Тот факт, что мать взяла и выгнала меня, просто не укладывается в сознании. Пока нет. Я падаю на четвереньки, согнувшись пополам из-за боли в животе. Женщина в белом, должно быть, последовала за мной. Она стоит меньше чем в десяти метрах от меня, все еще плача, но теперь это больше похоже на всхлипы.
Боль уходит.
Нет. Боль все еще здесь.
Она уходит.
Она умирает.
***
Сквозь холодный воздух я бегу прочь от криков моей матери. Небо очистилось, шепчущие на ветру звезды манят меня своим светом, и мне отчаянно хочется последовать за ним. Но страх сдерживает меня, и я продвигаюсь вперед к оградам.
— Джордж. Беверли. Райан. Эмма. — Я здороваюсь с надгробиями, пока не добираюсь до своего участка. Только одно надгробие способно успокоить меня. То, с которым я общаюсь открыто. Единственное одиночное захоронение.
— Рис.
Сила притяжения валит меня на землю, и я, отбросив рюкзак, падаю на надгробный камень.
— Тебе повезло, что ты умер. Да, я прямолинейна.
Тишина разливается во мне, и я рада ей. Мышцы начинают расслабляться. Стрекотание сверчков действует успокаивающе.
— Мама снова кричала. Но, по крайней мере, в этот раз не говорила, как ненавидит меня. Как у нее нет сил смотреть на меня. Как ей хочется, чтобы меня никогда не было. — Я прижимаю руки к животу, сдерживая боль. Но сейчас она не из-за убитой женщины, приходившей ночью. Она из-за матери. От одиночества. И как бы ни была сильна моя ненависть, часть меня все еще любит ее. Та часть, которая все еще надеется, что однажды и она полюбит меня. Ее пронзительные крики, от которых лопались барабанные перепонки, резали меня на части, пока я пыталась взять себя в руки, сидя на переднем крыльце дома. Но мне нельзя было долго оставаться там. Один из соседей включил свет, и я поняла, что должна убраться оттуда. Ведь люди сделают вывод, основываясь исключительно на испуганных криках моей матери.
Сейчас ее чувства ко мне стерлись, и я чувствую к себе отвращение.
— Я завидую тебе, Рис-без отчества-Винтерс.
Я провожу пальцами по трещинкам на камне. Он умер в прошлом году, а останься в живых, сейчас был бы на год старше меня.
Мама вывезла нас в этот маленький городок пару месяцев назад в надежде, что в этом захолустье будет меньше ночных мертвых визитеров. Но они всегда находят меня.
Я смотрю на этот камень, на выбитое на нем имя и задаюсь вопросом, от чего он умер. Что лишило его жизни в расцвете сил? Может быть, подростковые переживания? Перед глазами отчетливо возникает его образ, и я достаю блокнот, чтобы запечатлеть его черты — спокойное лицо с легкими морщинками вокруг ярких глаз.
— Интересно, дружили бы мы, если бы ты все еще был здесь? Забрал бы ты меня от матери? Может, мы могли бы уехать из города?
Мои пальцы движутся, воспроизводя новый образ, возникающий в тумане моего воображения, и я переворачиваю страницу, на этот раз рисуя его в полный рост. Он был высоким, но не слишком. Сильным, но не накачанным. К тому же был умен, но в глубине души я чувствую, что он пытался скрывать это. Словно не хотел, чтобы люди знали.
— Самый крутой в школе. — Слова вылетают из моего рта, но тембр голоса ниже, а следом — дурацкий смех. Это действительно произнесла я? Мои мысли блуждают вокруг того, что могло случиться с юношей из этой могилы. В мозгу возникает новая мысль. Я ненавижу то, о чем подумала, но мысль уже сформировалась. Раньше, чем осознаю это, на странице появляется набросок — мои пальцы сами выводят изображение.
Его отец, суровый и решительный, но гораздо крупнее Риса, держит пистолет. Рис тоже сжимает его, на их искаженных лицах выражение борьбы. Ствол направлен в грудь Риса.
Сердце мое сбивается с ритма, за ребрами все сжимается от острой боли. Я расстегиваю одежду, карандаш и блокнот падают с моих коленей, когда жгучая боль пронзает мне грудь. Перед глазами плывет, и зрение становится черно-белым. Черное. Белое. Я чувствую окоченение от ослепляющей боли. А затем что-то холодное ложится мне на грудь — как раз на очаг боли. Прямо рядом с сердцем. Боль стихает, переходя в пульсацию, а затем совсем исчезает. Дыхание восстанавливается, и я вижу руку. Это рука юноши. И она на моей груди.
Я отодвигаюсь, сбрасывая с себя руку, и бросаю взгляд на человека, нарушившего мое личное пространство.
Но это не просто человек.
Это Рис.
***
Я узнаю его лицо, потому что рисовала эти черты. Взъерошенные волосы, темные глаза, полные губы. Глаза выделяются сильнее всего — сверкающие, с легким намеком на морщинки от смеха.
Он мягко и нерешительно улыбается, но я не могу улыбнуться в ответ.
Я закрываю глаза. Очередной мертвец, навестивший меня ночью, не является незнакомцем. Этот умерший, которого я часто навещала в течение последних месяцев, никогда не показывался.
Я открываю глаза, но он все еще здесь.
Он улыбается.
И я снова закрываю глаза.
Он все еще здесь, но теперь выглядит обеспокоенным.
— Я не хотел напугать тебя, но ты не должна была этого делать.
Я качаю головой.
— Делать что? — спрашиваю я, не понимая, что происходит. Он же призрак, но не похож на него. Он не светящийся и не прозрачный. Он не белый, не клубящийся, не парящий, как другие, которых я видела. Рис стоит передо мной такой, каким я себе его представляла.
Человек. Во плоти. Реальный.
Приподняв брови, он машет головой в сторону места рядом со мной, спрашивая разрешения присесть. Когда я киваю, он садится и облокачивается на собственное надгробие.
— Ты действительно не понимаешь, что сделала?
Я качаю головой, потому что до сих пор не могу поверить в реальность происходящего. Должно быть, это сон. Я щипаю себя за руку и вздрагиваю от легкой боли. Потираю это место, и он смеется. Когда, наконец, я смотрю на него снова, он спрашивает:
— Теперь ты веришь, что это реальность?
— Что это? — хриплю я, потому что слова застревают в горле. Такого никогда не случалось раньше. Я просто взяла и вызвала мертвого человека?
— Ты вызвала меня.
— Нет, я не делала этого.
Нет. Нет-нет-нет.
Он закатывает глаза, после чего смотрит прямо на меня и снова начинает говорить:
— Может, не словами, но ты открыла мне выход, и, ну… — Рис проводит руками вдоль тела и улыбается.
Я закрываю глаза, пытаясь вспомнить, что произошло, пытаясь понять, как я смогла заставить призрака выйти из могилы. В голове не укладывается. Обычно мертвые сами находят меня.
Я снова смотрю на него — он явно красив. Сидит здесь, осязаемый, такой же, как и я.
— Ты не похож на призрака.
Он смеется. Его смех звучный, грудной, глубокий. И я тут же улыбаюсь ему. Себе на заметку: всегда заставлять этого парня смеяться.
Исключение лишь в том, что он призрак. А я живая. У нас нет «всегда».
Качая головой, Рис говорит:
— Ты имеешь в виду призраков, как в кинофильмах? — и, вытянув руки, вертит ими, осматривая. Затем, похлопав себя по груди, говорит: — Нет. Кажется, нет.
Я не упоминала, какими видела большинство мертвых. На мгновение он опускает глаза, а потом, снова взглянув на меня, говорит:
— Кстати, меня зовут Рис. Не то чтобы ты не знала. — Он хлопает по надгробию, на которое мы облокачиваемся.
— Джайдин, — шепчу я в ответ.
Я изучаю его лицо, стараясь запомнить каждую мельчайшую деталь. Он делает то же самое. Я отворачиваюсь от него и спрашиваю:
— Ты будешь помнить меня? Завтра?
Помнят ли призраки что-нибудь из того, что видят и слышат, когда ходят среди живых? Я никогда этого не знала. Всегда не хватало смелости спросить. На самом деле, мне никогда не хотелось какого-то общения с мертвыми, приходящими в мою комнату, чтобы разбудить меня своими воспоминаниями о смерти. Но в Рисе что-то есть. Что-то легкое и успокаивающее.
Его внимание возвращается ко мне, и он шепчет:
— Не знаю. Я ни разу не выходил из могилы, поэтому не знаю, как это бывает.
Не хочу, чтобы меня забывали. Это моя плохая черта. Эгоистичная. Злая. Но мне все равно. Если я не могу вызывать у них любовь или симпатию, то прослежу за тем, чтобы меня помнили. Но тот факт, что он может не вспомнить эту проклятую ночь, реально причиняет боль, которую мне, скорее всего, придется проглотить.
Рис смотрит на звезды и вздыхает. Пока он поглощен своими мыслями, я наблюдаю за ним. Изучаю его длинные ноги и подтянутый торс. В ближайшие годы он мог бы превратиться в красивого мужчину. От девушек не было бы отбоя. Я бы тоже бегала за ним. Мое лицо вспыхивает от того, что я нахожу Риса — призрака! — привлекательным.
Он ухмыляется и наклоняет голову, встречаясь со мной взглядом.
— Нравится то, что видишь?
Мои глаза округляются.
— Как ты это делаешь? — спрашиваю я обвиняющим тоном.
— Делаю что?
Я указываю на него указательным пальцем в обвиняющем и, одновременно, любопытствующем жесте.
— Ты знаешь, что. Говоришь, я вызвала тебя, но все эти вопросы были лишь в моей голове. Теперь ты каким-то образом узнал, что я считаю тебя привлекательным. Ты слышишь мои мысли или что-то в этом роде? — Я так волнуюсь, что сейчас у меня случится истерика. Ни один парень до этого не заставлял меня так себя чувствовать.
Я ненавижу его за это.
Но при этом приятно ощущать, что тебя понимают. И это все перевешивает.
Его ухмылка превращается в полноценную улыбку.
— Честно говоря, ты своими мыслями как-то вытащила меня сюда. Не знаю, как, но я не слышал тебя. А что именно ты думала о моей привлекательности? — задавая вопрос, он закладывает руки за голову и потягивается.
От его слов мое лицо становится еще более красным, если такое вообще возможно. Поднимаясь с земли, я оказываюсь с ним лицом к лицу.
— Все, — говорю я твердым голосом, хотя сердце мое пытается выпрыгнуть из груди и убежать с этого кладбища. — Ты привлекателен. Точка.
Рис встает. Быстро. В одну секунду он еще на земле, а в следующую — уже передо мной, и мое лицо возле его шеи. Он ждет, пока я посмотрю в его глаза глубокого шоколадного оттенка.
— Так зачем я здесь, Джайдин?
Думаю, мы оба хотим получить ответ на этот вопрос.
***
После эпически долгого взгляда Рис смотрит на маленький городок и бормочет, что он совершенно не изменился. Я поворачиваюсь к его надгробию и убеждаюсь, что он мертв всего лишь год. Интересно, осознает ли он это. Могут ли мертвые отслеживать время?
— Хочешь, сходим куда-нибудь?
Он прищуривает на меня взгляд, словно вспомнив о моем присутствии. Глубоко вздохнув, он заявляет:
— Почему бы не начать с твоих объяснений, зачем ты пришла сюда? — За моей спиной его могила, и мне не надо поворачиваться, чтобы понять, что он имеет в виду.
Я пожимаю плечами, но его взгляд настойчив. Рис терпеливо ждет, когда я отвечу вслух чем-то большим, чем беззаботный жест.
— Думаю, я просто чувствую, что должна быть здесь, подальше от постоянных криков и болезненных ран.
Он прищуривается, но позволяет мне продолжить, пока слова потоком выливаются из меня.
— Я имею в виду, какой во всем смысл, если моя собственная мать терпеть меня не может? Какой смысл делать для нее что-то приятное? Только для того, чтобы бояться войти в собственную комнату или оказаться выставленной за дверь? Я готовлю и убираюсь в доме. Я стираю — главным образом потому, что иначе она будет стирать только свое. Я помогаю и стараюсь чертовски сильно, но не получаю от нее ничего, кроме криков. — Я немного задумываюсь и шепотом добавляю: — Она называет меня ведьмой.
Рис ничего не говорит и не приближается ко мне, а по моей щеке катится слеза. Я быстро вытираю ее рукавом рубашки, не желая испытывать никаких чувств по отношению к матери, но не получается. Мне просто хочется, чтобы она любила меня, как в детстве. До того, как мне стали являться умершие.
Рис засовывает руки в карманы джинсов и мыском своего черного кроссовка ковыряет землю.
— У некоторых людей есть истории, которые они хоронят глубоко в себе. И неясно, насколько сильно их воздействие, пока они не сожрут человека заживо. — Он смотрит на свою могилу.
— Думаешь, все дело в моей маме?
Он кивает, но мыслями где-то далеко, а яростный взгляд прикован к месту его последнего упокоения. Его мысли в прошлом, пока воспоминания, словно в режиме перемотки, тенями пробегают по его лицу. От злости к боли. От боли к подавленности. От подавленности к злобе. И снова по кругу.
Что произошло с Рисом?
Мой взгляд падает на блокнот и натыкается на рисунок, над которым я работала перед тем, как Рис вылез Бог знает откуда и испугал меня до чертиков. Я знаю, что он был застрелен, но не знаю, почему.
Он следит за моим взглядом и напрягается. Рис смотрит на меня — его глаза буквально обжигают мое лицо. Грудь сдавливает тревожное предчувствие.
— Откуда ты узнала?
— Узнала что? — шепчу я.
— Это, — шепчет он. Его дыхание касается моей кожи, словно прохладный ветерок. Это только лишний раз доказывает, что он не из плоти и крови.
Он не живой.
Я поднимаю на него взгляд — в его глазах нет осуждения. Ничего, кроме любопытства.
— Я почувствовала это.
Между его бровями образовывается морщинка, и он перемещает взгляд на мою грудь. От того, что он разглядывает меня там, мое лицо снова вспыхивает. Морщинки на лбу выдают его беспокойство.
— Я в порядке, — говорю я ему.
Он кивает, но не отводит взгляда от моей груди. Я обхожу его, стараясь отдалиться от этого пытливого взгляда, поднимаю с земли блокнот и закрываю его с громким хлопком. Когда запихиваю его в рюкзак, Рис заметно расслабляется.
Еще не готовая покинуть это место, которое считала своим убежищем, я облокачиваюсь на надгробный камень и, откинув голову назад, смотрю в ночное небо. Достав из рюкзака телефон, проверяю время. Сейчас 1:15, а мама даже не звонила. Она никогда этого не делает, но это не мешает мне надеяться, что в одну прекрасную ночь она будет волноваться, если я не вернусь.
— Ты дрожишь.
Я скрещиваю руки в знак протеста — и чтобы удержать тепло — и качаю головой, но Рис возникает рядом со мной раньше, чем я успеваю осознать это.
— Жаль, что я не могу согреть тебя. — Он скользит пальцами по моим рукам, не касаясь их, и только от одного этого моя дрожь усиливается. — Может быть, тогда у меня получится успокоить тебя.
Эти слова пугают меня, я поворачиваюсь к нему лицом и вздрагиваю, осознав, насколько близко он находится ко мне. Наши лица в нескольких сантиметрах, мы вдыхаем выдохи друг друга.
Я облизываю губы.
Его взгляд опускается на мой рот.
— Ты не сможешь поцеловать меня, — шепчет он.
— Я и не собиралась, — отвечаю я так же тихо.
— Ладно.
Не стану обманывать, это немного больно, но я стараюсь, чтобы по моему лицу не было видно, как его слова ранили меня. Он щурится, словно уже знает, но я не собираюсь подтверждать этого, даже если мне хочется попробовать его на вкус, почувствовать его, сделать так, чтобы эти слова не покидали его рта. Он продолжает смотреть на меня, пока я таращусь в темноту, отвернувшись от огней маленького городка позади нас.
— Тебе пора домой, Джайдин.
— Почему? — От своего резкого ответа я сама вздрагиваю, но его это не беспокоит.
— Потому что холодно, и если ты останешься, то можешь заболеть.
— Как будто это кого-нибудь волнует.
Мы сидим, молча глядя перед собой.
— Меня волнует, — бормочет он едва слышно, но я слышу. И этот простой факт, эти два слова ободряют меня. Даже если он просто призрак. Факт, что кто-то в этот момент заботится о моей безопасности и благополучии. С моих губ слетает дрожащий вздох — именно сейчас я готова признать, что замерзла, и, потирая ладонями плечи, киваю, признавая его правоту. Вскочив с земли, я закидываю на спину рюкзак и иду по дорожке в сторону выхода с кладбища. Оглянувшись, я ожидаю увидеть Риса, но он не идет за мной, а все еще сидит возле своего надгробия, не отрывая от меня взгляда.