Хуже всего было то, что она, наконец, стала произносить ее совершенно серьезно; однажды она даже вернулась домой с моей брошюрой и с торжеством указала на нее влюбленному американцу.
Сэр Феркетт сначала удивился; потом, однако, он решил немедленно попытаться…
Упрямица с восторгом подписала клятвенное обязательство выйти по истечении пятнадцати лет замуж за сэра Феркетта, если он подвергнется временному усыплению.
Американец вынул из другого кармана документ и с ликующим видом указал мне на ее подпись.
Несмотря на это блистательное доказательство романтической страсти, я не сдавался, продолжая отрицательно качать головой…
Тогда сэр Феркетт сунул руку в третий из своих бесчисленных карманов и вытащил револьвер.
— Послушайте, — добавил он, — если вы не хотите согласиться на мое предложение, мне остается только покончить с собой. Но раньше я убью вас. All right! Даю вам пять минут на размышление…
Из его жилетного кармана вынырнул золотой хронометр; сэр Феркетт, посвистывая, оперся о камин и стал смотреть на часовую стрелку.
Я колебался недолго. Мне сразу пришло в голову, что стоит только сделать одно или два впрыскивания морфия, и американец погрузится в спокойный сон, — я же поспешу предупредить полицию.
Расчеты мои оказались, однако, ошибочными: я не принял во внимание феноменальной натуры пациента. Случай крайне редкий, — после первого укола американец почувствовал себя крайне дурно, не испытывая ни малейшего позыва ко сну; второй и третий уколы повлияли ничуть не лучше…
Наконец, догадавшись, вероятно, что я схитрил, взбешенный американец схватил склянку, на которой отчетливо значилась надпись «морфий», разбил ее вдребезги о паркет и, держа револьвер у моего горла, принудил меня показать бутылку с таинственной жидкостью.
Не помню, сказал ли я вам уже, что назвал ее «дормином»? [1] Название это повторялось более двадцати раз в моей брошюре. Сэр Феркетт тотчас же узнал его.
Не опуская револьвера, он следил за тем, как я наполнял ею свой шприц; затем он невозмутимо перенес два укола, необходимых для того, чтобы привести человека в состояние искусственной летаргии.
После первого впрыскивания, сэр Феркетт присел и голова его стала качаться из стороны в сторону. После второго укола, он тяжело рухнул на пол, карманная пушка, которой он грозил мне, выпала из его рук.
Первые минуты были для меня ужасны… Что сделал я…
Само собой разумеется, это было первое применение моего метода к человеческому организму… Правильны ли мои соображения?.. Не причинил ли я действительной смерти — вместо временного прекращения жизни, которое обещал?
Через несколько минут, преодолев свое смущение, я стал ощупывать тело, лежавшее у моих ног…
По прошествии четырех часов, я почти успокоился: не было заметно ни малейшего признака посмертного оцепенения. Я закрыл на ключ дверь своего кабинета и вышел на улицу, чтобы обстоятельно обдумать случившееся.
В сущности, — раз уж это произошло, — мне следует примириться с явлением и поступать соответственно!
Вернувшись домой поздно ночью, я не заметил в состоянии усыпленного ни малейшей перемены; я перенес его — не без труда — в кладовую, которую закрыл на ключ. На следующий день я заказал этот огромный ящик, этот сундук- гроб, который вы видите перед собой; я пояснил столяру, что имею намерение складывать туда мои занавеси и шубы, чтобы предохранить их от моли.
Мне почти нечего больше рассказывать вам.
Сестра сэра Феркетта, визита которой я ожидал не без опасения, действительно, через несколько дней посетила меня.
Она рассказала мне, при каких условиях исчез американец.
Я ответил, что впервые слышу о существовании ее брата.
В разных газетах Европы и Нового Света были помещены объявления о пропавшем, но, так как у него не было других родных, дело это вскоре заглохло.
Сэру Феркетту, ни одна черта которого не изменилась, по-прежнему 40 лет; 20-го мая 1907 года я сделаю ему необходимое впрыскивание, и мы будем присутствовать при его оживлении. Ведь вы не откажете мне в своем содействии, Морель? Мы докажем на деле, что нет надобности принадлежать к числу официальных, патентованных ученых, чтобы обогатить науку новым открытием.
Кроме того, — хотя я не нуждаюсь в этом, — я, несомненно, получу щедрое вознаграждение за услугу, оказанную американцу, который получит возможность жениться на избраннице своего сердца, осуществив ее фантастическое желание. И вы, конечно, не сомневаетесь, что львиная доля этого гонорара будет уступлена вам, мой молодой друг! Не отказывайтесь, я непременно хочу, чтобы этот случай помог вам устроить свою карьеру.
Но, как вам нетрудно понять теперь, я затрудняюсь дольше хранить в полной тайне состав пробуждающего впрыскивания. Мало ли что может случиться со мной!.. Я сейчас же продиктую вам формулу рецепта, которую вы заучите наизусть; затем, последовав моему примеру, вы сожжете эту бумагу. Было бы слишком глупо, если бы ей воспользовались мои неблагодарные современники!
V
— Слова доктора Дежене ошеломили меня, г. комиссар, — продолжал Морель. — Я машинально сел за письменный стол, взял перо и отрывную книжку для рецептов, а доктор Дежене, по-видимому, чувствуя себя очень дурно, открыл окно и опустился передо мной на кресло…
Он продиктовал мне следующую формулу:
«Впрыскивание, применяемое в качестве противоядия от дормина, в дозах для взрослого человека.
Взять три грамма хлористого кальция.
Один грамм шестьдесят сантиграммов насыщенной кислородом, свежепродистиллированной воды. Пятьдесят два сантиграмма чистого терпина, растворенного в трех кубических сантиметрах алкоголя в девяносто градусов».
Доктор Дежене делал паузы между каждым предложением. Голос его прерывался и заметно дрожал.
Он продолжал, тем не менее, диктовать:
— Добавьте полмиллиграмма…
С лежащим на бумаге пером я ожидал продолжения; но оно не последовало…
Подняв тогда глаза, я увидел, что доктор Дежене опустил совершенно багровую голову на свое плечо; струя слюны скатилась на лацканы его сюртука.
Я тотчас пустил ему кровь, попробовал применить искусственное дыхание, ритмически двигал язык.
Ничто не помогало: доктор Дежене умер.
Я тотчас же телефонировал на станцию городской врачебной помощи. Присланная карета отвезла тело скоропостижно умершего, как принято в подобных случаях, в ближайшую больницу.
Два полицейских агента явились для составления протокола.
Вы, должно быть, уже ознакомились с их докладом, г. комиссар?
Комиссар быстро перелистал бумаги, лежавшие на его письменном столе, и сказал:
— Да, этот протокол здесь… Я еще не прочел его, — мы так завалены работой!
Затем оба собеседника замолчали.
Комиссар украдкой рассматривал Мореля, сомневаясь в его нормальности. Молодой врач, наконец, спросил:
— Теперь, г. комиссар, я снял с себя тяжелую ответственность. Что должен я делать дальше?
Комиссар ответил ему с озабоченным видом:
— Вам следовало вчера же, немедленно после происшедшего, явиться ко мне с этим заявлением. Мне остается снестись с моим непосредственным начальством; мы примем надлежащие меры. На всякий случай, мы наложим, в вашем присутствии, печати на ящик и на двери вашего кабинета. Я попрошу вас быть готовым явиться по первому требованию суда. А теперь мой секретарь занесет на бумагу ваше показание.
Морель, потрясенный таким отношением к нему, не пожелал ни минуты долее остаться в своей квартире; он временно переселился в гостиницу. По прошествии трех дней, ему прислали туда повестку с требованием явиться к следственному судье, которому вся эта история показалась весьма подозрительной.
Моего друга пригласили в бюро антропометрического измерения, сфотографировали прямо, в три четверти и в профиль, сняли отпечатки с его пальцев и пересмотрели карточки архива сыскного отделения, чтобы убедиться, не совершил ли он уже ранее какого-либо преступления.
Во время второго допроса, через шесть дней после смерти доктора Дежене, следователь сообщил, что, к его большому сожалению, дело подлежит дальнейшему производству, Морель же привлекается к ответственности по обвинению в убийстве.
Следственный судья предварил, что считает необходимым подвергнуть Мореля личному задержанию; он предложил молодому врачу самому явиться через четыре дня, чтобы подчиниться приказу об арестовании, который он вынужден испросить от прокуратуры.
Он известил, кроме того, что, по решению префекта полиции и согласно инструкциям и декретам гигиенического управления, труп сэра Феркетта будет подвергнут вскрытию на текущей неделе.
— Но, милостивый государь, — воскликнул Морель, — ведь это, вероятно, вовсе не труп! Подумайте о том, какие ужасные последствия может повлечь за собой подобное решение!
— Ваша совесть может быть совершенно спокойна, — возразил следственный судья с легкой усмешкой, — медицинская академия, как вы сами понимаете, не могла не обратить внимания на мнимое открытие доктора Дежене: он приложил слишком много усилий, чтобы оно прошло незамеченным! Мы получили подробный доклад по этому поводу, подписанный самыми авторитетными учеными факультета. Доклад утверждает, что явления, описываемые доктором Дежене, физически невозможны; в данном случае, мы имеем дело с исключительным задержанием процесса разложения, — если только доктор Дежене, увлеченный своими фантастическими мечтаниями, не успел внушить вам, а, может быть, и самому себе, все это. Притом же обыск, произведенный на бульваре Брюн, в последней квартире доктора Дежене, не обнаружил ровно ничего, никакого документа, который мог бы послужить сколько-нибудь серьезным основанием к сомнению. Во всяком случае, предписание закона совершенно ясно и не может быть сообразуемо с действиями, которые способны ослабить надлежащее к нему уважение. Итак, помните, что вы должны явиться аккуратно в назначенный мной день, и обратите внимание на то, что мы не принимаем по отношению к вам более строгих предупредительных мер, чтобы помешать вам уклониться от ответственности.
Морель вернулся в квартиру на площади Девог чрезвычайно расстроенным.
Выслушав признания доктора Дежене, пережив вместе с ним столь потрясающие мгновения, он не мог сомневаться в действительности удивительного открытия. Притом же экспериментальная наука далеко не достигла границ своего развития; можно ли вообще поручиться, что кажущееся сегодня невозможным завтра уже не будет доступно всякому, как железные дороги, телеграф, телефон, электричество?
Морель колебался недолго. Глупцы, воображающие, что весь мир, вся природа должны подчиняться установленным ими раз навсегда нормам, предоставили в его распоряжение целых четыре дня…
Тем хуже для них!
Он наскоро уложил наиболее необходимые вещи, сорвал наложенные судебными властями печати, не без труда уложил сэра Феркетта в круглый ящик и в тот же вечер уехал с курьерским поездом в Марсель.
Через день он направлялся на английском пароходе в Александрию.
Отправился он туда случайно, — чтобы бежать на пароходе, который первым отходил из марсельской гавани. Но случай оказался для него благоприятным: требование французского суда о его выдаче было отклонено. Морель уложил сэра Феркетта в ровный сундук, — и вот уже три года неустанно работает над восстановлением формулы доктора Дежене.
Я сам видел американца, — он нисколько не переменился. Это, действительно, человек богатырского телосложения, замечательно моложавый…
Морель не достиг еще положительного результата, — но такие упорные люди, как он, не отступают перед препятствиями.
— Но что же сталось с племянницей сэра Феркетта? — полюбопытствовал я.
— Морель собрал сведения о ней и поделился ими со мной. Пробыв несколько времени продавщицей в магазине, она скопила себе небольшое приданое и лет двенадцать тому назад вышла замуж за красавца, в которого влюбилась; он, кажется, занимается комиссионерством, торгует маслом. Муж бьет ее, напивается до бесчувствия; у несчастной шестеро детей. Совершенно разорившись, она нанимается прибирать чужие квартиры и на вырученные деньги кормит своего мужа бифштексами и поит минеральной водой Виши: у него застарелый катар желудка.
Прошло четыре дня после того, как Берен рассказал мне о приключениях сэра Феркетта. Поутру, на пятый день, он влетел в мой кабинет, как бомба, задыхаясь от волнения и размахивая каким-то конвертом.
Он грохнулся в кресло и бросил письмо на мой письменный стол, приглашая движением руки прочесть его.
На конверте значилась фамилия и адрес Берена. Внутри я нашел два письма почтовой бумаги. Первый из них оказался внизу обгоревшим. На уцелевшей верхней части было написано:
«Ваше посещение и выраженное вами сочувствие принесли мне счастье, дорогой друг! После того, как вы уехали, я с обновленными силами принялся за труд и, наконец, добился успеха. Я нашел, — да, я нашел-таки, чего не хватало в рецепте доктора Дежене. Вся его формула мною восстановлена полностью, и завтра же я разбужу усыпленного американца.
Считаю своим долгом сообщить вам первому эту счастливую новость: недаром вы поверили мне! Кроме того, все на свете возможно; если бы почему-либо я оказался не в состоянии огласить состав удивительного противоядия, вы замените меня. Вот полностью рецепт этого состава…»
Далее на бумаге виднелись следы обгоревшей строки… И ничего больше.
На другом листе, с английским гербом и печатью британского посольства, было изложено в изысканно-вежливых выражениях, что дом в Александрии, в котором помещалась лаборатория доктора Мореля, сгорел, вероятно, вследствие неосторожного обращения с хранившимися там для опытов легковоспламеняющимися и взрывчатыми веществами. Под развалинами дома были найдены два почти обуглившихся трупа, а в случайно уцелевшем ящике письменного стола — начатое письмо и конверт с адресом доктора Берена, написанным рукой безвременно погибшего молодого ученого.
П. Ароз
УЧЕНЫЙ ИЛИ ПРЕСТУПНИК?
Фантастический рассказ
Со времени этого необыкновенного приключения прошло уже много лет, и теперь я считаю себя вправе рассказать правду про ужасный конец и таинственные махинации профессора Круля. Мучительные воспоминания об этом случае, в котором я сыграл едва ли не худшую роль, преследуют меня и днем и ночью. Предавая все широкой гласности, я в то же время и себя отдаю на суд общества.
С тех пор, как я помню себя, я любил море. Но меня ужасали все эти модные морские курорты с прекрасными отелями, казино, теннисом, балами, флиртом и общими купаньями. Я любил наслаждаться морем где-нибудь в тиши и одиночестве. Именно поэтому я однажды выбрал для своих летних вакаций мирную приморскую деревеньку Ковилль.
Может быть, она теперь превратилась в модный курорт? Не знаю. Но в то время она состояла из небольшого числа домов. Тогда не было даже и гостиницы, и я снял комнату у вдовы Пьедельовр…
Помню… это было во время одной из моих первых прогулок, на второй или третий день приезда, — когда я открыл убежище профессора Круля. Его дом стоял посреди унылой, лишенной всякой растительности площадки, — и был по виду своему до такой степени необычным и странным, что я остановился в изумлении. Это было квадратное здание средней вышины, из красных кирпичей и без окон. Оно было окружено высоким забором тоже из красных кирпичей — с маленькой железной дверью посреди.
Я медленно обошел вокруг этого странного жилища. Царило мертвое молчание — и лишь в одном месте, когда я внимательно прислушался, приложив ухо к стене, до меня донеслось глухое хрюканье. Но, при всем желании, я не мог определить природу этих звуков.
Крайне заинтригованный всем этим, я вернулся к себе и приступил с расспросами к своей хозяйке.
— Мы знаем немногим больше вас, — ответила она мне. — Вскоре минет четыре года с тех пор, как какой-то сумасшедший с длинными растрепанными волосами и золотыми очками приехал сюда и начал строиться на этой площадке. Никто не знал, кто он и откуда, и что делается у него внутри <дома>.