Ещё больше ритуальности добавили двое, вынув из комода огромную льняную скатерть и расстелив её на низком столе. Чёрт, они не наелись внизу, что ли? Один из мужчин занял место в кресле, стоящем на возвышении, и не принимал никакого участия в церемонии.
Тут, однако, все недоумения Риго закончились.
Из тени вдруг показалась фигура, с плеч которой двое других сняли плащ и шляпу. Риго закусил губу от напряжения. Он был готов поклясться, что знает, где-то видел представшую перед мужчинами девицу. Словно услышав его, Корвиль тихо шепнул, что это мадемуазель Мадлен де Жувеналь — он трижды видел её на похоронах. Риго знал память своего подчинённого: этим сведениям можно было полностью доверять, Дидье никогда не ошибался. Аббат же в ужасе закусил костяшки пальцев.
Господи, как же он не подумал!
Глава 5
«… Друг мой, что ты понимаешь в искусстве?»
Девица молчала, странно покачивалась и ничуть не возразила, когда стоявший перед ней мужчина опрокинул её на стол, покрытый скатертью. Обстановка странно изменилась, мужчины расселись вокруг стола, один из них, незаметно для Риго, который смотрел на девицу, достал лютню и заиграл. Перебор золотистых струн наполнил зал мелодией, аббат, поняв, что играет Шарло де Руайан, положил себе никогда не верить в пределы человеческой мерзости. Между тем мужчина, стоявший перед столом, оказавшемся ложем, резко отвернулся от девицы.
Произошло что-то странное. Риго не понял, что именно, но девица вдруг вздрогнула и словно проснулась. Сев на столе, она испуганно начала озираться вокруг, явно ничего не понимая. Между тем тот, кто отвернулся от неё, снял плащ, камзол и жилет. Потом, оставшись в белой шёлковой рубашке и панталонах с кремовыми чулками, медленно подошёл к Мадлен. В его позе и движениях было столько угрозы, что вопль несчастной перекрыл звуки «Гробницы» Леклера, которую наигрывал Руайан. Ей не затыкали рта, но двое перехватили, словно тисками, её руки, после чего полураздетый стянул с себя последнее и под дикие вопли девицы неторопливо овладел ею. Несчастная, безусловно, узнала того, кто надругался над ней, она кричала, что он, д'Авранж, мерзавец, и завтра же… Тут несчастная осеклась и завыла, вспомнив участь предыдущих жертв.
Она была права.
Сен-Северен онемел, хотя куда больше хотел бы ослепнуть. Мерзость, мерзость, мерзость. Он не мог понять себя. Ведь он знал, что д'Авранж лгал ему, но что Камиль здесь, среди выродков, как равный среди равных… Его мутило. Сердце колотилось в груди, и стук его молотом отдавался в ушах. Аббату казалось, что лежащие на крыше рядом с ним не могут не услышать эти гулкие удары, но они молчали. Но кто остальные?
Он схватил за руку Риго, красноречивейшим жестом указывая на необходимость спасти несчастную Мадлен, но встретил мёртвый взгляд полицейского, скорбно покачавшего головой. Сержант не мог предвидеть, что их окажется шестеро. Один заряд в пистолете против шестерых — и добавьте кучеров и сторожа? Перезарядить будет нечем. Он не проверил, заряжены ли пистолеты на стене в чёртовой комнате, но первый же выстрел приведёт к тому, что остальные бросятся к оружию, девицу пристрелят или придушат, а им спуститься вниз не дадут. Негодяи не могут не понимать, чем рискуют. В таких случаях, Риго знал это, им живыми не выйти.
Всё, что оставалось — смотреть во все глаза и сделать всё, чтобы этот кутёж негодяев был последним.
Между тем, к осквернённой девице приближался другой мужчина, и мадемуазель торопливо перевернули на живот при его приближении. Она снова закричала, что узнала негодяя, и тут же утробно завыла. Узнал его и аббат, но теперь он с ужасом понял, что нарисованный его воображением страшный триумвират — увы, был лишь свидетельством слабости его воображения. Реми де Шатегонтье выбрал для осквернения иное место, нежели первый, издевался долго, при этом больно ударяя Мадлен стеком по ягодицам. Он терзал её, зло приговаривая, что отказывать мужчинам в небольшой любезности — нехорошо, но тут голос музыканта призвал его поторопиться.
— Реми, вы вечно задерживаете забаву…
Ответ мсье де Шатегонтье было трудно передать из-за предельной грубости выражений. Он дал понять своему собеседнику, что тот не имеет право соваться со своими дурацкими рекомендациями, тем более, что он, Реми, в который раз вынужден забавляться из одной только любви к искусству, в то время как кое-кто набивает себе карманы.
Шарль де Руайан ничуть не обиделся этим упрёком, но возмутился по совсем иному поводу.
— Бог мой, и ты говоришь о любви к искусству? — граф драматично возвёл глаза и руки к небу, — Реми, друг мой, что ты понимаешь в искусстве? Да ты не отличишь терцию от квинты!
В ответ мсье де Шатегонтье, снова не выбирая выражений, порекомендовал дорогому дружку Лоло, чтобы тот со своим искусством шёл бы в то самое отверстие, где в настоящий момент пребывает его детородный орган.
Но распре не дали разгореться.
Реми покончил, наконец, с забавами, отошёл от девицы, плюхнулся в кресло, кутаясь в плащ, между тем к жертве тихо подошёл человек, о котором Риго слышал как о вырожденце с противоестественными склонностями. Молва не ошиблась, но недооценила противоестественность наклонностей мсье де Шомона. Риго не понял вначале, глядя на ужасное зрелище сверху, что произошло, и почему визжащая девица вдруг обмякла и смолкла, едва лишь Бриан поцеловал её в шею, но тут с ужасом заметил кровь, стекающую про груди Мадлен.
— Только Бога ради, Брибри, не вздумайте переусердствовать, как в прошлый раз. Если опять из-за вас жаркое суховатое выйдет — вы не расплатитесь, — подал голос хозяин, герцог де Конти.
Брибри кивнул, и снова приник к шее сидящей девицы. Риго почувствовал, что на его голове шевелятся волосы — глаза Бриана де Шомона светились в темноте, даже когда он отворачивался от света. Аббат, увидев прокушенную шею девицы, перекрестился онемевшей рукой. Шарло де Руайан увлечённо играл на лютне, и тут его светлость напомнил его сиятельству, что теперь его очередь. Звуки смолкли. Риго сжал зубы, увидев, как Лоло извлёк из чехла лютни странный тонкий нож. Мгновение — и шея девицы была перерезана, при этом крови выступило до странности мало, Шарло же затрясся, будучи перевозбуждён, присел рядом с Брибри и слился с ним в жутком поцелуе.
До сих пор молча сидевший в кресле на возвышении возле огня человек медленно поднялся, ощупал девицу и недовольно проговорил, что она ещё слишком тепла. Герцог де Конти, разрезав остатки платя на Мадлен, швырнул тряпки в огонь. Потом откупорил бутылку вина и все выпили. Время текло медленно. Наконец, полный человек, шепнув покойницу по ягодицам, удовлетворённо кивнул.
Это был Тибальдо ди Гримальди.
Банкир неторопливо совокупился с мёртвым, залитым кровью телом. Аббат почувствовал, что горло пересохло, а руки заледенели. Сен-Северен с силой закусил губу, но онемевшие губы ничего не чувствовали. Он дрожащей рукой нащупал в кармане штанов нож, торопливо вытащил его, вонзил острие в руку. Боль пронзила и словно чуть разморозила. Жоэль задышал ровнее, в глазах просветлело. Его сотрясло странное чувство — ужаса, понимания, непонятного изумления, какого то восторженного экстаза.
Мысли остановились.
Он наконец-то все понял.
Вот он, Сатана.
Вот оно, чудовище.
Вот тот, кто задумал всё это.
Несколько минут Сен-Северен просто не мог оправиться от этого последнего потрясения. Перед его невидящим взором всплывали пальцы Тибальдо в дорогих перстнях, упирающиеся в живописные полотна, недоумевающее лицо банкира при известии о гибели Люсиль, отрешённый вид на кладбище, живая благодарность герцогу за сочувствие… Потом вспомнилось лицо Тибальдо на парижском бульваре, вдумчивые суждения о Леонардо, спор с де Конти об искусстве…
Будь всё проклято.
И снова его смутило странное чувство — немого восторга, сменившегося ужасом и трепетом внутреннего страха.
Тибальдо между тем лениво, но с чувством играл любовную увертюру с покойницей, а его светлость успел за время амурных прелюдий и интерлюдий банкира, пока рядом совокуплялись Лоло с Брибри, а Реми и Камиль допивали вино, разровнять в камине угли и пепел, и водрузить на решётку жаровню и даже вытащить из-за книжного шкафа изящный кувшинчик тонкой работы. Он наблюдал теперь за Тибальдо. Было заметно, что ему не терпится, но торопить банкира он всё же не стал — сказывалось прекрасное воспитание.
Наконец, банкир, вдоволь отведав любимого блюда, предоставил возможность его светлости тоже полакомиться, и вскоре огромные куски человечины скворчали на лучшем оливковом масле, распространившим по комнате приторный, чуть сладковатый мясной запах. Снова, почти как бывало в салоне, возник спор банкира и герцога — ди Гримальди советовал не переперчить мясо, но добавить больше соли и специй, и заказал себе отдельный кусочек — с сушёным чесноком и майораном.
Как гостеприимный хозяин, герцог велел сменить перепачканную кровью скатерть, которую тоже швырнули в камин, и вскоре подал угощение на серебряных подносах. Руайан ел, как принц крови, порезав мясо на мелкие кусочки, нанизывал их на серебряную вилку и жевал с подлинным аппетитом. Но Брибри рвал мясо зубами, и Лоло обозвал его поросёнком. Камиль д'Авранж отказался от трапезы: это мясо, на его вкус, было сладковато, а Реми де Шатегонтье отметил, что это нездоровое питание.
Он предпочитал и предпочитает спаржу и мясо молодых курочек.
Глава 6
«Черт возьми, прихоти могут подождать, пока есть нужды!»
С ним никто не спорил. Разговор за трапезой был светским, однако, его портил грубостями Реми де Шатегонтье. Он напомнил присутствующему здесь хозяину дома, что покупка имения ждать не будет, и если мсье д'Авранж в очередной раз нагородит кучу лжи о своей сестричке и снова спрячет её…
Д'Авранж оглядел его мутными глазами.
— Я уже сказал тебе, Реми, никого я не прятал!
Начавшуюся ссору снова погасили. Но Реми продолжал высказывать свои претензии — теперь всем.
— Почему, чёрт возьми, я должен быть последним? Неужели Шарло помирал с голоду? Я уж молчу о вас, Тибальдо! А Брибри? Но я вёл себя, как благородный человек. Но эта дурёха — неужели так уж нужна вам, Габриэль?
— В данном случае, дорогой Реми, вы не хуже меня знаете, что я тут ни при чём. — Герцог, с аппетитом жуя и чуть причмокивая, был настроен благодушно. — Не исчезни эта девица де Кантильен, всё было бы так, как договорено. Эта вкуснейшая тушка — для меня не прибыль, но гастрономический шедевр, и только. Никуда ваша добыча не денется. В следующий раз д'Авранж разыщет её, чёрт возьми. Что до Шарло, то вы несправедливы к Руайану. — Граф Шарло, жуя, при этих словах его светлости утвердительно кивнул. — Это был пробный шар нашего уважаемого Тибальдо, мы учились, постельные интересы д'Авранжа и финансовые Руайана просто совпадали с изысканными прихотями нашего итальянского друга. Но и вы основательно полакомились тогда, согласитесь. Что да этой потаскушки Люсиль — так это ведь была ваша прихоть, а для д'Авранжа — вообще чистейший альтруизм, самопожертвование. Я благодарен дорогому Камилю за готовность жертвовать своими интересами. — Его сиятельство граф д'Авранж с достоинством поклонился его светлости. — Совпали интересы вашей мести и расчёты нашего дорогого Тибальдо, ибо участок под домом вдруг взлетел в цене втрое. Ведь рядом построился Субиз. Можно ли было упускать такое?
— Хорошо, а эта третья — Брибри так быстро проголодался?
— Это же была моя прихоть, — перебил д'Авранж открывшего было рот де Шомона. — Брибри повезло случайно.
— Чёрт возьми, прихоти могут подождать, пока есть нужды!
— Как же вы осточертели с вашими вечными нуждами, Реми… — злобно прошипел поэтичный упырь Брибри, вгрызаясь во второй кусок мяса. — Ваша грубая практичность и отсутствие в вашей примитивной натуре высокого романтизма удручают светлые души. С вами тяжело общаться.
Ремигий зло прошипел в ответ, что если Брибри не заткнётся со своей поэтичностью, он, Реми, просто придушит его.
Но тут герцог торжественно пообещал в присутствии четырёх свидетелей, что займёт виконту нужную для покупки имения сумму, которую тот вернёт ему из поступивших после следующей трапезы средств. Реми подозрительно блеснул глазами, но ничего не сказал. Жуткая трапеза, к счастью для полумёртвого от ужаса аббата и его товарищей по наблюдению, продолжалась лишь около часа. Потом герцог заявил, что тянуть нельзя, и, ворча и тяжело отдуваясь, поднялся.
— Пора, Реми. Повеселились — и довольно. Кстати, мы забыли в прошлый раз об этой милой шалости. — Герцог, весело усмехнувшись, взял оправленный в золото череп и с силой надавил золотыми зубами на предплечье девицы, — Мне нравятся эти зубки.
Ремигий, ворча, надел привезённые с собой перчатки, д'Авранж вырезал по трафарету на спине несчастной жертвы крест, потом лежащий в углу полуобглоданный скелет облили чем-то непонятным, без цвета и запаха, но страшно опалившим остатки кожного покрова, после чего жертва была укутана в чёрный плащ, д'Авранж и герцог подняли труп и спустили его вниз, в карету. Ремигий тоже откланялся, предварительно забрав с собой какой-то полупустой мешок. Послышался звук открывающихся ворот, стук подков о булыжники. Тем временем Брибри и Лоло сожгли в печи остатки трапезы, навели везде порядок, а банкир, наблюдая за ними с кресла, как король с трона, доев свое жаркое, потягивал золотистый коньяк.
Через полчаса карета вернулась, но без Реми и Камиля. Герцог осмотрел помещение, кивнул. Всё было в порядке. Лоло сказал, что они с Брибри уедут в его экипаже и могут захватить с собой Тибальдо, но тот сказал, что вернётся с герцогом. Руайан с дружком уехали.
Оставшись вдвоём, ди Гримальди и де Конти несколько минут обговаривали реальную стоимость мраморной статуэтки «Сатир», которую предлагали его светлости. Банкир советовал поторговаться и сбавить цену до тридцати тысяч ливров. Дороже она не стоит, но герцог полагал, что мелочиться не стоит — настолько понравилась ему вещица.
— Он просто очарователен, а в некоторых деталях — настолько тонкое исполнение…
Наконец оба уехали.
Едва затих скрип колёс выезжающей со двора кареты герцога, Риго, которому до тошноты осточертел запах голубиного помета, поторопился вывести Корвиля и де Сен-Северена к задней двери. Втроём они перелезли через ограду и, скрытые домом от главных ворот, направились к Леру. Риго дышал полной грудью, радуясь возможности очистить лёгкие от запаха селитры, Корвиль пожаловался, что, несмотря на мерзость увиденного, страшно проголодался. Аббат молчал. У отца Жоэля подгибались колени и немели пальцы, темнело в глазах и кружилась голова. Невероятным усилием воли он держался, сжимая зубы, чтобы не завыть и не разрыдаться.
Леру так и не ложился, дожидаясь их, и сразу заметил состояние своего любимого ученика.
— Стало быть, и вправду, Сатана?
Сен-Северен без сил упал на лежанку.
— Бог мой…
Риго и Корвиль, дополняя друг друга, коротко рассказали старику об увиденном. Сказывался опыт людей, привыкших к мерзости, к тому же Риго испытывал и вполне понятное ликование: он выследил негодяев, хоть и не без посторонней помощи, но теперь, безусловно, заслуга в раскрытии убийств будет приписана ему, ведь глупо думать, что этому красавцу-аббату нужны подобные лавры. И кто знает, не за горами ли долгожданное повышение? Его рассказ был точен и ясен — он уже мысленно формулировал показания для суда.
Леру помрачнел. Четверо из перечисленных Риго мерзавцев учились в его колледже. Что же это, Господи? Но ведь и вот этот, бормочущий молитву, тоже… Нет, успокоил себя Леру, разве он проглядел мерзость в этих душах? Всё видел. Видел и был бессилен, ибо шли негодяи теми стезями, на которые увлекала их похоть, жадность, зависть да злоба диавольская. Почему этот, молящийся, не с ними? По отвращению к мерзости да по чистоте душевной. Кого же винить?
Старик вздохнул и засуетился, приказав подать вина, заметив, что Жоэль становится всё бледнее.
Сен-Северен хотел только одного: забыться, перестать помнить, стереть из памяти увиденное и услышанное, но ничего не получалось. Мерзость проступала: перед его глазами урод Шарло снова наигрывал на лютне, д'Авранж зло насиловал девицу, Шатегонтье удовлетворял свою омерзительную похоть, кровавый ручеёк стекал с губ поэтичного упыря Брибри, герцог советовал ему не усердствовать, ибо жаркое выходит потом суховатое, перед глазами мелькали забавы его соплеменника с покойницей, его светлость поливал оливковым маслом человечину…