Парамон приостановился, так как «главный властитель» в этот момент поднялся со своего «трона» и сделал поклон до земли, преклоняя в то же время свой жезл.
Ничего не отвечал народ, только задвигался влево и вправо, и прошел слабый ропот, точно шум волн на море. Не замечая этого, Парамон продолжал:
— «Вторая власть ваша на земле — старший сын оного старца — Петр и титул его такой: главный казнохранитель, и назначаю ему знак на груди — две скрещенные красные ленты. Третья ваша власть — начальник Василий, титул его — начальник Зеленого Рая и знак на нем — топорик на плече. Четвертая власть на земле, — богобоязненный, наикрóтчайший Парамон и титул его — начальник веры и школ…»
Негодование, бушующее до сих пор в сердцах народа, вырывалось теперь в шумном ропоте. Кто-то захохотал негодующим злым смехом, какая-то женщина всплеснула руками и крикнула: «Ах, голубчики, на нас ярмо накинули, как на осликов». И вот с шумом и ропотом толпа двинулась.
Видя все это, Парамон стал кланяться до земли, и от страха лицо его сделалось белым как мел. Главный казнохранитель, став рядом с Парамоном, тоже начал кланяться. Третий брат, Василий, поступил совершенно иначе: гордо выпрямившись, подбоченясь и отставив одну ногу, он грозно нахмурил брови над засверкавшими черными и злыми глазами и вдруг со зловещей улыбкой закричал:
— Что, сволочь крамольная, кричите…
Если бы молния с неба упала на головы обитателей Рая, то они менее были бы поражены, нежели словом «сволочь», изошедшим из уст Василия. Мгновение толпа стояла неподвижно с изумленно расширившимися глазами, но в душе каждого человека кипело негодование. Вдруг вся толпа двинулась, в то время как Вавила, подняв руку над головой и потрясая ею в воздухе, грозно закричал:
— Друзья, человеки милые, нас обманывают…
— Разобьем бога и перевяжем обманщиков! — единодушно закричали обитатели Рая и быстро двинулись к дереву.
Тогда произошло нечто необычайное.
Парамон, увидев, что поклонами здесь ничего не поделаешь, повернулся к Василию и, глядя на него злыми глазами и искривив свой страшный рот, с необыкновенной язвительно-насмешливой улыбкой проговорил:
— Что, дырявая башка, стоишь как столб! Образовал бунт, дурак, так зови теперь своих чертей… Ну!..
Василий на мгновение растерялся, так как он совершенно не узнавал своего брата и был озадачен таким невежливым обращением ласкового добряка, каким он считал его, с ним, «начальником Рая». Однако же, так как основным качеством его была гордость и жажда властвовать, то, быстро оправившись, он снова принял гордый вид и вдруг пронзительно громко засвистел.
— Чего он свистит? — раздались голоса в толпе, и все наступающие на мгновение приостановились.
Из леса, который начинался за Деревом совещания, раздался такой же свист, потом гиканье, и вот показались какие-то невиданные никем всадники на маленьких лошадках, в оборванных черкесках, с папахами на голове, с кинжалами за поясом и с длинными бичами в руках. Неизвестные люди неслись в карьер на толпу, описывая свистящими бичами круги в воздухе.
Ничего не понимая, люди стояли неподвижно первое мгновение, даже после того, как неизвестные всадники, врезавшись в толпу, начали хлестать свободных и благородных обитателей счастливого Зеленого Рая. В разных местах раздались какие-то жалобно-протяжные, тоненькие крики боли и смертельного ужаса. К голосам этим, сначала изошедшим из уст девушек и женщин, присоединились мужские голоса, и вот свободные граждане республики Зеленый Рай заметались на месте, как стадо овец, окруженное волками. Еще минуту спустя все они пустились бежать по одному направлению к деревне, подобно стаду диких и пугливых антилоп, прорвавших в одном месте расставленные силки и убегающих с дико-испуганными криками и жалобно поднятыми кверху мордочками, в то время как их нагоняют злые хищники.
Давно уже неизвестные люди повернули назад на своих лошадках и, остановившись под Деревом совещания, со смехом смотрели на трех братьев, ожидая условленной платы, а обитатели Зеленого Рая все продолжали бежать, испуская крики. Некоторые мужчины держали в своих объятиях избитых бичами девушек или женщин, из глаз которых струились слезы, и бежали со своими живыми ношами, плача из жалости к ним.
— Грунечка моя, касатка… Я думаю, что настал конец света и люди взбесились… Груня, Груня, открой глаза…
Говоря все эти слова и стоя перед положенной им на траву девушкой, Алексей с исказившимся лицом то смотрел на нее, то подымал свои заплаканные глаза к небу, как бы жалуясь скрытому в нем «Отцу людей». Небо было безоблачным и голубым, как всегда, но он не узнавал его больше: по лицу и плечам девушки проходили глубокие красные полосы, и ему и в небе виднелись косматые черные привидения, скачущие по окружности горизонта с бичами в руках и отпечатывающие на голубом небе красные полосы. Наивная, глубоко религиозная, доверчивая, как у младенца, душа его пришла в смятение, точно в нее бросил кто-то пылающий огонь. В уме его был полный хаос, потому что он никак не мог разобраться в том, что произошло, но он понимал только одно: кто-то жестоко оскорбил и насмеялся над ним, его невестой и обитателями Рая, а могущественный Бог безмолвствует, не заступаясь за них…
— Так ты вот какой! — воскликнул Алексей, взглянув на небо, и потом снова уставил свои грустные глаза на бледное лицо девушки. Она лежала с закрытыми глазами, вздрагивая плечами, точно на них все еще сыпались удары бича, и из полураскрытых уст ее вырывался жалобный крик, как от боли. — Груня, Груня! — закричал Алексей, стоя на коленях перед ней и этот крик смешивался с криками все еще бежавшей толпы.
Какая-то женщина с распущенными волосами мчалась впереди всех, подняв кверху бледное, с раскрывшимися губами, лицо. Добежав до места, где находился Алексей, она остановилась, колени ее подогнулись, точно по ним ударил кто-то палкой, и она упала лицом вниз, разбросив в обе стороны руки…
— Где мой Вавила… Вавилинька мой!..
Бежавшие люди все стали бросаться на землю с жалобными вздохами, слезами и стонами. Скоро здесь на траве расположились все обитатели Зеленого Рая, и все они плакали, стонали и обращались к небу. Кроткие и чистые, привыкшие верить, что совесть — святыня для каждого человека, они так растерялись, так ужаснулись и так опечалились, как если бы небо упало на землю. Во многих местах раздавались стоны избитых людей и рыдание, и жалобы окружающих их. Разнообразные звуки — стоны, жалобы и рыдания — смешивались в один непрерывный гул, так что казалось, что над счастливым Раем пронеслись толпы завистливых демонов и бросили в умы людей безумие, а в сердца — огонь.
— Катя, жавороночек мой!.. Пальчики, пальчики перебили твои, лучше бы мне отрубили голову…
Высокий парень с черными усиками склонился над плачущей девушкой, и из его собственных глаз потекли слезы.
— Ну, ничего уж… — сказала Катя со слабой улыбкой, силясь удержаться от слез, но не выдержала и зарыдала.
Вдруг раздались крики:
— Вавилу, Вавилу несут…
Девушка, упавшая лицом в траву, приподняла голову и стала озираться. Глаза ее оживились и, вскочив на ноги, она побежала по траве…
Вавила лежал на руках двух людей и стонал от боли. Увидев девушку, он приподнял руку кверху и закричал:
— Богом тебе клянусь, Оксаночка моя, Оксана… насмеялись над нами звери лютые и хотят сделать рабами…
Он приподнялся и закричал:
— Человеки добрые, что же Бог допускает это… издеваться так… Смотрите, у меня поломали ребро… Отцу на небе до нас и дела нет…
— Уж молчи лучше, Вавиленька… И так побили…
Она упала ему на шею и заплакала.
III
Опять подымалось солнце — такое же огненно-пурпурное, радостное, как бы разбрасывающее миллионами своих лучей ласковые улыбки по земле и морю, как и в былые дни; опять под безоблачным небом тихо шелестели листья величественных чинар и грабов, точно нашептывая людям чудные грезы иного лучшего мира; опять белые барашки легкомысленно и весело брыкали задними ножками и невинно блеяли, опять ручные фазаны танцевали перед своими дамами в ожидании любви. Опять рдели розы, опять с ликующей трелью кружились жаворонки… Решительно все — и природа, и птицы, и цветы — были такими же, как и в былые дни — и ликовали, пели, смеялись, но человек в Зеленом Раю не чувствовал уже прежнего ликующего счастья и не смеялся. Перестали смеяться парни, перестали звонко хохотать своим чарующим, беззаботным смехом молодые девушки, и только три сына Демьяна, проходя по деревне, тонко и коварно улыбались в свои длинные бороды. Давящая власть покрыла как бы трауром прежнее сияющее счастье, и люди находились как бы под влиянием какого-то кошмара. Злейший разрушитель человеческого счастья — человек, и человек для торжества и глумления над таким же, как он, поселил в сердце человека беспокойство, страх, чувства оскорбления, и в уме — пугливые мысли, несущиеся одна за другой, как летучие мыши, с диким писком кружащиеся во тьме.
И как только показалось на горизонте солнце, так сейчас же начал доноситься до деревни колокольный звон; это чудотворец Лай-Лай-Обдулай сзывал обитателей Зеленого Рая к себе под дерево на поклон.
— Ишь, орет во всю глотку, пугало размалеванное, — проговорил старый крестьянин, выходя из дверей своего домика и по привычке взглянув на небо. И хотя небо было ясно-голубым, вместо прежнего привычного обращения к Богу он только сказал: — Господи, что же Ты нас забыл?
— Правда, касатик, правда, — подслушав его, проговорила старая женщина, собирая в соседнем саду граблями сено, — теперь такое настало, что не знаешь, кому и молиться. Говорят, Бог не услышит, высок Он, по начальству изволь ходатайствовать… Кружится голова моя, стара я, и одна неразбериха это — Бога ли мы прогневали, или нас люди обморачивают…
Она огорченно закачала головой и, схватив грабли, зацепила ими сено и потянула куда-то по направлению к ожидавшим завтрака коровам. За ней бежали маленькие дети с криком «Бабуся, бабуся, молочка!..»
На крышах некоторых домов, как и в былые дни, стояли на коленях группы женщин и стариков, но в их глазах, устремленных к небу, светились грусть и недоумение, а лица выражали беспокойство и как бы растерянность, точно они искали в небе кого-то и не находили его больше. Небо закрыло перед ними свое светлое царство, а недра ада выдвинули и расставили по земле истуканов с надписью «чудотворцы». Тем не менее, колокол долгое время напрасно потрясал воздух звоном: жители упрямо не хотели идти на приглашение великого Лай-Лай-Обдулая. Однако же можно было видеть, как кое-где, стараясь скрыть свои лица и согнувшись, как люди, совершавшие гадость, брели по дороге к «богу» одинокие женщины, а иногда за ними, как идущие на веревочке бычки, и мужчины: в этих случаях слабые существа оказываются достаточно сильными, чтобы вести человека прямо в лапы черта. Надо сознаться, что и в Зеленом Раю, как вообще на земле, не все люди были одинаково честны, простодушны и бесхитростны, а только прежде худшие свойства свои они старательно скрывали, но вот под звон колокола Лай-Лай-Обдулай как бы говорил людям: «Придите ко мне лукавенькие, жаждущие тьмы и завистливые к достоинствам добродетельных, я дам вам власть помрачать дух людей, и бесы суеты в вашем сердце возлиликуют». Начальник веры и школ, Парамон, умел понимать дьявола и незаметно начал подбирать себе из обитателей Рая прозелитов новой веры идолопоклонства. Очень многие, и в особенности женщины, прониклись скоро мыслями, которые в их умах приняли такую форму: Бог высоко сидит и не услышит, а с «чудотворцем» приятно побалакать о том о сем, и он к тому же удостаивает животом разговаривать с просителями — свистит и смеется. Конечно, Парамон, делая все это, очень хорошо понимал, что, чтобы оплести обитателей Рая цепями рабства, надо сначала между Богом и человеком установить ширмы — духовную администрацию из чудотворцев и святых, и когда люди станут преклоняться перед размалеванной куклой, они будут снимать шапки и перед всяким земным начальником. Сумев подыскать из всей деревни несколько десятков людей, нашедших особенную приятность в новой вере и каждое утро отправляющихся преклониться перед великим Лай-Лай-Обдулаем, Парамон навербовал себе свиту из десяти человек.
Это были самые большие глупцы, которых можно было только отыскать в Зеленом Раю, люди с медными лбами, но с сильными мускулами и тяжелым кулаком. Обитатели Рая назвали их Черным Десятком. Говорили, что они хранили под своим платьем дубины и ножи. Они, собственно, были более нужны «начальнику Рая» Василию, так как его роль заключалась в осуществлении замыслов Парамона посредством страха и физического воздействия. Надо было добиться от обитателей Зеленого Рая признания властей, полного пренебрежения к божеству прадеда Осипа — голосу совести, постепенного отступления от второго божества — правды — в пользу новой заповеди: «так начальники приказывают» и, наконец, самое важное, заставить отдавать плоды своих трудов в общее казнохранилище — в дом Петра. Осуществить все это представляло большие трудности, так как большинство крестьян совершенно не хотели признавать ни великого Лай-Лай-Обдулая, ни Демьяна с его сыновьями, ни их права отнимать у них плоды их работ.
Солнце продолжало величественно подыматься, а обитатели Рая с тревогой в лице расхаживали по своим садикам, неохотно принимаясь за разного рода работы. Она валилась из рук, так как всех терзала мысль, что все, что земля родит, «начальники» могут отобрать.
— А я вот не пойду сегодня в поле, и завтра, и никогда не пойду, — с раздражительным видом проговорил молодой крестьянин со светлыми, как лен, волосами, острыми чертами лица и выпуклыми, как у зайца, светлыми глазами.
Проговорив эти слова, он бросил косу, с которой шел куда-то из домика, так что она зазвенела, и, скрестив на груди руки, стал неподвижно смотреть в одну точку.
— Как так, Никита, не пойдешь? — проговорила невысокая женщина с ребенком на руках, который жадно сосал ее грудь. — Намедни Сафрон вот объявил, что не станет работать, да Федот третьего дня говорил: баста, не хочу кормить Лай-Лай-Обдулая, и без того брюхо толстое…
Она звонко захохотала, запрокидывая голову и выставляя полные груди, по которым карабкался крошечный гражданин Зеленого Рая, как по несокрушимым утесам. Фраза эта далеко прозвучала по соседним садам, и с разных сторон послышался хохот.
— Вот и совершенная правда, — раздался голос какого-то крестьянина, — и я так точно думаю: не надобно нам работать больше…
Раздался звон брошенной на землю косы.
Женщина, улыбаясь и показывая белые зубы, продолжала:
— Так вот, Никита, милый, должен ты идти по этому самому…
— По чему — по этому самому?
— Начальнички теперь развелись и для ослушников у них есть на то… палочки и кнутики.
Черные глаза женщины сверкали и смеялись, и она опять закинула голову, раскрывая красные губы, и опять по ее грудям стал карабкаться маленький гражданин, как по скалам. Теперь вокруг нее стояли слушатели: крестьяне и крестьянки с косами и серпами в руках, собравшиеся в поле.
— Ульяна, — закричал Никита, сверкая своими выпуклыми, как у зайца, глазами, — ты что это болтаешь…
— То и болтаю. Начальника веры слушал ты — ась? Солнце, говорит, и то несвободно: как ему заказано, так и ходит вокруг земли, а вы — людишки, для которых кнутики припасены у нас. Так вот это самое — слышал — ась?
Она прищурила черные глаза, склонив голову набок, и лицо ее смеялось. Ее муж, Никита, с минуту стоял в задумчивости и потом раздраженно проговорил:
— Так пусть пропадают и мой виноградник и поле — не буду работать, не хочу, и даже это большой стыд для нас — работать подневольно…
— Да ведь поле-то так покидать грех — это первое будет, а начальники с топориками — это особь статья. Как полагаешь, Никиточка мой, кнутики кусаются — ась?
Она опять склонила к плечу голову, а маленький гражданин стал колотить по ее грудям кулачками с таким ожесточением, точно это были две неприятельские башни.
— Так вот что я сейчас сделаю, Ульяна…
Он поднял косу с земли и, держа ее над головой, продолжал:
— Положу ее на руки Лай-Лай-Обдулая… Пусть сам и сеет, и косит, и собирает виноград… Я ему не прислужник, этакой кукле, очень надо…
Вокруг раздался хохот стоящих крестьян и среди смеха короткие фразы:
— Во-во — чудотворцу в самый раз!
— Только хохочет брюхом это, а работы никакой…
— Коли чудотворец, пусть скажет слово такое: коса сойдет с небеси и сама заходит по полю… А нет — чурбан он из дерева — так я понимаю…
— Вот что, милые человеки, — заговорил вдруг Вавила, неожиданно появившийся среди толпы с перевязкой на лице, — пойдем и побросаем косы к ногам чудотворца, чтобы не было для нас такой обиды…
— Побросаем косы, — раздались десятки голосов, а Вавила продолжал:
— Человеки добрые, лучше умереть, нежели иметь начальников над собой и лишиться свободы. Человек свободный делает, что ему подсказывает совесть, а раб идет, как вол, за хозяином, и потому не человек он, а кукла. Сыскались между нами большие обманщики и гордыбачат. Что ж, ужели, как верблюды, подставим спины свои и скажем: кладите на нас всякие тяжести — повезем? Голубчики, человеки милые, да ведь этак мы смеха достойны, и всякий плюнет на нас и скажет: рабы паршивые. Да, мы рабы, перед которыми поставили куклу и говорят: молитесь богу, и работайте на нас, и слушайте во всем нас, как ослики хозяина. А там, во чреве-то куклы, может, сидит какой пакостник — вот и свистит брюхом чудотворец божий. Что ж это такое, человеки милые, платить какие-то оброки, не иметь своей воли, спрашивать, жениться ли или развестись, кланяться в пояс таким же, как мы, человекам… Скоро запрягут нас, как волов, я полагаю, и погонять станут…