Второй ордер был ионическим, если это определение из области чистого искусства можно применить к подобным формам, преувеличенным до степени варварства, с окнами в виде трилистника. Стрельчатые окна третьего соседствовали с коринфскими колоннами; четвертый, композитный, был изукрашен тысячами чуждых стилю орнаментов и имел звездообразные окна. И наконец, пятый, поддерживавший купол крыши — плоско срезанный сверху и увенчанный еще одним, меньшим куполом, откуда исходил сноп пламени, — бросал вызов всем техническим терминам и заповедям архитектуры, олицетворяя собой сказочную невозможность: то было цветение маленьких колонн и нервюр [31], фонтан перламутровых лиан…
В этой колоссальной часовне, одновременно грандиозной и фривольной, великолепной и надрывно грустной, заметна была одна характерная черта — чрезмерная выпуклость капителей и антаблементов. Дорический ордер выпячивал свои фризы и карнизы, ионический раздувал свои волюты, коринфский и композитный истекали каскадами аканфов [32], тогда как последний, безымянный, вздымал свою растительность, так что все строение начинало казаться ступенчатым водопадом больших и темных шатров с полукруглыми крышами и напоминало в профиль пагоду.
Под перистилем, между каждой парой колонн, сидел на задних лапах мраморный тигр, вырывая когтями сердце из груди поверженной девушки.
Снаружи, вокруг террасы, стояли двадцать четыре пьедестала, на которых также были установлены статуи девушек — восхитительно красивых, но сломленных и порабощенных надругательствами невидимого врага.
Перед статуями открывалась широкая круглая площадь — сердцевина розетки, которую образовывали шесть разделенных улицами квадратов Города Вампиров.
Каждый из этих кварталов выглядел гигантским и был полон, сколько хватал глаз, бесчисленными дворцами, уходившими в опаловый туман. Все они были разные, но искусное использование архитектурных аналогий создавало впечатление гармонического целого.
И все это бледное великолепие принадлежало смерти. Ни звука, ни движения, ни вздоха. В безветренном воздухе парил один лишь вечный сон.
Величие некрополя вампиров подавляло всякое воображение, и никакие слова не могли бы выразить его ужасающее одиночество.
И хотя в гигантском скоплении архитектурных чудес ощущалось могущество человеческих рук, здесь не было людей. Никого и ничего, ни единой тени в этих белых перспективах, под убегавшими повсюду в даль колоннадами. Бледные цветы на клумбах спали на недвижных стеблях. Струи фонтанов замерли в воздухе, повинуясь чарам таинственного сна.
Вы ведь знаете, как монотонность, стирая мысль, расширяет все до необъятных пределов. Сумеречный свет, мертвенный и холодный, как свет луны, освещал эти монументы — все выстроенные из одного и того же камня, полупрозрачные и бесцветные — одновременно со всех сторон, и они не отбрасывали тени.
В величии тишины и смерти мелькала мысль о пробуждении. В разврате этих стилей, в дикой распущенности этого искусства чувствовался привкус оргии. Оргия спала. Но каким будет сей Вавилон усыпальниц, когда она пробудится?
Звуки хрустального колокола долго дрожали в тишине.
Путешественники застыли в удивлении, пораженные до глубины души. В то время, как наша Анна тщетно пыталась оценить размеры этих пугающих чудес, Мерри Боунс сыпал кельтскими восклицаниями, а Грей-Джек исследовал перспективы улиц в смутной надежде обнаружить где-нибудь вывеску таверны. Художник схватился за карандаш. Доктор Магнус, несчастный отец, полными слез глазами смотрел на статуи девушек.
— Скорее! Нужно идти! — сказала из гроба Полли Берд. — Нет времени отвлекаться на мелочи. Мы должны торопиться! Усыпальница месье Гоэци в квартале Змеи. Вперед!
У входа в каждый квартал высилось на пьедестале скульптурное изображение животного, именем которого был назван квартал. Мерри Боунс зашагал во главе отряда и, найдя изваяние змеи, двинулся между двумя рядами мавзолеев. За входом аллея расширялась. Именно здесь мыслями нашей Анны завладела идея необъятности. Во все стороны разбегались боковые улицы, главная аллея погружалась в головокружительные глубины. Каждая усыпальница виделась вблизи значительным памятником; некоторые из них, принадлежавшие, несомненно, представителям вампирской знати, не уступали размерами царским дворцам. И там были сотни, тысячи гробниц!
Черные буквы над входом в каждый мавзолей провозглашали имя владельца. Многие из этих имен были неизвестны, однако имелись среди них и такие, чье присутствие в этом месте могло бы объяснить немало исторических загадок как прошлых веков, так и современности: имена проклятых скупцов, чье возмутительное стяжательство ввергало в нищету целые народов, имена куртизанок, непристойных разрушительниц морали и семейных уз; имена тех, кого идиотическая поэзия и рабское искусство возвеличивают под титулом завоевателей — только потому, что они силой раздавили слабых и скрепили свою жестокую славу слезами, позором и кровью!
Не раз, проходя мимо одного из сияющих храмов, где спал тот или иной знаменитый бич человечества, наша Анна порывалась подойти ближе, но нетерпеливый голос Полли Берд, дрожащий от ужаса в глубине гроба, кричал:
— Торопитесь! Речь идет о жизни и смерти, и наше время на исходе!
Путники торопились, но путь казался бесконечным. Улицы сменялись улицами, гробницы — гробницами, а они все шли. За время этого бесконечного путешествия им не встретилось ни единое живое существо. Внезапно Полли, следившая за дорогой в отверстия гроба, произнесла:
— Мы почти пришли. Держите меня крепче — хоть я и ненавижу своего хозяина, его сердце притягивает меня, как магнит железо, и я прилагаю все усилия, чтобы не кинуться к нему.
И впрямь, было слышно, как несчастная корчилась в гробу, царапая ребра о железные стенки.
— Остановитесь! — сказала она наконец. — Мы на месте!
Г-н Гоэци не был ни королем, ни диктатором, ни трибуном, ни философом-гуманистом, ни владельцем движимого кредитного капитала, ни бароном Искариотом, ни баронессой Фриной [33] и потому не мог претендовать на принадлежность к вампирской аристократии. Он был простым доктором, к тому же не занимался медициной. По этой причине гробница его была скромна и почти вызывала сострадание, особенно в сравнении с патрицианскими усыпальницами. Это была бедная часовня в варварском греческом стиле, едва ли превышавшая по величине собор Святого Павла в Лондоне, скупо украшенная не более чем четырьмя или пятью сотнями колонн. Она была унизительно сдавлена соседями: с одной стороны высился мавзолей прусского премьер-министра, с другой нависал собор старой французской кокетки, которая пила, пьет и будет пить в Париже кровь молодых кретинов, не делая различия между сыновьями благороднейших мужей и злодеев, лишь бы в жилах этих простофиль текло золото.
В центре фасада, на табличке из черной яшмы, зеленоватыми и чуть светящимися буквами было высечено имя г-на Гоэци, а также греческое слово:
Наша Анна очень пожалела, что у нее под рукой не было Уильяма Радклифа, столь же сильного в греческом, как и в турецком. Ей пришлось обратиться к хирургу Магнусу, который, превозмогая душевную боль, объяснил ей, что это слово, похоже, было произведено из двух различных корней, причем один восходил к существительному «земля», а другой к глаголу «кипеть».
— Вулкан! — воскликнула наша Анна. — Подходящее имя для этого дьявола!
Она была не совсем права. Уильям Радклиф позднее нашел имя корявым и дурно составленным.
— Открывайте, — приказала Полли, ворочаясь в гробу, — и входите! Даже минутная задержка грозит нам самыми ужасными несчастьями.
Путники пересекли террасу и перистиль. Главная дверь не была заперта. Они вошли. Внутри гробницы располагался огромный неф, окруженный царственным клуатром, над которым шли два этажа галерей; здание венчал византийский купол. Стены, пилястры, своды — все было выстроено из полупрозрачного янтарного камня, который наша Анна называла «лунным». Перед колоннами был тесный ряд статуй; все без исключения изображали молодых женщин и окружали мраморную раковину, помещенную точно в центре нефа.
Девушки протягивали к мраморному ложу свои мягко округленные руки, в которых держали бесконечную гирлянду цветов.
Перед статуями стояли в ряд ниневийские треножники с алебастровыми чашами; в них горел неведомый экстракт, и огонь был столь бледным, что пламя спирта показалось бы по сравнению с ним кроваво-красным.
На ложе лежал на спине г-н Гоэци, вытянув руки вдоль тела. Этот жалкий негодяй превратился в ничто: изможденный и исхудалый, он весь сморщился, как мокрый пергамент, который высушили на солнце.
— О, мой дорогой хозяин! — воскликнула Полли, экстравагантно корчась в железном гробу. — Не будь я пленницей, с какой радостью я пришла бы вам на помощь!
Но затем, не переводя дыхания, она добавила:
— Скорее! Не мешкайте! Вырвите у него сердце, но не заставляйте слишком страдать!
Я прошу вашего позволения использовать довольно непристойное слово. Обстоятельства этого требуют. Ничто не воняет так, как вампир, с удобством расположившийся в своем пристанище. Г-н Гоэци, к тому же, серьезно пострадал. Несмотря на горящие вокруг курильницы, он издавал такой зловонный запах, что наши путники непременно умерли бы от удушья, не прибегни они к флаконам с эпсомской солью, купленным в Земуне. Вот почему баронесса Фрина сделала состояние, используя столько духов!
Доктор Магнус схватил саквояж, но его рука безостановочно дрожала; вы не узнаете причины этого, пока я не скажу, что несчастный отец узнал среди статуй двух своих дочерей.
— Быстрее! За дело! — поторапливала Полли. — Каждая минута бесценна. Вы должны искусно и осторожно извлечь сердце моего бедного хозяина!
Мерри Боунс был всего лишь ирландцем, но не боялся никакой работы. Он вырвал из рук г-на Магнуса саквояж и вскричал:
— Пусть дьявол задушит меня, если я откажусь от этой чести! Мальчишкой я работал в мясной лавке в Голуэе.
— Вперед, мой мальчик! — послышался голос из гроба. — За работу, только не причиняй лишнего вреда!
Мерри Боунс закатал рукава. Наша Анна, глубоко потрясенная, отошла в сторонку и наблюдала за происходящим. Эдвард Бартон и Грей-Джек присматривали за гробом, угрожавшим в любой момент открыться. Доктор Сегели остался стоять рядом с Мерри Боунсом, чтобы по крайней мере помогать ему советами во время хирургической операции. Молодой художник, сидя на своем складном стульчике, делал наброски.
Мне было бы, разумеется, неловко описывать технические подробности операции, да и приличия едва ли это позволяют. Вам достаточно знать, что глаза г-н Гоэци все время оставались открытыми и неподвижными. Его лицо и прискорбно исхудавшее тело также оставались без движения.
— Будь у дорогого хозяина двадцать четыре часа в запасе, — он снова стал бы упитанным и свежим! Режьте! Глубже! Ах, как я привязана к нему!
Белье пациента было разрезано, и все увидели на левой стороне его груди, на уровне сердца, маленькое круглое отверстие диаметром со ствол пера, откуда по капле стекала пунцовая кровь. Когда обнажился этот таинственный механизм вампирической вегетации, купол задрожал от звука и стены, колонны и галереи обрели голос. Это была некая жалостливая музыка, бледная, как окружающий свет, мрамор здания и дрожащие огоньки над курильницами.
Мерри Боунс искусно орудовал скальпелем и доказал свой талант мясника. И однако, ни единая капля крови не пролилась под острием инструмента; очевидно, живым оставалось только сердце пациента, оболочка же была мертвой и сухой.
— Внимательно, прошу вас! — сказала Полли. — Моя жизнь привязана к хозяину нитью нервной ткани, которую вам необходимо перерезать, прежде чем заняться сердцем. Вы найдете в перикарде одиннадцать таких нитей, по одной на каждый из аксессуаров. Моя нить — первая справа. Видите ее?
— Вижу, — отвечал Мерри Боунс, осторожно перерезая нить.
Бывшая Полли почувствовала такой удар, что железный гроб подпрыгнул на месте.
Обнажилось сердце: оно было краснее вишни и совершенно свежее. Наша Анна, прижимая к ноздрям флакончик с солью, с любопытством осмотрела его. Она никогда не проходила мимо возможности узнать что-либо новое.
— Хорошо ли горит жаровня? — спросила Полли.
— Да, — ответили Нед и Джек, которые успели позаботиться об этом.
— Тогда прощайте, хозяин!.. Я буду долго вас оплакивать… Вперед!
Мерри Боунс взял из рук доктора Магнуса железный черпак с заточенными краями и, ловко погрузив его под сердце, извлек орган неповрежденным.
Глаза Мистера Гоэци помутнели.
Монументальная музыка, сотрясавшая мраморные блоки, взмыла к сводам громким стоном.
— Скорее! — воскликнула Полли. — Поджарьте его! Сожгите сердце моего соблазнителя! Но главное, не теряйте пепел — боюсь, он нам очень пригодится. Что на часах?
Наша Анна обратилась к своим часам. Стрелки показывали без четверти двенадцать.
— Все зависит от вас, — сказала Полли. — Дорога до центральной площади далека, а вход только один. Поддайте жара!
Так и было сделано. Все принялись дуть на угли в жаровне; сердце вампира вскоре начало потрескивать и дымиться на огне. Затем пламя охватило его. Оно горело, как рождественский пудинг, пропитанный ромом — и тем временем тело г-на Гоэци в мраморной раковине уменьшалось, а его глаза с ужасающей быстротой вращались в орбитах.
Черпак раскалился докрасна. Мерри Боунс удерживал его с помощью своей куртки, политой водой и сложенной в несколько раз. Остальные дули на угли, подгоняемые голосом из гроба.
Сердце рассыпалось в прах. То, что осталось в раковине от г-на Гоэци, представляло собой очень тонкую и прозрачную пленку, под которой виднелись мертвые фигурки: попугай, собака, лысая женщина, бородатый трактирщик и мальчик с обручем.
Мертвенная музыка перестала звучать, холодное пламя курильниц угасло, статуи девушек бесшумно повалились с постаментов и лежали на мраморной крошке пола, а под сводом все кружилась, неслышно взмахивая крыльями, большая черная кукушка голландских часов.
— Дело сделано, — сказала Полли, вновь обретя в гробу душевное равновесие. — На миг я почувствовала головокружение, но это прошло. Теперь нужно выбраться отсюда. Вам знакомо учение доктора Самуэля Ганемана, изобретателя гомеопатии? Когда я чувствую себя хорошо, я не очень доверяю медицине; но я абсолютно убеждена, что лучшее средство от вампира — это пепел вампира. Возьмите по две или щепотки пепла хозяина, чтобы использовать при случае, а остальное держите в черпаке. Сколько у нас времени?
— Сейчас без четырех минут полдень, — был ответ.
— Вперед! Шевелите ногами! Унесите меня прочь!
Путешественники тотчас вышли из мавзолея, бросив внутри теперь уже бесполезную жаровню и остаток угля. Гроб несли Эдвард С. Бартон и художник, так как Мерри Боунс, вооружившись черпаком с превращенным в пепел сердцем г-на Гоэци, прикрывал отступление. Не улыбайтесь: вы скоро удостоверитесь в необыкновенных свойствах данного препарата.
Что касается доктора Магнуса Сегели, то несчастный отец решил взять с собой статуи дочерей. Но он был не в силах поднять статуи, которые были слишком тяжелыми, и вместо того бросился к останкам г-на Гоэци, решив растоптать их на досуге в своем кабинете, подвергнув самым позорным оскорблениям. Она не нашла в себе мужества упрекнуть доктора за этот ребяческий, но законный план мести.
Они вышли. Снаружи все было, как и раньше, неподвижно и безмолвно, но что-то изменилось в ровном, чуть зеленоватом оттенке мрачных и великолепных перспектив. Подобно тому, как приближается рассвет, пробуждаясь в ночи и рассеивая среди тьмы таинственные проблески, среди этих блеклых гигантов пытался родиться цвет. Он поблескивал красным в глубинах мертвенной атмосферы, и в тишине зарождались смутные шепоты…
Наши спутники мчались по улицам Селены, подгоняемые возгласами Полли, которая задыхалась от крика в своем гробу, как жокеи в Эпсоме. И действительно, можно было видеть, что у нее имелись на то некоторые основания. Шепоты звучали громче, разливаясь в тишине, расплывчатый красный свет становился ярче, и уже слышен был шум крыльев огромной черной кукушки, описывавшей круги над караваном.