Задремавший Миша пошевелился во сне, и Наташа снова уловила чужой запах, исходящий то ли от его волос, то ли от кожи. Она отняла голову от его плеча и с нежностью посмотрела на его тонкий профиль, а затем ее взгляд скользнул ниже, по плохо выбритому горлу, к воротнику рубашки.
На воротнике отчетливо виднелся длинный белый волос. Такой, как у Мишиной подруги Мары, истеричной блондинки, любительницы сладких духов.
В квартире Упыря было накурено, хоть топор вешай. На столе, стульях, полу стояли какие-то тарелки с объедками, воняющими кислятиной, однако эта довольно сильная вонь не вызвала у Наташи желания немедленно бежать в туалет. Наверное, перебивал табачный дым, на который она почему-то не реагировала. Из динамиков лилась музыка. Не привычный вой гитар, а знаменитое произведение Сары Брайтман и Андреа Бочелли, абсолютно неуместное в этой черной комнате. Поминутно спотыкаясь о разбросанное барахло, Наташа прошла в гостиную.
— Ну, наконец-то, — обрадовался Упырь, увидев Наташу и Мишу. — Уже час ждем. Девчонки, знакомьтесь. Это и есть наш убойный автор и по совместительству, одна из солисток группы.
Девочек было две, и обе Наташе сразу не понравились. Слишком уж хищными и прожженными были их порочные лица. Обе курили, смеялись не по делу, с Шершнем общались панибратски, а на Упыря смотрели с аффектированным восторгом.
Звали их по-простецки: Галка и Танька. Галка, худая волоокая брюнетка, с безумными глазами наркоманки со стажем обладала прекрасным голосом и даже принимала участие в одном из громких проектов на самом главном канале страны, но потом устроители выгнали ее, застукав в туалете с косяком. Полноватая блондинка Танька, с мощными бедрами и грудью третьего размера, смахивающая на Мэрилин Монро, никакими другими достоинствами не обладала, однако судя по обрывкам беседы, с Упырем давно была в близких отношениях.
— Михаил. Очень приятно, — сказал Миша. — А это Наташа.
Галка и Танька нестройными голосами представились и, судя по их скисшим физиономиям, Наташа никакого впечатления на них не произвела. Не заметив их реакции, Упырь хлопнул в ладоши и плотоядно оскалился.
— Девочки, у нас есть заказ. Крупный и довольно масштабный. Вы в курсе, что творится в мире?
Девочки помотали головами, все трое, и на сей раз синхронно. Наташа сидела за городом, не читала газет и не слушала радио. Галке и Таньке вообще было плевать на мировые события.
— Расскажи им, — велел Миша. Упырь снова оскалился, от чего его рот растянулся до самых ушей. Сходство с вампиром стало абсолютным.
Радикально настроенные товарищи решили выступить с протестом. На сей раз повод был выбран весьма существенным. В далекой Америке внешне благополучная семья, законопослушная и респектабельная, довела до самоубийства ребенка. Возможно, мировая общественность не содрогнулась бы от жестокости, и это дело так и не дошло бы до России, если бы не тот факт, что ребенок был русским. Усыновленный мальчик прожил в США около семи лет, и все эти годы подвергался истязаниям со стороны папаши и мамаши. Семья Джонсонов пыталась отрицать свою причастность к этому делу и, вполне вероятно, без особого труда бы доказали, что неуравновешенный русский мальчик сам довел себя до ручки, однако дотошные журналисты раскопали личный видеоблог ребенка. Пол Джонсон, носивший в прошлой жизни имя Паша Чердынцев, сперва рассказывал на английском, сколько раз и куда ударил его приемный отец, демонстрировал синяки и ссадины в камеру ноутбука, потом рассказывал, как мать лишает его обеда и ужина, заставляет спать на голом полу подвала, а потом, захлебываясь в слезах, на ломаном, подзабытом русском, сказал в камеру:
— Пожалуйста, спасите меня.
На последней видеозаписи в прямом эфире мальчик уже не плакал, и вообще производил впечатление сомнамбулы. Зрители в ужасе увидели, как ребенок неловко забирается на табурет к висящей с потолка петле, надевает ее на шею, а потом прыгает вниз. Агония русского мальчика длилась несколько секунд.
Скандал разразился почти сразу. В США вылетел известный российский правозащитник, специализирующийся на преступлениях против детей. Случай жестокого обращения с усыновленными детьми из России был далеко не первым. Правительство уже приняло закон, запрещающий гражданам США усыновлять русских детей, однако теперь радикалы решили взять реванш и потребовать, чтобы всех усыновленных вернули на родину, предлагая всем сознательным гражданам принять участие в акции протеста с гениальным в своей затасканности лозунгом «Спасем Россию и русских!»
— По-моему, это глупость, — равнодушно сказала Галка. — Если говорить о жестокости, так надо на своих посмотреть.
— Вот именно, — поддержала Танька, нервно поправив кудри. — Меня папаша лупил почем зря, я в синяках ходила лет до четырнадцати. И ничего ему не было, хотя я даже участковому жаловалась.
— А потом, что? Перестал? — хохотнул Шершень.
— А потом я в Москву уехала, — мрачно пояснила Танька. — Так что он щас над младшими измывается. Я иногда в страшных снах вижу: бегу, а он за мной с ремнем, а глаза бешеные… Полдетства, проведенные под кроватью, это, знаете ли много…
Танька замолчала и мрачно уставилась в пол.
— Почему под кроватью? — спросил Шершень.
— Потому что там он меня не мог достать, — пояснила она. — Кровать была железная, сдвинуть с места ее не хватило бы сил. Я забивалась в угол и сидела, пока он не угомонится. Так что я очень этого ребенка понимаю.
— То есть ты против акции? — поинтересовался Упырь. Танька пожала плечами.
— Почему же? Я — за. Пиндосам надо вставить по самые гланды. Они и так живут круто, да еще с жиру бесятся. Пусть своих усыновляют. Думают, если мы бедные, так над нами издеваться можно?
— Натах, а ты что думаешь?
— А?
Наташа вздрогнула, с трудом оторвавшись от малоприятной картинки, нарисованной в воображении. Там она видела не беспомощно болтающегося в петле мальчишку, а его заплаканное лицо, трясущиеся непослушные губы, выговаривающие мольбу о помощи.
— Ты участвуешь? — переспросил Шершень.
Она инстинктивно прижала руку к животу, где, возможно, уже зарождалась новая жизнь, а потом перевела взгляд с Шершня на Мишу.
Кто из них?
— Конечно участвую, — жестко сказала она, подумав, что в этой ситуации мог оказаться и ее ребенок. — А что надо делать?
— У нас есть план, — сообщил Упырь. — Но тут нужна песня. Такой хитяра, жалостливый, про детей и про смерть. Будем транслировать его в прямом эфире. Но сделать его надо за два дня, потому что выступать будем в воскресенье.
— На площади? — поинтересовалась Танька. — Или в клубе?
— Нет, кое-где еще, — оскалился Упырь. — И от вас, девочки, потребуется максимум актерского мастерства. Но это потом. Натах, помнишь, ты нам пела ту, с конкурса? Про запланированную смерть?
Она кивнула. Упырь вытащил из-под стола гитару и сунул ей.
— Давай. Девчонки, а вы послушайте. Надо ее на голоса разложить, ну и подыграть. Пой, Наташ.
Она побренчала по струнам, проверяя степень настройки, а потом надрывно заголосила, с первого куплета, ударившего в стены тяжким стоном умирающего ребенка. И от этих незамысловатых слов ей самой стало горько и плохо, как будто вся боль мира выплеснулась на нее горячей грязной волной чужих страданий, впитываясь в кожу, словно нефть.
Всё размеренно, по распорядку,
Стих последний испортит тетрадку,
И о том, что уже не успею…
Нет! Не жалко! Я не пожалею!
Не успею бутылок тринадцать,
Не успею, грустя, улыбаться.
Не успею я с миром смириться,
Не успею под ним надломиться…
Она пела и плакала в напряженной вязкой тишине, и, может быть, впервые в жизни поняла, почему великие актеры мечтали умереть на сцене, на пике этих чувств, дарующих истинное наслаждение, граничащее с оргазмом.
— Это то, что надо, — обрадовался Упырь, как только смолк последний аккорд. — Жалко только, что лиц никто не увидит.
Акция протеста, организованная Шершнем и Упырем сразу вызвала у Наташи внутренний трепет, но отказываться было уже поздно. При всей внешней простоте задуманной дерзкой выходки, она несла смутную угрозу.
Воспользовавшись моментом, Наташа сбегала в аптеку и купила тест на беременность. Положительный результат ее не ошеломил, однако оставил в душе вязкий осадок, и если бы она верила в предчувствия, то решила, что это знак судьбы и некое предостережение. Вот только как сказать остальным? Простите, я подзалетела и потому с вами не поеду?
Шершень и Упырь церемониться не станут, вышвырнут ее вон, а песню споют Галка с Танькой. Не бегать же потом по судам и не доказывать, что это ее творение? Но самое главное, как смотреть в глаза Мише? Ведь она его подведет, а он так рассчитывал на ее помощь.
«Да ладно, — храбро подумала Наташа. — Делов-то… Все будет хорошо».
Несмотря на аутотренинг, ее заметно потряхивало, когда они ехали «на дело», среди ночи, в одолженной «газели», куда залезли сами и запихнули аппаратуру.
— Не боись, старуха, — подмигнул Наташе Упырь. — Прорвемся!
Она закивала и отвернулась в сторону, скрывая тошноту. На кочках автомобиль подбрасывало, отчего содержимое желудка пулей летело вверх. Только усилием воли, Наташа сдерживалась, чтобы не уделать салон жидкой рвотой.
Прорываться ей решительно не хотелось.
Акция была довольно проста. Попытка выйти на площади с плакатами и песнями протеста, скорее всего, имела бы краткосрочный эффект. Подобными мероприятиями удивить и шокировать общественность не получилось бы. Вариант выступить на Красной площади отвергли сразу: столичная святыня, помимо того, что неплохо охранялась, имела ряд недостатков, вроде путей отступления. Там невозможно было поставить машину, невозможно сбежать, если бы полиция перекрыла дорогу. Те же проблемы были в здании Думы, куда и подавно не удалось бы проникнуть. Остальные правительственные объекты казались слишком малозначимыми, и вряд ли вызвали бы шквал обсуждения в сети, куда собирались слить видеозаписи с мероприятия.
— С тем же успехом можно на любом пустыре скакать, — мрачно предложил Шершень. — Ноль шансов, что заметут, конечно, но и толку никакого. Не за то нам бабло отстегнули…
На отстегнутое неизвестным благодетелем бабло для девушек прикупили наряды, а Наташа выпросила себе еще новые сапоги и куртку. В песню пришлось добавить куплет, в котором недвусмысленно намекалось на причастность к смерти детей правительства страны, не заботящихся о русских людях, хотя Наташе ужасно не хотелось об этом петь. Но выбора не было.
В конце жаркой дискуссии Упырь предложил оптимальный вариант, который понравился всем, кроме Наташи. Она попыталась отстоять свое мнение, однако ее возражения и призывы притормозить потонули во всеобщем одобрении.
— Охраны — никакой, ну, или почти никакой, — рассуждал Упырь. — Кто там будет за три копья сидеть? Бабка на вахте? Так мы ее к стулу скотчем примотаем, и всего делов. Ни решеток, ни сигнализации. Главное, чтобы в ментуру позвонить не успели, но даже если успеют, свинтить можно, там окон до черта.
— Точно охраны нет? — уточнил Шершень. — А то знаешь, посадят какого-нибудь чмыря со стволом.
— Я специально не смотрел. Но пусть даже чмырь со стволом. Какая разница, кого вязать, его или бабку. Да и он поди спать будет.
— А если не будет?
— Слушай, ты раз такой умный, пошли Кремль штурмовать, — рассердился Упырь. — Ломаешься, как целка валдайская. В первый раз что ли? И не в таких местах прорывались.
— Упырь дело говорит, — вмешался Миша. — Все-таки прыгать в незарешеченные окна куда безопаснее. Там стеклопакеты?
— Ну да.
— Вообще не проблема. Створку отжать и забраться. Ну, и соответственно, выбраться.
— Да, выбраться? — плаксиво затянул Шершень. — А ограда? Железная решетка в два метра высотой. Ты что, Исимбаева? Будешь с шестом прыгать если менты ворота перекроют? Нам же не просто стены исписать, нам выступить надо, да еще по коридорам побегать.
— Телефонные провода перережем.
— А мобильники? Они у всех есть…
— Шершень, иди в пень, — раздраженно сказал Упырь. — За те бабки, что Дормидонтыч дал, мы вообще должны были бы на памятнике Петру скакать. А ты чего-то от такой ерунды скис. Ну, повяжут, и что? Что нам предъявят? Хулиганство? Это тьфу, особенно при хорошем адвокате и поддержке СМИ. А нас поддержат. Мы такой скандалище закатим, до Америки долетит. Максимум год условно. У нас же приводов не было, верно?
— Это у тебя не было, — хмуро сказал Шершень. — А у меня условный уже висит. Еще полгода, между прочим, и тоже твоими молитвами. Это вы с Михой выкрутились тогда, а меня повязали.
— На стреме постоишь, — отмахнулся Миша. — Раз уж ты такой нежный. Девчонки, вы как?
— Да нормально, — лениво сказала Галка. — Тоже мне, подвиг. Тем более мы в масках будем. Если и правда менты не приедут, нас вообще не узнают даже.
— Но бабки вперед, — решительно заявила Танька и рассмеялась. — Чего вылупились? Они мне согреют сердце.
Шершень проворчал что-то невразумительное, а потом махнул рукой и ушел курить. Следом за ним направился Миша. Проводив обоих взглядом, Наташа решила промолчать и не высказываться насчет предполагаемой операции. Гораздо больше ей хотелось пойти к Мише, прижаться к его худой спине и прошептать на ухо ласковые слова, а потом признаться, что он скоро станет отцом. Теперь, после этого короткого диалога, она сообразила: Шершень трусоват и в герои-любовники не годится. Его дерганное лицо и плаксивый тон по сравнению с величавым спокойствием Миши выглядели бледновато. Миша же взлетел на невероятную высоту, подобно ангелу. Теперь акция протеста не казалась Наташе дурной затеей, и уж тем более не выглядела чем-то опасным, раз за дело брался Миша. Но она подумала об этом мельком, занятая совершенно другими мыслями.
В ее воображении все было застлано белым атласом. Мелькал свадебный лимузин, громадный торт в три яруса, раскрасневшиеся лица гостей, среди которых были мама и даже бабушка, заплаканные и довольные, а потом — синее небо, и голуби, летящие вверх, как в красивых сериалах. И представляя эту картину, Наташа едва не расплакалась, осознав, как соскучилась по матери, по бабке, которым не звонила уже бог знает сколько дней.
Она проносила эту светлую картину почти всю дорогу, и только когда машина остановилась в темном переулке на задах двухэтажного здания, радостное лицо Михаила в воображении расплылось, сменившись красной физиономией Шершня, в россыпи коричневых веснушек. Не дай бог такое же чудо родится…
«Господи, пусть это будет Миша», — взмолилась Наташа.
Притихшие девушки сидели в машине несколько минут, пока дверь не отъехала в сторону. В проеме появился темный силуэт Упыря, курившего сигарету.
— Выходим.
— Все нормально? — спросила Наташа тоненьким голосом.
— Все пучком, старуха. Я же сказал, что прорвемся.
Наташа вздохнула, прихватила гитару и неуклюже вывалилась в присыпанную снегом тьму. Дождавшись Галку и Таньку, она крадучись пошла к воротам, а потом вошла в открытую дверь, у которой нервно топтался Шершень.
Латунная табличка на двери гласила:
«Дом ребенка № 58» г. Москвы.
Охранник в доме ребенка все-таки был, но управились с ним быстро. Миша и Упырь отобрали у него рацию и мобильный и запихнули в кладовку, откуда тот долго и упорно долбил в двери, а потом, осознав безрезультатность своих действий, затих. На шум выскочили две нянечки: пожилые, в толстых халатах, наброшенных на спортивные костюмы. У одной костюм был бледно-голубым, у другой — грязно-серым.
— Вы что тут делаете? — рявкнул «голубой халат».
— Мы щас милицию вызовем! — более робко добавил серый.
На старух бросились скопом, и только Наташа прижалась к стене, оберегая свою драгоценную гитару. Вопреки всему, нянечки оказались более отважными, чем запертый, сдавшийся почти без борьбы охранник. Старухи вопили, отбивались сухенькими ручонками, царапались и даже кусались редкозубыми ртами. «Голубой халат» оказалась куда активнее своей товарки, и, ловко выскользнув из халата, за ворот которого ее удерживал Упырь, она пнула его в коленку и помчалась к дверям с воплем: