что вам безразлична судьба графини и Георгия! Вам вообще безразличны мы все! У вас на уме лишь деньги! Я не могу поверить, что у такого светлого и благородного человека, как Великий Князь Михаил Александрович, могут быть такие потомки!
— Да ну вас… — Буркнул я и, насупившись, отвернулся к окну.
Вот еще напыщенный индюк!
Машина тем временем въехала на привокзальную площадь. Вид паровоза и вагонов за ним неожиданно снова улучшил мое настроение. Наверное, впервые в этом времени, я почувствовал особое отличие от привычного мне мира. Гатчинский дворец, старинное (естественно по моим субъективным меркам) авто, даже люди в одежде начала XX века, как–то не шокировали сознание. Возможно свою роль сыграла память самого прадеда и многие понятия были мне знакомы на подсознательном уровне. Не знаю. Но вот именно вид окутанного дымом и паром паровоза окончательно замкнул в моем сознании логическую цепь — я в 1917 году и теперь это мой мир. Мой. Причем, очевидно, навсегда. А значит будем устраиваться в этом мире с наилучшим комфортом. Ничего, разлюбезный Николай Николаевич, ничего. Я еще удивлю вас. Только вот вырвемся отсюда.
Обозрев колоритных извозчиков, которые чем–то грелись у своих саней, и сравнив их с таксистами моего времени, я хмыкнул и вслед за Джонсоном вышел из машины на морозный воздух. Николай Николаевич, кивнув в сторону вагонов, пошел вперед с чемоданом. Я позволил себе идти налегке, ввиду того, что был сопровождаем шофером, который собственно и нес мои вещи. Хорошо быть большим начальником! Интересно, а чай сейчас в вагонах предлагают? Наверняка. Сомневаюсь я, что полковник Знамеровский организовал нам места в общем вагоне. Так что выше голову, Киса, поедем с комфортом!
И в моей голове явственно разлилась благостная картина теплого купе, горячего чая в серебряном подстаканнике, зимние пейзажи за окном. Все это так захватило мое сознание, что я не сразу обратил внимание, что Николай Николаевич внезапно остановился и смотрит куда–то в сторону.
От здания вокзала в нашу сторону спешил человек в военной форме. «Память» услужливо подсказала мне, что сей субъект и есть полковник Знамеровский. Очевидно хочет лично проводить высоких пассажиров, наговорить кучу любезностей и прогнуться лишний раз перед Великим Князем.
Едва я уже собирался придать лицу подобающее фразе «Прогиб засчитан!» выражение, как вдруг заметил тревогу на лице Знамеровского.
— Здравия желаю Ваше Императорское Высочество! — Знамеровский козырнув произнес это хоть и отчетливо, но явно стараясь не привлекать внимания к нашей компании.
— Здравствуйте, полковник. Вы решили нас провести?
— Нет, Ваше Императорское Высочество. Я хотел бы отговорить вас от поездки.
Мы с Джонсоном переглянулись.
— В чем дело, полковник?
— Я располагаю информацией об ожидаемом блокировании мятежниками железнодорожного сообщения в радиусе двухсот верст от Питера. Таким образом они собираются воспрепятствовать подвозу надежных частей в столицу.
Я кивнул.
— У меня есть эта информация. Но разве они будут блокировать пассажирское сообщение?
Знамеровский покачал головой.
— Сочувствующие мятежникам железнодорожники блокируют все колеи товарными составами и создадут пробки. Есть вероятность, что этот состав застрянет где–то в зимнем лесу. Есть также информация о том, что отряды мятежников будут проверять все пассажирские поезда в поисках добычи. А Ваше Императорское Высочество для них будет лакомым куском. Я скажу более. Сохранить ваше инкогнито при отъезде невозможно и кто–нибудь донесет мятежникам о вашей поездке и поезд могут остановить уже целенаправленно. Поэтому я и спешил вас предупредить.
Крепко жму Знамеровскому руку, хотя чувствую, как земля уходит у меня из под ног.
— Спасибо. Я этого не забуду. Но, как нам добраться до Ставки? Это крайне важно! Мне нужно срочно прибыть к Государю.
Знамеровский пожимает плечами.
— Разве что по воздуху.
Удивленно смотрю на него и пытаюсь понять шутит он или нет. Но видя мою реакцию на помощь приходит Джонсон.
— Ваше Императорское Высочество, полковник Знамеровский очевидно говорит об офицерской воздухоплавательной школе. — Николай Николаевич показал рукой куда–то за вагоны. — Там есть аэропланы. Тот же «Илья Муромец», например.
С трудом подавил возглас изумления. Вот баляба! А ведь сама мысль о возможности путешествия по воздуху в этом времени мне даже в голову не пришла! Да и не знал я, честно говоря, что в Гатчине был аэродром. Тем более с гигантскими машинами типа «Ильи Муромца»! Да это же спасение! Сколько там лететь до Могилева? Ерунда! Даже в это время дорога займет всего несколько часов!
Окончательно повеселев я тепло простился с Знамеровским и мы пошли обратно к машине.
* * *
ПЕТРОГРАД 27 февраля (12 марта) 1917 года. ХРОНИКА СОБЫТИЙ
К 13 часам дня восставшие солдаты запасных батальонов Волынского, Литовского и Преображенского полков громили казармы жандармских рот. Полицейские, которые пытались призвать анархическую толпу к порядку, либо просто попадались им на пути, были избиты, а некоторые и застрелены на месте. На Литейном проспекте мятежные солдаты соединились с восставшими рабочими Петроградского орудийного и патронного заводов. Толпой солдат и рабочих был захвачен Арсенал. Оружие бесконтрольно распределялось среди восставших.
* * *
ГАТЧИНА 27 февраля (12 марта) 1917 года
Наша машина отъехала от здания вокзала и свернув направо поехала по улице параллельной железнодорожному полотну.
Наклонившись к Джонсону тихо спрашиваю:
— Далеко до летного поля?
Тот нехотя отозвался.
— Нет, не очень. Сейчас проедем по Конюшенной, а затем свернем на Александровскую слободу.
Он замолчал, а затем неожиданно спросил:
— А в ваше время большие аэропланы?
Киваю.
— Человек на пятьсот пассажиров.
Николай Николаевич покачал головой. А затем с внезапной гордостью добавил:
— Ну, «Илья Муромец», конечно, поменьше будет, но сейчас это самый большой аэроплан в мире.
Но вашего покорного слугу его патриотический угар волновал мало и я задал единственный интересовавший меня вопрос:
— А он до Могилева долетит?
— Не знаю, я ж не пилот. Но из Питера в Киев «Илья Муромец» летал.
Прикинув расстояние от Питера до Киева я с удовлетворением кивнул. Ну, если до Киева долетал, то до Могилева раз плюнуть. Была бы только у них машина готовая к полету. А то приедем, а там ни одного аэроплана. Вот это будет облом!
Тем временем, проехав по Александровской слободе, автомобиль въехал на большое поле. По периметру обширного пространства стояли капитальные строения летной школы, корпуса ангаров, а в отдалении из–за леска показалось здание церкви.
Машина остановилась у подъезда и нам навстречу выбежал офицер. Пока я выходил из машины Джонсон успел что–то сказать офицеру. Тот вытянувшись во фрунт отдал мне честь:
— Здравия желаю, Ваше Императорское Высочество! Дежурный по офицерской летной школе поручик Николаевский!
Киваю офицеру.
— Вольно! Здесь ли начальник школы?
— Так точно! Его превосходительство в своем кабинете! Прошу! — Николаевский сделал приглашающий жест и повел нас внутрь.
В кабинете навстречу нам, на ходу надевая фуражку, вышел сам начальник офицерской воздухоплавательной школы генерал–лейтенант Кованько. Он весь светился излучая радушие.
— Ваше Императорское Высочество, это честь для нас, что вы изволили посетить нашу скромную школу. Здравия желаю! — Кованько козырнул.
Мы обменялись рукопожатиями.
Джонсон кивнул генералу:
— Здравия желаю, ваше превосходительство!
— Здравствуйте, дорогой мой Николай Николаевич! Вы ж давно покинули службу, а здороваетесь все по военному!
Джонсон рассмеялся.
— Приятно иногда вспомнить, что я тоже русский офицер, знаете ли.
Кованько мигнул адъютанту и гостеприимным жестом пригласил нас садиться.
— Я так понимаю, что нашу скромную школу, вы посетили по делу?
Киваю.
— Точно так, Александр Матвеевич, точно так… У нас донесение особой важности для Его Императорского Величества. Донесение, которое нельзя доверить телеграфу, нельзя доверить курьеру и нельзя затянуть доставку. Счет идет буквально на часы, если уже не на минуты.
Кованько понимающе кивает:
— Вам нужен аэроплан? И я, так понимаю, нужен «Илья Муромец»?
— Именно.
В этот момент адъютант внес на серебряном подносе кофейник и чашки. Пока он сноровисто расставлял все по столу, генерал о чем–то вполголоса распорядился. Адъютант кивнув испарился.
— Я пригласил присоединиться к нам подполковника Горшкова. Фактически он здесь всем заправляет и «Ильи Муромцы» полностью его епархия. Поэтому, пока мы ждем, на правах радушного хозяина приглашаю вас выпить по чашечке кофе. Что может быть лучше кофе с мороза?
Благодарно кивнув, я протянул руку и взял фарфоровую чашечку. Горячий напиток приятно полился по пищеводу. Вот люблю я хороший кофе!
— Кофе отменный у вас, Александр Матвеевич!
— Что вы, Ваше Императорское Высочество! Разве что может сравниться кофе у простого служаки с тем, что вам доводится пить в лучших домах столицы?
Дальше следует стандартный обмен любезностями. Пока мы распинаемся я рассматриваю эту легендарную личность. Передо мной сидел один из создателей военной авиации в России. Человек связавший с небом всю свою жизнь. Воевавший в этом качестве еще в русско–японскую войну. Правда его роскошная борода, честно говоря, вызывала у меня оторопь. Ну, не привык я к бородам у военных и все тут! Ладно, когда такая окладистая борода, типа как у Николая Второго. Это еще так сяк. Но вот такие кустистые заросли на всю грудь, из–за которой даже орденов не видать — это перебор! Вот хоть режьте меня. Дико. Ощущение, что обладатель такой бороды все время занят только ею. Хотя я понимаю, что это преувеличение и передо мной сидит один из тех, кто несмотря на бородищу сделал так много для Отечества, но все же ощущение такое, что именно «Несмотря на…» Вот понимаю в эти минуты я Петра Первого с его тягой рубить бороды. Был бы я царем, вышел бы из меня замечательный самодур. Наверное…
В кабинет вошел подполковник Горшков. Обменялись приветствиями и рукопожатиями. Когда все снова расселись Кованько сказал:
— Вот, Георгий Георгиевич, Его Императорскому Высочеству срочно нужно попасть к Государю. Дело не терпит отлагательств. Можете ли вы обеспечить доставку в Могилев на «Илье Муромце»?
Я буквально подобрался, словно зверь перед прыжком. Сейчас много решится в этой истории. Многое, если не все. А Горшков задумчиво оглядел присутствующих.
— В принципе, это возможно. Через полчаса мы собирались совершить тренировочный полет в Псков. Мы можем взять вас с собой. Сегодня сядем в Пскове. Заправимся. Осмотрим машину. А завтра с утра вылетим в Могилев.
Волна облегчения окатила меня. Да! Получилось! Я тихо выдохнул. По–лу–чи-лось! И, расслабившись, я пропустил мимо сознания вновь появившегося в кабинете адъютанта, который что–то шептал Кованько искоса поглядывая в мою сторону. Я насторожился. И, как оказалось, не зря.
Генерал кивнул и обратился ко мне:
— Ваше Императорское Высочество! Только что сообщили из аппаратной телеграфа — вас разыскивает председатель Государственной Думы Родзянко. Он откуда–то узнал, что вы здесь и просит вас подойти к аппарату.
Я, с трудом подавляя растерянность, обводил взглядом присутствующих. Ироничного Кованько, безучастного Горшкова, напряженного Джонсона. И стоящего в ожидании адъютанта генерала.
Вот так номер! Нашли! Вот баляба! Значит они уже знают о моем плане убраться подальше от Питера! И готовы принять меры. Какие? Да какие угодно. Если у них есть сочувствующие на аэродромах, то наш аэроплан просто не вылетит по техническим причинам. Или не вылетит из Пскова, что вероятнее всего. И что делать?
С другой стороны, если я пообщаюсь с Родзянко, возможно мне удастся сбить его с толку и у нас получится покинуть эту прифронтовую полосу мятежа?
Пауза затягивалась.
Да. Вариантов нет.
Я встал.
— Хорошо. Идемте.
Пока мы шли коридорами летной школы меня колотила нервная дрожь. Одно дело, пока сильные мира сего заняты друг другом, попытаться сделать ноги по тихому, а совсем другое влазить в эти игры Больших Дядь. Мой прадед влез и проиграл. Но, я ведь не прадед! Я вообще никто в этом мире! Если он проиграл, живя в нем и будучи в центре всех событий, то, что могу я, который только сегодня провалился в это время, будь оно неладно!
В аппаратной меня встретил офицер связи. Мы подошли к телеграфному аппарату.
— Разрешите сообщить господину Родзянко о вашем приходе, Ваше Императорское Высочество?
Киваю.
Поехали.
«У аппарата Великий Князь Михаил Александрович».
«Здравствуйте Ваше Императорское Высочество! У аппарата Родзянко»
«Здравствуйте, Михаил Владимирович»
«Рад, что мне удалось разыскать вас. Ваше Императорское Высочество, положение в столице крайне напряженное. Волнения, которые первоначально были вызваны нехваткой хлеба, приняли стихийный характер и угрожающие размеры. В основе беспорядков — полное недоверие к власти. На этой почве, несомненно, разовьются события, сдержать которые можно временно, ценою пролития крови мирных граждан, но которых сдержать будет невозможно. Уже сейчас волнения распространяются на железные дороги, что, как я понял, вы на себе уже испытали. Жизнь страны, подвоз хлеба в города и припасов в армию будет остановлен. Уже сейчас заводы в Петрограде остановлены, а значит остановлено производство военной продукции для фронта. Голодная и не занятая работой толпа вступает на путь анархии стихийной и неудержимой. Железнодорожное сообщение по всей России пришло в полное расстройство. На юге из 63 доменных печей работают только 28. На Урале из 92 доменных печей остановилось 44. Над Россией нависла угроза прекращения производства снарядов. Население, не доверяя власти, не везет продуктов на рынок в город. Угроза голода встает во весь рост перед народом и армией. Правительство, лишенное доверия общества, полностью парализовано и бессильно. России грозит позор и поражение в войне. Считаю, что единственным выходом из создавшегося положения является призвание лица, которому может верить вся страна и, которое сможет составить правительство, пользующееся доверием всего населения. За таким правительством пойдет вся Россия, воодушевившись вновь верою в себя и своих руководителей. В этот небывалый по ужасающим последствиям и страшный час иного выхода нет, и я призываю вас, Ваше Императорское Высочество, принять на себя диктаторские полномочия в пределах Петрограда, отправить правительство в отставку и просить Государя о даровании ответственного министерства. Я ходатайствую перед Вашим Императорским Высочеством поддержать это мое глубокое убеждение перед Его Императорским Величеством, дабы предотвратить возможную катастрофу. Медлить больше нельзя, промедление смерти подобно. В ваших руках, Ваше Императорское Высочество, судьба славы и победы России. Не может быть таковой, если не будет принято безотлагательно указанное мною решение. Помогите спасти Россию от катастрофы. Молю вас о том от всей души. Председатель Государственной Думы Родзянко».